— Как тебе? — спрашивает он, убирая телефон.

Я снимаю наушник.

— Нормально. Но я из-за субтитров… я смотрел вниз, а не на то, что происходит.

— Правда? Блин… тебе надо было сказать, я бы озвучку включил. Хотя я озвучку не люблю… но я уже его два раза смотрел, так что, думаю, ещё один мог бы перетерпеть. Если понравилось, можем продолжить, но уже с озвучкой. Или я могу подобрать что-то другое. Аниме целая куча. А, хотя не всё подходит новичкам, можно просто не уловить суть. Типа той же «Гинтамы», там много отсылок на поп-культуру и другие аниме и манги.

— Манги?

— Это комиксы японские. Часто они лежат в основе аниме. Хотя бывает и так, что мангу рисуют после того, как выпустят аниме.

— Зачем так делают?

— Ну, это просто – бабла срубить, — Ваня показывает сомкнутые в круг большой и указательный пальцы. — Японцы вообще очень предприимчивые в этом плане, я им завидую. У них есть миллион способов заработать деньги и их потратить.

Всё сводится к деньгам. Я откидываюсь на спинку. Вздыхаю.

— Устал? Извини, я как-то завёлся, не мог замолчать… ну, это… такое бывает, извини.

— Да я давно… ни с кем не говорил. Кроме матери. А с ней тяжело. С тобой… как-то легче. Наверное, мне даже проще, что ты говоришь.

— А ты вообще, ну, — он складывает руки, всё так же сидит ко мне полубоком, — хочешь общаться? Со мной, я имею в виду. А то навязался, вдруг тебе неприятно… я об этом как-то не подумал, у меня, — его улыбка уже не была такой уверенной, он не смотрел на меня, — просто есть причины, почему я так… то есть… ох, боже, я не мастер изъясняться. Короче, когда меня заносит, — он смотрит на меня и дёргает руками, — я постоянно говорю – это моё обычное поведение, но сейчас я ещё немного, ну, волнуюсь, и вот несу всякое, чтобы расслабиться. Я вообще давно уже… эм, давно хотел, ну, — он тупит взгляд, — хотел… ну, заговорить с тобой, — натужно, — но – но я думал, как это, блин, сделать, и всё такое. — Он трёт средним пальцем бровь. — И вот получилось, и я рад, прям рад, очень рад, но вдруг я навязываюсь? — И опять смотрит на меня, исподлобья. — А тебе… как?

Поэтому он смотрел на меня и улыбался. Не великая тайна, но разгадать её я не мог. В этом был смысл. Простой. Лёгкий. Так люди в обществе и делают: знакомятся, разговаривают, что-то делают. У меня всё это было только с матерью.

Паршивые пять лет.

— Я не против, — говорю. — Общение ведь тоже подходит под это хобби?

— Если подумать, — он поджимает губы, прикладывает руку к подбородку и смотрит наверх, — наверное, да, это может помочь успокоиться, даст отвлечься и перезагрузиться, думаю, да, подходит. К тому же, если тебе это нравится, это очень хорошо. Ну и ты можешь мне выговориться, если… ну, с твоей мамой что-то будет. Я послушаю. Навряд ли… смогу помочь, — он сводит брови и убирает руку от лица, — ну, я ничего в этом не смыслю, но могу послушать. Разговор ведь помогает?

Этого я не знаю, никому ещё о матери не говорил. Да и некому было.

Проклятые пять лет.

========== 3. ==========

Единственное, что изменилось с появлением Вани, – это то, что дни стали насыщенными. Будто в них появился какой-то смысл. Какая-то цель. Какие они, я не знаю, просто чувствую, будто мы куда-то движемся. Его улыбка стала ярче, у меня стала меньше болеть голова, хотя мой быт не изменился кардинально. В отношении матери – он не изменился вообще. Как заведённый я встаю в пять утра, привожу себя в порядок, привожу в порядок её. Сравнивая её с Ваней, я понимаю, что, сколько бы я ни старался, я не могу придать ей человеческий вид. Это заставляет опускать руки, думать, что всё тщетно и бессмысленно, я выхаживаю мертвеца, который никогда не станет человеком. Единственное её отличие от трупа в том, что она не разлагается.

Если бы она умерла, насколько проще стала бы моя жизнь?

От этой мысли я не мог заснуть. Лежал на спине, смотрел в тёмный потолок и думал, сколько будут стоить её похороны. Наверное, совсем немного по сравнению с тем, что я трачу на неё сейчас. Трачу, как сказал Ваня, своё здоровье. Это не работа, это всё она. Всегда она.

Я дышал глубоко, пытаясь успокоиться, но мне это не помогало. Помогало только то, как я представлял, что сажусь сверху на её спящее тело, кладу руки на её шею и медленно их сжимаю.

Нет, сжимаю быстро, так крепко, как только могу, чтобы она задохнулась во сне, не проронив ни звука, чтобы никто этого не слышал, никто ничего не сделал. Под окнами гудела сигнализация машины. Я поворачивал голову, смотрел на её лицо и думал, что я буду чувствовать, когда буду душить её? Наверное, я буду чувствовать её пульс, твёрдость горла и мягкость кожи. Я бы мог ей что-то сломать, если бы надавил слишком сильно? Наверное, останутся синяки. Синяки будут в форме пальцев? Наверное, да. И эта картина – длинные лиловые следы на её серой коже, – захватывала воображение. Я перевернулся, поднял руку и положил ладонь на её шею. Слегка сжал. Тёплая, живая, пульсирующая. А может быть мёртвой и бездвижной.

Эти мысли преследовали утром, когда я расчёсывал её волосы, собирая их в хвост и оголяя шею. Когда она ела и глотала, когда ритмично сокращалось её горло. Но они испарялись, когда я оказывался на платформе, потому что рядом со мной был Ваня. Он их отгонял одним своим присутствием, чётко произнесённым «Привет» и радостным видом. Общаясь с ним, я действительно переключался – и это было хорошо. Я забывал о том, что встаю ни свет ни заря, что проживаю один и тот же день на повторе бесконечное количество раз, забывал, что есть работа, которая изнуряет и потрошит без применения физической силы. Я просто выпадал из этой реальности и оказывался в другой, где есть лишь я и он, стук колёс и голос диктора, который оглашает станции метро. Даже окружавшие нас люди не беспокоили своим присутствием, мы говорили и говорили, чаще это делал Ваня, потому что такой у него характер, но я не чувствовал, что устаю от этого. Мне нравилось. И сериал смотреть мне нравилось, хоть я и не испытывал того восторга, с которым к нему относился Ваня: я не понимаю, что такого в этой рисовке, музыке, персонажах, повествовании – будто это всё далеко от меня, но, видя, как радуется Ваня, я думал, что, наверное, в этом что-то есть. Кроме радости, Ваня показывал и другое – он плакал. Прямо на виду у всех. Говорил, что грустно, сопереживает героям, что, на самом деле, это всё очень тяжело и несправедливо. Этого я тоже не понимал. Он говорил, что, если объяснит, это будет спойлер. Мне надо самому увидеть.

Сегодня мы тоже встречаемся. Ваня говорит, что осталась одна серия до конца первого сезона, потом он обещал, что покажет смешной «видос», который меня обязательно рассмешит. Мы садимся, устраиваемся поудобнее – откидываемся на спинки и принимаемся за просмотр.

Последняя серия оставляет вопросы. Как и предыдущие до неё. Вроде бы ответы находятся, но на каждый ответ возникает несколько вопросов.

— Ну как тебе? Хочется продолжить?

— Я не против, — говорю и трогаю наушник в ухе, по привычке хочу снять.

— О’кей. Тогда я тебе тот видос сейчас покажу. Вчера пересматривал, ржал как конь, — Ваня быстро тыкает в экран телефона, — скинул знакомому, а он написал «кринж», — смеётся. — Ну, юмореска у всех разная, я его не осуждаю. И себя за такие вкусы тоже. Ещё бы париться из-за того, что тебе нравится.

Я даже не знаю, о чём первым спросить, про «кринж» или «юмореску».

— Наверное, я совсем в этом не разбираюсь, — говорю, — насчёт этих двух слов…

Ваня меня мигом понимает.

— Кринж – это стыдоба, юмореска буквально то же, что и юмор. Хотя я уверен, истинное значение другое, но, знаешь, в интернете у всего может появиться другое значение и с этим просто придётся смириться. Я, правда, удивлён, что ты столько всего не знаешь. Ты, получается, вообще в интернете не сидишь?

— Да, некогда. Я телефон ношу, только чтобы звонки принимать. И в рабочем чате новости смотреть.