Когда игла уже была возле шеи молодой колдуньи, повеяло прохладой, несущей в себе аромат влажной земли, сирени, свежей клубники, абрикосовым цветом, тлеющим деревом, дорожной пылью, прибитой к мокрому асфальту летним дождем, вишневым пирогом и хвоей.

Перед внутренним взором всколыхнулось воспоминание, убаюкивающими волнами начавшее уносить меня в прошлое.

— Она теряет сознание! — прорвался сквозь блаженное безмолвие крик леди Элеонор. — Скорее, надо закончить ритуал! Бери её за руку!

Надежные руки папы удерживают меня возле его крепкого плеча, за которое я держусь руками. С высоты его роста все вокруг кажется смешным и маленьким. А я чувствуя себя сильной и взрослой. Я высокая. Как папа. На языке вкус ванильного мороженного. И пальцы противно липкие, и так хочется их облизать, но папа не дает, ласково сжимая мои пальцы своими, большими и немного шершавыми.

— Смотри, — говорит папа, указывая рукой куда-то вдаль и поднимая повыше. А там, вдалеке, над головами людей, собравшихся на площади, я вижу большой корабль, подсвеченный тысячами лампочек, ярко сияющих на фоне ночного города. Корабль, гордо подняв паруса, проплывал по бухте. Слышится приглушенная, но четкая команда и вверх с глухим жужжанием выстреливают праздничные ракеты. Они распускаются в темном небе цветными бутонами фейерверков, грохоча в ушах заворожённой толпы, а после огненными струями опадают вниз и потухают где-то там, над спокойной черной гладью моря.

А я прислоняюсь щекой к папиной щеке немного колючей, но такой родной. От папы пахнет домом — вкусной едой, шерстью кота, стиральным порошком и еще чем-то косметическим, наверное, туалетной водой. Хочется спать. Очень хочется спать…

— Не спи, — тормошит меня папа. — Мира, дорогая, скоро пойдем домой, совсем чуть-чуть осталось…

Он легонько встряхивает меня еще раз. И продолжает трясти. Сильнее, еще сильнее, и еще. И мир начинает трястись вместо со мной, будто заходясь в припадке.

Еще одна вспышка в небе, на этот раз не цветная, а просто белая. Очень яркая. Ослепительно яркая, сопровождающаяся не звуком разрывающихся в небе салютов, а громким щелканьем, как будто щелкунчик пытается вгрызться в ореховую скорлупу.

И спустя с десяток попыток, у него это, наконец, получилось.

Произошел самый оглушительный из всех «щелк!».

И что-то сместилось. Как будто сдвинулась точка сборки. Как будто я находилась внутри огромного конструктора, и неведомый строитель решил пересобрать этот конструктор. Но это было неправильным решением, это нарушало что-то очень важное…

— Не лезьте! — заорала пустота вокруг голосом Сатуса. — Она — моя! Я сам разберусь!… Мадам Мелинда, я не ясно выразился… Или вы хотите встретиться со мной уже не как учитель с учеником, а как колдунья пятого уровня с маршалом Аттеры?

— Мистер Сатус! — возмущенно начала мадам Мелинда, но уже без прежней настойчивости, а скорее, чтобы защитить собственную гордость.

— Она моя нура, — заявил он и кто-то тихонько охнул.

— Ваине? — переспросил звенящий на высоких нотах и будто бы улетающий в космос голос леди Элеонор.

— Да…

А пока они говорили меня затапливала, захлестывала боль. Никогда в жизни мне не было так больно. Ни один вид боли, который мне довелось испытать ранее, даже близко не мог сравнится с тем, что мое тело испытало в этот момент. Словно сотни когтистых лап впивали в беззащитную плоть, разрывая её, разгрызая и терзая, в неистовом стремлении превратить меня во влажный вопящий кровавый комок, погруженный в слепое безумие.

А потом всё вдруг прекратилось. Так же внезапно, как и началось, как если бы вдруг опустился рубильник, выключая тьму и включая свет… который тут же резанул по глазам.

Беззвучно зашипев, я схватилась за лицо и повалилась на спину, ощутив под собой что-то мягкое. И пахнущее очень знакомо, навевающее ассоциации с детством и со школой.

— Мира? — раздалось надо мной. В чужом изумлении я явственно услышала интонации, которые не смогла бы спутать ни с чьими другими, даже после сотни лет разлуки.

Отерев выступившие слезы и изо всех сил сопротивляясь естественному физиологическому порыву вновь опустить веки, я увидела прямо перед собой его лицо.

— Тим? — мой голос звучал хрипло, а каждое слово драло горло хуже наждачной бумаги. — Тим!

И я с визгом бросилась другу на шею, повиснув на нем подобно мартышке.

Первые несколько минут мы просто обнимались. Вернее, обнимала я. Обнимала и рыдала такими неистовыми слезами, что очень скоро все лицо было мокрым, а на оранжевой футболке друга образовались подозрительные пятна. Кое-как все-таки отодрав меня от своей груди, Тим вышел и вскоре вернулся с рулоном бумажных полотенец. Оторвав кусок, он сунул мне его под нос, уселся напротив на скрипнувший под ним стул и вгляделся в мое лицо, которое, скорее всего, выглядело слишком паршиво для долгожданной встречи, особенно, с учетом того, при каких обстоятельствах я пропала.

— Где ты была? — спросил друг, нахмурив лицо, на котором проступили отчетливые признаки осуждения. — И… и почему ты так странно одета?

Он указал на мой красный наряд, который теперь выглядел помятым и немного потрепанным, будто я пробежала в нем марафон.

Громко и очень некрасиво высморкавшись, я икнула и лишь после этого прогундосила:

— Ты мне не поверишь.

— Да уж, постарайся. Потому что… Черт! — вспылил Тим, подхватываясь и отходя к распахнутым створкам окна, сквозь которые просматривались очертания знакомой улицы. А еще знакомыми были темно-серые шторы и кактус на подоконнике, который я сама же год назад купила другу. И даже придумала цветку имя — Витёк.

Я пробежалась вокруг взглядом — по не застланной постели, пакету чипсов, брошенному на тумбочке, стопке книг на столе. И все поняла.

Я оказалась у друга дома, куда меня зашвырнула моя странная недавно открывшаяся способность. Вот только каким образом мне удалось открыть проход именно сюда, в свой мир, телепортнувшись прямиком в спальню друга? Ведь тот мир, как и этот, не считаются легкодоступными. Академия, вроде как, закрытая, хотя один раз мне это уже не смогло помешать. А в мой мир порталов нет, об этом мне еще раньше говорил Сократ. Так, как же так получилось?

Или всеми виной ритуал?

— Мира, мы с твоим отцом весь город перевернули! Прочесали все то проклятое кладбище вдоль и поперек, заглянули под каждый камень, под каждый куст! Твой папа чуть с ума не сошел от горя! Он поднял на уши всех — прокуратуру, следственный отдел, федералов! Нанял отряд детективов, которые круглые сутки рыскали по всей стране и даже за пределами страны!

— Мне жаль, — едва слышно выдохнула я, пряча лицо в ладонях.

На друга смотреть было тяжело, практически невыносимо. Не только потому, что я понимала, сколько боли доставила своим близким, но и потому, что понятия не имела, как все объяснить. Любая обыденная отговорка казалась бессмысленной чушью, которая лишь еще больше оскорбит Тима, стоит мне только попытаться её произнести. Но сказать правду казалось еще большей ошибкой, потому что я знала — он мне не поверит. Я бы и сама себе не поверила, услышь нечто подобное от кого-нибудь другого.

— Жаль? — с болью переспросил Тим и посмотрел на меня, как на предательницу. Я разочаровала его. — И это все, что ты можешь мне сказать? Да, Мира?

Скомкав в руках кусок салфетки, я невразумительно промямлила, ощущая презрение к самой себе:

— Да. Пока что…

— Пока что? — напрягся друг, возвращаясь в кресло и придвигаясь ко мне. — Что это значит?

— Если я расскажу тебе все сейчас, — пролепетала я, не поднимая глаз и практически уткнувшись носом в собственные коленки, — то ты решишь, что я — сумасшедшая.

— Ну, хотя бы попытайся! Мира! — он встряхнул меня за плечи, словно куль. — Что ты от меня скрываешь?! Где ты была все это время?!

Я громко втянула воздух, чувствуя, как тело начинает сотрясаться в надвигающихся рыданиях. Мне так хотелось ему все рассказать, пожаловаться, выплакаться, но вдруг он сочтет, что я просто ищу бредовые отговорки. И больше не захочет меня видеть?