Там запираюсь на замок.
Меня всего трясёт. Она же хотела поцеловать меня? Прямо в губы?
Сумасшедшая. Она совсем того. Окончательно.
Дрожащими руками я включаю фонарик на телефоне. Ищу тряпку и протираю ванну. Я не могу успокоиться. Ни тогда, когда проверяю, сухо ли, ни тогда, когда ложу одеяло и устраиваюсь внутри. Ставится холодно. Я заворачиваюсь. Переваливаюсь набок, но глаза сомкнуть не могу. Понимаю, что не выключил фонарик на телефоне, а оставил я его на раковине. Выбираюсь, кладу на край ванной, снова закутываюсь и отключаю его. Погружаюсь в кромешную тьму, но даже она не помогает.
Больная. Ненормальная.
У меня дрожат глаза и губы. Я не засну.
Сегодня я точно не засну.
Всю ночь меня било ознобом. Я проваливался в сон и выныривал из него. Я не понимал, сколько времени прошло, и смотрел в телефон. Проходило не больше получаса. Иногда я просто забывал закрывать глаза и таращился в край ванной. Кажется, я привык к темноте и различал его. Различал всё, до чего дотягивался слабый свет из-под двери. Я думал о ней и о том, что она сделала. О таком мне никто не говорил. Никто не предупреждал, что до такого может дойти. Что она станет такой. Это ведь ненормально? Даже для того состояния, в котором находится она? Это всё неправильно. Неестественно…
Я не сплю. Из ванной выхожу утром, когда звенит мобильный. Первым делом захожу в комнату. Проверяю её. Она лежит на том месте, куда упала вчера. Я замираю. Так и стою.
Неужто ударилась сильно и умерла?
Не верю. Но и не подхожу, чтобы проверить. Страшно. Вдруг она сейчас проснётся и налетит на меня?
Что делать? Я смотрю на телефон в руке. И первым делом думаю, что надо позвонить Ване. Он, наверняка, знает, что делать. Да… только откуда бы ему знать, что делать с сумасшедшими родственниками? Это я хочу, чтобы он знал, это я хочу на него положиться и перекинуть на него ответственность, а так делать нельзя. Я кидаю телефон на диван и медленно подхожу к ней. Ноги и руки дрожат, я опускаюсь рядом с телом, прикладываю руку к лицу. Колебание воздуха касается пальцев.
Я вздыхаю с облегчением. Просто спит. Но я проверяю, не ушиблась ли она. Приподнимаю голову, трогаю сквозь запутанные волосы. Ощущаю только кожу, никакой запёкшейся крови, и опять вздыхаю. Слегка ударилась. Как хорошо.
Я держу её голову, а она открывает глаза. Моргает и смотрит на меня.
— Лёвонька, — сухо говорит она. — Лёвонька, — кладёт свою руку на моё лицо: щёку, потом подбородок. — Извини меня… я не знаю, что на меня нашло… я не хотела.
— И ты извини, — говорю, — я перебрал. Не ожидал… испугался. Хорошо, что ты не ударилась… В плане, не разбила себе ничего. Вставать будешь?
Она кивает. Я помогаю ей сесть. Она склоняет голову и жмёт руки к ногам.
— Я не знаю, честно, — повторяет она.
— Я всё понял, — хочу подняться, но она кладёт ладонь на моё плечо, стискивает, а потом обвивается вокруг руки.
— Я просто… просто так скучаю по ним… Почему они меня оставили? Сначала папа, потом Лев… — отец умер до моего рождения, дед тоже умер рано – я его не застал, на лет так семь. Бабка ничего по этому поводу не говорила, кроме того, что у него было слабое сердце – возможно, это стало причиной. — Я не хочу, чтобы ты оставлял меня, — говорит, ноет. Ноет в плане плачет. Я уже давно не видел, как она плачет. — Я хочу, чтобы ты был со мной, как раньше, как был всегда. Ты же не оставишь меня? Я не хочу снова быть одна… это так тяжело. — Я хочу достать свою руку, но мать впивается сильнее. Я напрягаю брови. — Я не смогу одна. Я не хочу.
— Я понял тебя, — говорю и кладу руку на её плечо. — Отпусти, мне надо собираться.
— Не уходи! Останься со мной. Почему ты не можешь этого сделать?
— Я говорил, у меня работа. И сегодня тоже работа. Шесть дней в неделю – работа. Когда ты это запомнишь?
— Найди другую! — кричит она, голос срывается. — Не надо работать так много… я хочу, чтобы ты был со мной. Не уходи, пожалуйста. — Она трётся мокрым лицом о моё плечо, сопливо вздыхает и вжимается сильнее.
— Где я тебе найду другую, чтобы мне платили столько, чтобы я с твоими долгами разбирался? — повышаю голос, потому что кажется, она опять ничего не слышит.
— Где-нибудь! Пожалуйста, ну пожалуйста, не уходи, пожалуйста. Я не хочу быть одна.
— Отстань, — говорю и пытаюсь её отпихнуть. Боюсь снова ударить её, поэтому прикладываю недостаточно сил.
Костяшки правой руки ноют. У меня начинают дрожать руки. Опять становится жарко. Я покрываюсь пóтом. Особенно это ощущается на лбу. Я злюсь.
— Прекрати! Не ной. Думаешь, тебе одной тут плохо?! Ты хоть думала, чем ради тебя жертвую я? Хотя бы раз подумала, что у меня жизни нет? Что я подыхаю от этого образа жизни? Что я всё это ненавижу? — стискиваю зубы, а мать – меня.
— Прости, прости, — говорит, — я буду думать, честно! Только останься. Пожалуйста.
— Я тебе всё сказал!
— Почему все хотят меня бросить? Я что, плохая? Не заслуживаю никого? Ни Льва? Ни папы? Ни тебя? Почему ты хочешь уйти? Хочешь бросить меня? Хочешь оставить? Почему? Я плохая? Я буду вести себя хорошо, честно, — размазывает сопли по моему плечу, а меня постепенно всё это душит и давит. Придавливает так, будто сейчас размозжит между плитами.
Мне тяжело дышать. Злость застряла в горле.
— Почему ты для меня ничего не делаешь?! — вопит она. — Я же ничего такого не делаю. Я хорошая! Я всё делаю, как ты говоришь! Почему ты хочешь меня бросить?
— Ты с ума сошла?! Ты хоть знаешь, сколько я для тебя делаю?!
Но она не слушает и продолжает орать:
— Нет, ты хочешь меня кинуть, я знаю! Хочешь оставить, как все!
Я понимаю, что не могу. Просто не могу: ни слушать её, ни выдерживать. У меня дёргается глаз. У меня дёргаются руки. Даже сердце в груди и то дёргается так, будто его тянут за нитку. И меня это будто бы уничтожает. Будто эта самая нить сейчас распустит меня на составляющие.
— Я ненавижу тебя! — орёт. — Я всё для тебя делала! Я тебя вырастила! Одна, без Льва. Потому что он бросил меня. А теперь и ты так хочешь поступить! Неблагодарный. Я всё для тебя, а ты для меня ничего.
— Да замолчи ты! — ору в ответ и, не сдерживаясь, отпихиваю её.
Она вырывается, хочет опять прижаться, но я прижимаю её за плечи к полу. Она начинает бить меня кулаками по рукам.
— Неблагодарный! Я всё, а ты… ты ничего!
— Дура ты больная! Это я всё для тебя делал, я жизнь свою на это положил! Ты хоть думала, хотя бы раз? Ты знаешь, что я переживаю?..
— Ненавижу тебя, — вопит. — Ненавижу! Ненавижу!
У меня закладывает уши. Я ору в ответ… я просто не могу это выдержать. Меня не хватает. Ничего во мне для этого не хватит. Я трескаюсь и ломаюсь. Внутри всё пережимается, стягивает и угнетает. Она не слышит, не слушает меня. Меня это изничтожает. Я просто хочу, чтобы она заткнулась, перестала трогать и бить. Перестала вести себя так, будто это я краду у неё всё. Я не понимаю как, но мои руки оказываются на её шее. Она орёт и краснеет. И краснеет намного быстрее Вани. Она хватает меня за руки, царапает. Больно. Она сдирает кожу, но я не отпускаю. Никак не могу расцепить руки, наоборот, сжимаю всё сильнее и сильнее. Она тянет ко мне ладони, пытается ударить, но лишь касается лица, потом руки падают. Её пульс взрывается под пальцами. Её глаза выпучены, устремлены на меня, её рот открыт, я вижу её зубы и болтыхающийся язык. Её лицо всё красное и мокрое. Из глаз идут, кажется, последние слёзы. Сам я себя ощущаю так же – такой же красный и мокрый.
Постепенно её кожа синеет. А я смотрю и не могу отпустить, не могу ослабить хватку. Не могу. Просто не могу. Не знаю как. Забыл. Я держусь за её горло несколько минут. Может быть, больше. Я не знаю, но, когда отпускаю её, пульса больше не чувствую. И когда до меня это доходит, я начинаю её трясти.
— Эй, — говорю, подставляю руку к лицу – не дышит. — Эй, — шлёпаю её по щекам. Надеюсь, что это поможет, но это не помогает. Глаза у неё стеклянные. Не живые. И сама она… уже не живая. — Нет-нет, — говорю и трясу её за плечи. — Дыши-дыши, ты не можешь… не можешь умереть, — говорю и продолжаю трясти.
