Я поднимаю глаза, упираюсь в потолок.

А до этого времени… у меня были знакомые, товарищи, но среди них его не было. Даже если он был с кем-то из них знаком, навряд ли он вышел на меня намеренно – через столько-то времени. А когда он вышел на меня? Ещё зимой? Кажется, да. Я и не сразу начал замечать его – замечать его взгляд, направленный на меня.

Я смотрю на него. Он уже достал телефон – на правом запястье красным горит браслет, – и, кажется, не должен был заметить меня, но как-то замечает. Смотрит в ответ и снова улыбается. Будто бы это что-то значит. Но это ничего не значит.

Мы всего лишь попадаем на одно время.

***

Домой возвращаюсь к десяти. Тело ломит. Я почти сползаю на половик. Ноги не держат. Я устал. На работе вспомнил, что забыл дать матери таблетки.

В квартире тихо и приглушённо темно. Даже телек не работает. Раньше она хотя бы его смотрела, теперь – целыми днями лежит на диване. Иногда спит, иногда лежит с закрытыми глазами, иногда с открытыми, но что там происходит, в её голове, – не разберёшь. Она ничего не говорит. Раньше хотя бы говорила… хотя раньше она пыталась и из окна выпрыгнуть, сейчас и этого не может.

Нащупываю выключатель и жмурюсь от света. Знакомо бьёт судорога. В комнате я тоже включаю свет. Мать спит. Я переодеваюсь, потом забираю из прихожки пакет и несу его на кухню. Разбираю. Снова купил готовую еду – понимаю, что спускаю далеко не лишние деньги на то, на чём можно было бы сэкономить, но времени готовить вечером у меня нет. Завтра вставать в пять утра, я хочу выспаться. Хотя бы немного.

Достаю контейнеры с салатами, запечатанную курицу и пюре. С раковины забираю тарелки, накладываю в них картошку и голени. Одну ставлю в микроволновку и иду к матери. Снова бужу, тормошу из стороны в сторону – это не легче, чем утром. Она просыпается и лезет обниматься. Обдаёт запахом горохового супа. Я поднимаю её и веду на кухню. Усаживаю за стол.

— Чем занималась? — спрашиваю и достаю тарелку. Ставлю перед ней, а потом достаю вилки. Одну даю ей, вторую кладу напротив. Свою порцию тоже ставлю разогреваться.

— Да так… не помню уже, прилегла и заснула.

— Весь день спала?

— Ой, вот не помню, нельзя же весь день спать, да?

— Ты у меня это спрашиваешь? — Открываю салаты.

— Ты же умненький у меня, наверняка знаешь.

Я знаю, что, скорее всего, она делала то, что делать было нельзя, – валялась на диване весь день.

Микроволновка звенит, я забираю тарелку и сажусь напротив матери – спиной к холодильнику. Она сидит, не трогая вилку.

— Ешь быстрее, ещё душ принять надо.

— Ванну хочу, — мямлит она.

Я вздыхаю и тащусь в ванну. Затыкаю сливное отверстие и кручу краны. Настраиваю температуру. Чтобы ей не было слишком холодно или жарко. Обычно угодить не получается – всё ей не то.

Возвращаюсь на кухню.

— У тебя есть время, пока ванная не заполнится, — говорю и сажусь, тут же начинаю есть.

Сметаю тарелку вместе с одним контейнером подчистую за три минуты. Мать за это время съела пару кусочков и расковыряла курицу. Подсаживаюсь к ней, забираю вилку и снова пихаю в неё еду. Она ест без вопросов, без того, что ей «много». Но от салата отказывается, говорит, чтобы я оставил наутро. Себе на утро. Она не будет. Я говорю: «Ладно», забираю посуду, мою её и расставляю. Потом мы идём в ванную. Набралась половина. Напор воды слабый, но я говорю ей раздеваться и залезать. Она прячет руки в рукава и стягивает халат изнутри. Потому что не может поднять руки. Потом отдаёт его мне, я вешаю на сушилку. Хочет залезть в трусах. Я её останавливаю. Говорю снимать. Она стоит ровно, опускает их до середины бедра и говорит, что дальше не может. Не может наклониться. Я стягиваю их с неё, она переступает ногами, хихикает. Я закидываю их в корзину для белья.

Она сама залезает в ванную, говорит, что горячо, но всё равно садится. Не шипит и не ждёт, когда тело привыкнет. Я беру лейку и шампунь, переключаю подачу воды. Мочу её волосы. Она поднимает лицо, чтобы не текло на глаза. Я опускаю лейку в воду, сам беру шампунь и выдавливаю на руки, потом наношу его на волосы. Он быстро пенится, я прохожусь по всей голове. Прошу её достать лейку, но она не достаёт. Я повторяю, но она не реагирует. Закрыла глаза и будто бы не слышит. Я вздыхаю и опускаю руку – действительно горячо. Лью воду ей на лицо, она тут же наклоняется.

— Лёвонька, ты это зачем?

— Просто так. Не спи. У меня времени не так много, как ты думаешь.

Лью воду на волосы. Пена стекает, ползёт по её тощей спине, волосы вытянулись и липнут паутиной к серо-синей коже. Даже несмотря на то, что ей жарко, у неё кожа как у трупа. От образа жизни. От того, что вены находятся на поверхности – кажется, будто на ней сине-зелёный скафандр.

Я беру кондиционер и наношу его, расчёсываю пальцами. К ним липнут чёрные волоски. На секунду задумываюсь, как опускаю её лицо в воду, и топлю её. Она не будет сопротивляться. Она не поймёт, что происходит, начнёт дышать и захлебнётся. Моя рука на её затылке. Я немного давлю, а она наклоняет голову.

Я споласкиваю руки в воде, волосы оставляю на бортике ванной. Потом беру губку и мыло. Натираю сначала шею, потом плечи. Сам поднимаю её руки и прохожусь от плеч до пальцев, когда трогаю пальцы, она сжимает мои и не отпускает. Пытается держаться, но у неё недостаточно сил. Я легко вырываюсь и намыливаю её грудь, обвисшую, покрытую сетками вен. Когда-то она могла похвастаться фигурой и формами – видел на фотографиях, где она довольная и радостная, улыбается в огороде, на даче, в белой футболке и синих джинсах, – но сейчас она толщиной с щепку, ссутуленная и скрюченная. Я даже сомневаюсь, что в животе у неё органы не сплюснуты, как в каком-нибудь мультфильме.

Мы заканчиваем. Вместе с сушкой на это уходит двадцать пять минут. Ещё три минуты на то, чтобы одеться. Она хочет надеть бежевый халат, но я говорю, что его надо постирать. Отвожу её в комнату и достаю другой – розовый. Она пытается поднять руки и останавливает их на уровне головы – будто бы она задержанный преступник. Я накидываю его, руки она продевает самостоятельно. Потом даю ей трусы, говорю, чтобы сама, а она берёт их и смотрит так, будто бы не знает, как это «сама».

Этот день бесконечно долгий.

Предлагаю ей сесть и натянуть их. Она садится и делает это. Удивляется. Я ухожу на кухню, убираю тарелки и вилки с ложками по шкафчикам. Остатки еды – в холодильник. Беру тряпку, мочу её и протираю столешницу, стол, раковину. Промываю, выжимаю и вешаю на кран сушиться. Осматриваюсь. Ничего лишнего, всё на своих местах.

Выключаю свет. Ухожу в прихожку и гашу свет там. В комнате мать сидит на диване, я говорю ей, что пора спать, завтра рано вставать. Она говорит «хорошо» и пододвигается к стене. Забирается под одеяло, тянет его до носа и смотрит на меня. Ждёт.

Я выключаю свет.

========== 2. ==========

Комментарий к 2.

Кофе в среднем роде - особенность речи Льва.

Ночь проходит быстро. Утром снова гремит будильник. Кажется, я слышал его совсем недавно. И то, что было недавно, опять повторяется: я принимаю душ, умываюсь, бреюсь, делаю упражнения, бужу её, умываю, кормлю, в этот раз не забываю напоить таблетками, хотя она увёртывается: «Вчера же не было». То, что я забыл, она принимать не хочет, думает, что это значило, будто лечение окончено.

Лечение никогда не окончится. И такая моя жизнь тоже.

Половина седьмого. Я на платформе. Иногда, когда я смотрю на рельсы, проскакивает мысль, что надо броситься на них. Хочу, чтобы меня передавил поезд. Это такое же желание, как желание бросить мать и убежать. Я понимаю, что могу так сделать, но проблемы это не решит.

Просто она забирает слишком много сил. Она ничего не может и не собирается делать, все её действия перекладываются на меня. Это слишком. Мне бы самому научиться делать эти вещи легко и непринуждённо… так ещё и за неё надо.