— Не знаю, — говорю, — раньше было хуже, но и лучше. Сейчас всё просто… как-то… не могу сказать. Просто, — я кладу руку на голову и понимаю, боль прошла, тошноты нет, — с ней непросто. Ничего толком делать не может, нужно присматривать как за маленькой.

— Да, звучит как что-то очень геморрное. Тут бы за собой присмотреть, — он говорит, а я с охотой соглашаюсь.

— А ты сам?.. Куда так рано ездишь?

— А, я? — Он часто моргает, отводит взгляд и проходится по вагону метро. — На пары.

— Каждый день?

— Не то чтобы… это, ну, привычка. Не знаю, как объяснить. Привыкаешь рано куда-то вставать, надо что-то делать, вот и катаюсь. Но я немного меньше тебя – пять дней в неделю, шестой не вывожу.

— Да я и сам… не знаю, как вывожу. В последнее время кажется, что вообще нет.

— Может, подыскать другой вариант? Переутомление от такого графика может привести к каким-нибудь хроническим заболеваниям. Мне об этом рассказывали. Люди умирают от работы, или на работе – как в Японии, столько работают, берут сверхурочных, что чисто физически не вывозят, ещё сидят на энергетиках. Всех денег мира не заработаешь, а здоровье оно одно, беречь надо.

— Да я не знаю, в чём именно дело. В работе ли. Мать… она много сил забирает. Нужно не только за собой следить. За ней тоже. Она даже сама не ест.

— Жесть какая. Всё прям так плохо? Может, лучше тогда в больницу её? Ну, может, это немного жестоко, но всё-таки – всё взваливать на свои плечи это уж как-то совсем… А твой отец – он не помогает? Они развелись?

— Он умер. Ещё до моего рождения.

— Блин, извини.

Не понимаю, за что он извиняется.

— Это давняя история. Наверное, если бы он мог, помогал бы. А его просто нет.

— А от чего умер? Молодой, похоже, был совсем.

— Сбила машина. Помощь вовремя не оказали.

— Жесть… сочувствую.

Я смотрю на него. Не понимаю, чему тут сочувствовать, если это случилось ещё до моего рождения, но я только киваю. Принимаю его слова. В них нет ничего плохого.

— Но ты бы подумал насчёт больницы – может, это реально вариант.

— Она уже лежала. Несколько раз, — я тру лицо, — это совсем не помогает. Всё равно приходится к ней ходить, потому что она закатывает истерики, если меня нет рядом, грозится себя убить и пытается это сделать. Таблетки не помогают. Капельницы тоже.

— Погоди, — он тянет руку, — она убить себя хочет? У неё что, депрессия?

— Да, типа того.

— Офигеть, и она совсем того?.. Ну, серьёзно пыталась?

— Да.

Он замирает с открытым ртом. Он удивлён. Не понимаю почему. Такое случается, никто от этого не застрахован, это жизнь. У кого-то она лучше, у кого-то хуже.

Немного дольше обычного позволяю себе всматриваться в его лицо – свежее, без синяков, в глаза полные энергии, в подвижное тело, и понимаю: у него жизнь лучше. Поэтому он так удивлён – у него такого нет.

— А она… — он глотает слог. — Она говорила, почему хочет? Зачем ей это?

— Нет. Спрашивать её об этом бесполезно. — Я наклоняюсь, ставлю локоть на колено, подбородок кладу в ладонь. — С ней вообще говорить бесполезно. Вообще всё бесполезно.

— Это плохо… я слышал, ну, только слышал, не знаю, насколько это правда, но… разговор вроде как помогает отвести душу. Лучше сказать, чем держать в себе. Может, если бы она могла это сделать, ей бы полегчало? Странно, что она отказывается от этого, мне кажется, она могла хотя бы тебе высказаться, типа, что её беспокоит, почему она так ведёт себя, почему хочет, ну… умереть. Это же всё важно. Странно, что не говорит.

Я никогда не думал, что она может поговорить со мной о чём-то подобном. Для меня это всегда было тайной и мраком.

— Надеюсь, ей станет лучше, — говорит он и сжимает кулаки, будто бы болеет за неё. — Может быть, сейчас это чёрная полоса, но потом обязательно будет белая.

Его оптимизм меня удивляет.

Эта чёрная полоса тянется больше пяти лет. Если она закончится – неизвестно, когда это случится, – то сколько лет должна будет длиться белая? Белые полосы всегда короче, не помню, что жил когда-то довольно и счастливо долго, всё всегда обрывалось, резко и внезапно. Нет ничего более ветхого и ломкого, чем эти белые полосы. А ещё их очень трудно разглядеть, когда ты по уши погряз в чёрной – в этой мгле, которая перекрывает всё вокруг.

— А что тебе нравится? — спрашивает.

— То есть?

— Ну, какие у тебя увлечения там, хобби: книги, музыка, рисование?

— Я ничем не занимаюсь. Мать всё время забирает. И работа. Домой я возвращаюсь в десять, а там – вообще не до книжек.

— Блин, это… это хреново. Тогда понятно, почему тебе так плохо. Хобби – это же тоже, как разговор, отдушина. Может помочь снять напряжение, — он сгибает указательный палец, — отвлечь, — средний, — даст тебе успокоиться, — безымянный, — ещё поможет перезарядиться, — мизинец, — настроиться на нужный лад. В общем, — он резко растопыривает пальцы – они у него короткие, у матери длинные, — поможет перезагрузиться. Тебе надо найти что-то подобное. А когда этим заниматься, если времени нет… хм, в метро можно. И почитать, и что-то пописать, если приспичит, ну, короче, варианты есть.

— Звучит… звучит хорошо, но я не потяну. Это тоже требует сил. Концентрации. Какой-никакой отдачи, — это то, что я помню от своих увлечений – пробовал играть на барабанах, денег на свои не было, поэтому играл у друзей.

— Тогда можно начать с чего-то попроще. Ты смотришь сериалы?

— Нет.

Я даже не знаю, какие фильмы сейчас крутят в кино и что сейчас популярно.

— Я могу посоветовать пару. Хотя… я больше по аниме. Ты как к этому относишься?

Пожимаю плечами.

— Не смотрел.

— Прям никогда?

— В детстве, может быть. Не помню.

— Тогда у меня есть для тебя просто шикарный вариант! Хочешь посмотреть? Времени, — он оглядывается по сторонам, считает людей, — на одну серию точно хватит. Этот сериал понравится даже тем, кто никогда аниме в жизни не смотрел. С виду это обычный такой сёнэн, чуваки сражаются с титанами, там всех жрут, кровь, слёзы, крики, а потом как разворачивается – ну, словами не передать, не хочу спойлерить, вдруг понравится. А сколько там сюжетных поворотов! Один лучше другого, я отвечаю. Хочешь?

Судя по его восторженному голосу, этот сериал ему действительно нравится.

Я киваю.

Он улыбается и лезет в рюкзак, достаёт белую коробочку, открывает её, а внутри наушники. Один отдаёт мне. Беспроводные. Эйрподс? Не разбираюсь во всех этих современных названиях…

— Грязный? — спрашивает он.

— Нет. — Я осматриваю наушник и вставляю в левое ухо.

Ваня достаёт телефон, шустро тыкает пальцами и, перекладывая его в левую руку, располагает экран между нами. Увеличивает громкость. На экране жёлтое небо, летят птицы, тянущийся звук звучит в ухе.

Зелёные глаза.

— Вообще, — говорит он, — когда вышел первый сезон, он был на хайпе, смотрели все, знали все и обсуждали все, ты поймёшь почему. Ну, наверное, за жестокость, потому что тогда остальные сезоны ещё не вышли – второй только через четыре года, прикинь? Это жесть. Мы ждали четыре года, и не были разочарованы, — он тихо смеётся. Совсем не как мать.

Звучит незнакомая речь, половину субтитров я пропускаю, отвлёкшись на слова Вани. Это как читать текст и задуматься о чём-то своём – я уже давно не читал, но это чувство помню.

Начинается сцена погони. Музыка совсем другая.

— Рисовка шикарная, скажи?

Я совсем не понимаю, что он имеет в виду под рисовкой, но всё выглядит хорошо.

Когда человек собирается нанести удар, всё обрывается. Кадры опять сменяются и начинает играть другая музыка.

— А опенинг… я считаю, он один из лучших. Другой лучший – в последнем сезоне. Если тебе понравится, то дойдём до него. Оно того однозначно стоит.

В сериале много музыки, всё ярко и красочно. И жестоко, как говорил Ваня. Просмотр сериала перемежается с его комментариями. Я отвлекаюсь и забываю читать субтитры. Не могу совмещать и то, и другое.