Ваня пододвигается ко мне. Кладёт руку на мои плечи, прижимает к себе. Касается лбом виска.

— Если это так, то я рад, — говорит. — Я бы хотел сделать больше. Правда. Но… иногда мне кажется, я даже меньшее сделать не могу.

Это не так. Он сделал многое и больше, чем кажется ему самому. Я закрываю глаза и затягиваюсь последний раз. Тушу бычок.

— Будешь кофе? — спрашивает. — С вкусняшками съедим, которые ты купил.

Я киваю. Ваня встаёт, забирает пепельницу, ставит её на стол. Сам что-то достаёт с нижних полок, чем-то гремит. Ставит кружки, берёт пакет. И делает всё это в моей рубашке. Больше на нём ничего нет и ничего его не смущает. Как мы закончили, я только трусы подтянул. Сейчас застегнул джинсы. Его майку надевать не буду. Тем более она мне мала. Он прав, комплектация у нас разная. Рубашка на нём висит, прикрывает ягодицы, но член я вижу.

— Что-нибудь сделать? — спрашиваю.

— Отдыхай! Я тут сам, понадобится минут десять, хорошо?

Я говорю: «Хорошо» и ложусь обратно на кровать. Прикрываю глаза. Слышу, как возится Ваня – бряцает фарфором и металлом, и всё это умиротворяет.

Похоже, я засыпаю, потому что Ваня будит меня, когда всё готово. Усаживает меня за стол. В комнате стоит запах кофе. Сладости он выложил на тарелку, перед которой стояло две кружки с надписью «Пиздец». Одна написана ровно, будто под линейку, на второй буквы плясали. Я сравнил их и понял, что та, на которой пляшут буквы, – это та, которую Ваня сделал сам. Мне он выделил ровную кружку.

— Вот эту, — он кивает на мою, — я купил, а эту сделал сам. Тебе сахара добить? Или сиропа? Может, лимона? Кто-то с лимоном пьёт.

— Нет, спасибо, — говорю и отпиваю. Горячий, почти что обжигает.

— О’кей. — Он берёт заварное пирожное, откусывает и радуется. — Вкусно, — плывёт. Ему хорошо. Я тоже беру заварное. Откусываю, но такой радости, как он, не испытываю. — Я хотел спросить, но забыл. — Ваня ставит одну ногу на стул. — Как ты относишься к музыке во время секса? Я просто подумал тогда, что, может, это бы помогло тебе расслабиться, но так и не спросил.

— Да никак не отношусь.

— То есть без разницы, будет она звучать или нет?

Если бы она звучала, я бы не слышал, как дышит Ваня.

— Лучше – без неё, — говорю.

— Мне тоже так больше нравится, — говорит он. — Иногда включаю порно, а там музло – блин, я порно включаю не для того, чтобы музыку слушать! Это пипец странно, я этого не понимаю. Хотя! Есть такой фетиш, я читал, когда тебя заводят определённые звуки. Может, это с этим связано. Но я больше думаю, что это для того, чтобы соседи не услышали. Они так иногда орут в этих видео! Просто жесть, не верю, что это не постанова. Не, иногда верю – просто сложно не поверить, но иногда – это явный перебор. — Он откусывает пирожное. — А прикинь, кто-то заводится под музыку Савано Хироюки? Это, наверное, самый эпичный секс в жизни!

— Савана? — спрашиваю.

— Это чел, который написал осты к «Атаке титанов».

— Осты?

— Музыку-музыку.

— Опенинг?

— Нет, осты – это когда речь про музыку в самом сериале.

Я смотрю на Ваню, он тоже смотрит на меня.

— А там была?

— Что? — удивляется он и плескает кофе. Смотрит вниз, на стол, на капли, потом опять на меня. — Мы точно одно аниме смотрели? — Он смеётся. — Там же такая музыка эпичная, сейчас включу, ты чего, офигеть, не думал, что её можно не заметить.

Он включает.

— Эта звучала, когда Колоссальный титан появился, помнишь?

Я слушаю, но не помню. Там действительно что-то звучало?

— Блин, не думал, что это возможно, — говорит Ваня. — Или это я столько трындел, что ты не услышал? — Он снова смеётся. — Как тебе?

— Как-то… торжественно.

— А у меня в голове только «эпичная», потому что она такая… вот прям такая эпатажная. — Ваня заминается, не может подобрать слово, думает, отставляет кружку и прикладывает пальцы к подбородку. — Какая же она ещё… несравненная? — криво улыбается. — Не знаю, как описать, но, короче, она такая вот. Но мне, честно, другая нравится. Я включу? — Киваю. — Сейчас найду, так, не она, нет, там было «спасибо АТ». Сейчас. — Он тыкает в экран и листает. — Вот, нашёл.

Включает. В отличие от первой она тихая, не такая «эпичная», но Ваня наслаждается ей заметно больше, перебирает пальцами, попадает в звучащие ноты. Создаётся впечатление, будто он играет на воздухе. Но без фанатизма. И чем музыка интенсивнее, тем он более включён, это видно по его сосредоточенному лицу. Музыка становится громче. Движения его рук изменяются, теперь они мелко разрезают воздух.

— Вот сейчас, — говорит он и музыка меняется, а он поднимает голову, будто проникается ей, будто она входит в него, а он чувствует её как что-то материальное и весомое. Потом его отпускает, потому что музыка снова звучит по-другому. — Каждый раз до мурашек. — Он задирает рукав рубашки, волоски на руке стоят, кожа гусиная. — Умеет человек музыку писать, — улыбается он и выключает телефон.

— Он тебе нравится?

— Нравится. Очень даже. Я-то, на самом деле, композиторов мало знаю, запоминаю лишь тех, кто выделяется, типа Пенкин, Хаяши, Ёшихиро, больше и не знаю, получается. — Он наклоняет голову и доедает пирожное. — Очень вкусно, — говорит.

Теперь я знаю, что ему нравится и это, но этого всё равно мало.

— Ты чего? Загрустил? — спрашивает Ваня.

— Когда я шёл к тебе, я задумался, что… о тебе… на самом деле я почти ничего не знаю. Что ты любишь, что ненавидишь. Я даже не знаю, какая еда тебе нравится. Подумал, что я идиот, который даже ничего не пытается узнать.

— Вот это ты загнул, ты не идиот, просто у тебя в голове совсем другие мысли, тем более – после сегодня, разве ты не узнал что-то новое?

— Узнал, но… вдруг я понял неправильно?

— А ты спроси, я отвечу. Пока что ты всё делаешь правильно.

Я вспоминаю цветочный у метро.

— Тебе нравятся цветы? — спрашиваю.

— Я не умею за ними ухаживать, поэтому у меня ничего нет, — говорит он.

— Я о том, что… если бы я купил тебе букет, тебе бы понравилось?

Ваня открывает рот, потом прикрывается руками, будто собирается чихнуть.

— Не знаю, — говорит он. — Мне парни ещё цветов не дарили. Девушки тоже не дарили, но речь же о парнях, да? Так что… это внезапный вопрос, и ответа у меня нет. — Он убирает руки и берёт кружку. Брови напрягаются, но он улыбается. — Я бы его, конечно, принял, — говорит. — Наверное, мне бы было приятно. Цветы же – это знак внимания? Я был бы рад. Но ты меня обрадуешь и своим появлением, это тоже знак внимания. И вот ты сладкое купил – и это тоже о внимании. Пока что ты всё верно делаешь, мне придраться не к чему.

— Значит, тебе всё нравится?

— Нравится, — говорит и отпивает. Звучит довольно.

Почему мне тогда сложно представить, что так может быть со мной? Что от моего присутствия может быть хорошо? Что… ему это нравится?

— Вот смотрю на тебя, — говорит, — и откормить хочется…

— Чтобы я вес набрал?

— Ага. Мне кажется, лишним не будет. — Он кладёт руку на мой живот, обжигает прикосновением. — Смотри, проваливается. Жесть какая. Ты на работе ешь?

— Да. Но не всегда получается.

— Жесть, должно всегда получаться. У тебя самого проблем со здоровьем нет?

Это самое удивительное.

— Нет.

— Тогда, наверное, особо в это лезть не надо, но мне это покоя не даёт. — Он запускает пальцы в свои волосы – путается в завитках. — А у тебя… ко мне претензий нет? — спрашивает.

Такое ощущение, что это происходит опять.

— Разве ты не спрашивал подобное раньше?

— Ну да, — соглашается Ваня. — Просто думаю, не тороплю ли я события. Это тоже связано с девушкой… Не с этой, которая предпочла за розовым стеклом остаться, а с другой. Мы с ней недолго встречались. Она сказала, что я тороплю события… не чувствую темп, вот и… что мне ещё остаётся? Вот и спрашиваю тебя. Вдруг ты не хочешь такой стремительности. Пока она не сказала, я не думал, что как-то спешу, думал, раз мы нравимся друг другу, то чего тянуть? Можно сразу перейти к… сладкому. А оно вот как – кому-то это слишком.