***

Первый день проходит максимально безболезненно, скорее всего потому, что перевелся я в самом начале учебного года, когда за лето и тех, с кем учился, забываешь и знакомишься заново. Группа нормальная, омег больше, чем альф, я с трудом запоминаю пару имен, но эту оплошность с удовольствием исправляет Бэн – омега, с которым я оказываюсь с первой пары на последнем ряду лекционной, где он мне, от и до, рассказывает про всех, с кем предстоит учиться:

– Уил – капитан баскетбольной команды, трахает все, что движется, будь начеку. Мо – первый красавец потока, но теперь уже нет, потому что пришел ты, будь начеку. Сэнди – президент студсовета, отличник, активист, та еще стерва, почетный донор…

– А есть те, кого можно не опасаться? – спрашиваю я так же шепотом, покусывая карандаш и пытаясь отвыкшими извилинами вникнуть в графики на доске презентаций.

– Я, – улыбается Бэн, и я ему верю – люди с веснушками на носу просто не могут быть злыми в моем понимании.

Универ, конечно, что надо. С моим предыдущим не сравнится, кафедры разбросаны по всему городу – это я узнал, отыскивая справку для деканата, – корпусов в два раза больше, чем я думал, столовка и спортзал в нашем, юридическом, радуют. Группа относится ко мне с должным дружелюбием и любопытством, но некоторые личности, упомянутые Беном, шушукаются между собой, и я точно знаю, что не пройдет и пары дней, как у меня начнут выведывать нечто личное, в духе: кто мой парень и какие у нас с ним отношения. И сколько ему лет. И когда у нас был первый секс. Стандартные вопросы, к которым я должен быть готов.

Келли я не видел со вчерашнего дня и чувствовал себя в пустой квартире комфортно, спокойно и свободно, но ровно до вечера, пока не приперся блонд, пропахший машинным маслом и зевающий на ходу.

– Пожрать есть чего? – заглядывает в холодильник и присвистывает восхищенно: – Ого, это в честь приезда такие изыски или можно привыкать к хорошему?

– Можно привыкать, – говорю. – Я люблю готовить.

Келли чешет в душ, пока я грею рагу в микроволновке, а когда выходит, то я на секунду замираю с тарелкой в руке. Нет, не только потому что он охуенен в одном полотенце на бедрах и пахнет как любовь – пеной для ванн и свежепомытым мужиком. Нет. Потому что у него над пупком родимое пятно в форме четырехлистника с круглыми краями. Мне хочется уронить тарелку в картинном вздохе, как в мелодрамах, но я ставлю ее перед блондом и убегаю в спальню, где запрыгиваю ногами на разложенный диван.

– Дед! – я, оказывается, умею орать шепотом, стискивая в руке мобилу. – Какого хрена?! Ты знал, что у Келли родимое пятно, как у меня? Погоди… Это вы, значит, со своим Генри решили нас поженить, потому что мы, якобы, истинные?

– Марти, что ты там бубнишь? Алоу! Алоу! Плохо слышно! – кряхтит в трубку дед, я перехожу на тон выше:

– Истинные! Вы решили, что мы истинные! Ты веришь в эту хрень?

– У твоих родителей есть одинаковые родинки!

– Боже-боже! Да отец сам рассказывал, что сделал татуировку этих родинок, чтоб отбить папу у какого-то профессора!

– Нет, это настоящие родинки, я своего сына знаю с рождения, они всегда там были! Марти, хватит спорить, это все бессмысленно. И я буду совсем не против, если ты вместо своей карьеры задумаешься о правнуках. Я уже старый, у меня плохое здоровье, я могу не дожить до момента, когда ты наконец…

– У тебя давление лучше, чем у меня, и ты до сих пор танцуешь фокстрот на вечерах для тех, кому за шестьдесят.

С дедом как обычно все затягивается – разговоры о правнуках так просто и легко не удавалось закончить ни разу, на кухню я вновь попадаю, когда мой ужин остыл и его снова приходится греть. Блонд, оставив тарелку в мойке, говорит, что ушел спать и его не беспокоить, потому что ночью у него гости.

– Зайдет мой парень, – Келли смотрит на меня, как будто решает, говорить дальше или нет. – И должен предупредить, он – альфа.

– Ты – гей? – давлюсь куском шпината я.

– Я – бисексуал, – подмигивает он. – Но ты все равно не в моем вкусе. Только деду моему об этом не говори, ок? Не хочу быть автором его сердечного приступа. Он еще правнуков хотел.

– Боже-боже, только не про правнуков…

Ну бывает, что альфа с альфой. Современное толерантное общество, раскрепощенные молодые люди, как сказал бы дед. Ничего необычного, в некоторых странах даже браки однополые разрешены официально, а тут, всего-навсего, один присовывает другому. Кто сверху, хотелось бы узнать? Спустя несколько часов, лежа в кровати, сложив руки на груди и пялясь в потолок, я понимаю, что судя по звукам, снизу все же блонд. И от того, как он низко стонет за стенкой, у меня мурашки по всему телу и новые высоты под одеялом. Хочется снять трусы, раздвинуть ноги и сунуть в себя три пальца разом, потому что будничных двух тут явно мало. А Келли, кажется, там, в своей спальне, помирает – хрипит, задыхается, потом затихает, но об стену начинает мерно стучать что-то. Вроде бы, спинка кровати.

Нестерпимо хочется отлить, что сейчас вот вообще невовремя, потому что стояк и так каменный, я переворачиваюсь на бок и зажимаю ухо подушкой. Не хватало еще дрочить на чей-то трах. Жаркий, громкий и долгий трах. Когда за стенкой все замирает, я сажусь на кровати, свесив ноги, прислушиваюсь и отваживаюсь наконец покинуть свою комнату, чтобы дойти до туалета, и, испытывая трудности, справиться с задачей. Тихо прикрываю дверь за собой и выхожу, чтобы лицом к лицу, а еще точнее лицом к голой груди столкнуться с альфой.

– Разбудили? – интересуется тот, прикрывая двумя ладонями пах. – Извини, я думал ты спишь, я бы накинул хоть что-то.

– Да ничего, – я смотрю на живот, а точнее – на родимое пятно над пупком в свете тусклой лампы. В форме четырехлистника, и в голове у меня точно лопается мыльный шарик, оставляя на черепной коробке изнутри радужные разводы. – С кем не бывает.

На автопилоте я возвращаюсь в кровать, слушаю, как вскоре проходит мимо ночной гость, обращаясь к кошке:

– Мари-Софи! Иди скорей сюда, где ты, негодница! Ах вот где ты, моя сладкая девочка, соскучилась по мне…

Хлопает дверь в соседнюю комнату, Келли что-то бубнит, потом они вместе смеются, а потом становится тихо – целуются, видимо. Или гладят кошку вдвоем. Повезло сучке.

Я, уже плохо соображая, стягиваю несчастные, влажные от смазки трусы, провожу несколько раз по члену, смазывая ее излишки с головки вниз, до яиц, и, прижав ко рту кулак, дрочу на воспоминания о стонах и грохоте спинки кровати, на смешавшийся запах только что трахнувшихся альф и осознание того, что все это происходило от меня в двух шагах. И уже после оргазма, когда способность соображать возвращается, я понимаю, что даже не рассмотрел лицо альфы, вылупившись на его родимое пятно. Какова вероятность того, что трое людей с одинаковыми метками от рождения когда-либо встретятся? Какова вообще вероятность таких меток? Зачем это все мне?

Последний вопрос, пожалуй, риторический, а вот на два предыдущих можно поискать ответы, чем я завтра и займусь, если не перенесут занятие по международному праву, новому предмету, которого раньше у меня не было, а в таком случае лучше вникать сразу.