— Хорошо, — он и не против, — а ничего, что ты маму оставляешь?

— Ничего. Я сейчас переоденусь и можно выходить.

Ухожу в комнату. Быстро переодеваюсь. На улице лето – нужно помнить, что стало слишком тепло. Почти что жарко. Окна мы уже давно не закрываем, но я почти не ощущаю разницу температур дома и на улице. Это нехорошо, да?

Ваня бы точно сказал. Выхожу, зову его с кухни. Обуваемся и выходим.

Людей много, за руки не взяться. Но, кажется, Ваню это не трогает.

— Тебе понравилось сегодня? — спрашивает он.

— Да. Очень.

— Даже «очень»! Я доволен, — улыбается вовсю. — Мне тоже сегодня понравилось. Я, правда, не перегнул палку? А то я волнуюсь, не навязываюсь ли… ты скажи, я пойму, если так делать не надо. Я понимаю, что… тороплюсь? Я, я такой вот несдержанный и весь на самоотдаче. Честно, ничего с этим поделать не могу. Но если тебе это доставляет дискомфорт, говори.

— Скажу, — отвечаю. — Но пока что меня всё устраивает. Просто я… могу чего-то не понимать.

— Это мне нужно прямо тебе говорить, и тогда ты будешь всё понимать. Ты, похоже, не из тех людей, которые намёки понимают. Я и сам такой, но иногда думаю, что будет слишком нагло говорить в лоб. Хотя я так делаю… что-то тут не складывается. — Он скрещивает руки на груди и принимает задумчивый вид. — Короче, говори, мне это важно знать.

— Хорошо.

Это мне понятно, хотя не всегда бывает понятно, что я чувствую от таких его действий. Сначала я к ним не готов, но потом я их принимаю, потому что это всяко лучше, чем было до. Это хоть что-то. Не столько разнообразие, сколько насыщение. Когда мы вместе, я не думаю о плохом, о пагубном, я не думаю сводить счёты с жизнью или становится убийцей. Мне это нравится. Хочу, чтобы так было всегда.

Но возможно ли это?

Страшно думать, если нет.

Мы доходим до метро. В киоске я покупаю газету. Предлагаю проводить Ваню до дома, он отказывается, говорит, что путь неблизкий, мне нужно к маме возвращаться, а мы – мы ещё завтра увидимся. Ему этого с головой хватит.

Это я понимаю.

Оглядываюсь вокруг, а людей столько, что незаметно даже не прикоснуться. Ваня это видит, поэтому подходит ко мне и обнимает.

— Этого тоже достаточно, — говорит и отпускает. — Не удивляйся так, мне не всегда крышу сносит. Но иногда сносит. — Он довольно улыбается. — До завтра.

— Да. До завтра.

Ваня уходит, хотя до конца кидает на меня взгляды и следит, не ушёл ли я. А я не уходил. Не хотел уходить.

Домой возвращаюсь быстрее, чем мы дошли до метро.

Когда разуваюсь, понимаю, что, кроме газеты, я забыл о стиралке. Поэтому сначала раскидываю бельё, а потом бужу мать. Она открывает глаза после первого: «Мам», до того, как я её коснулся.

Она блекло улыбается. Щурит глаза. Кожа на синем лице растягивается.

— Лёвонька, — тянет, — сколько времени?

— Почти половина седьмого.

— Ну зачем так рано? Можно же ещё поспать…

— Вечера, — говорю, — уже весь день прошёл.

— И я это так долго спала? — делает вид, будто удивляется. Она уже давно к этому привыкла. — А я-то думала, так странно, что я слышала твой голос… и ещё чей-то… К нам кто-то приходил?

Значит, она была в сознании. Просто лежала с закрытыми глазами. Типичная картина.

— Да, друг заходил.

— Надо было встать, поприветствовать его, — говорит и тянет ко мне руки, обдаёт запахом горохового супа, — я хотела, правда, но не получилось.

Я опускаюсь к ней. Она меня обнимает. Не так, как Ваня. Холодно и безлико. От её прикосновений я ничего не чувствую. Наверное, она тоже ничего не чувствует.

Веду её в туалет, потом в ванну. Чищу зубы, умываю. Отвожу на кухню. Она видит бургеры, улыбается.

— Это вы приготовили? Какие молодцы!

— Будешь? — спрашиваю и усаживаю её.

— Конечно! Наверное, такая вкуснятина. Тут всё есть, и мясо, и овощи – это же так здорово!

В отличие от меня, современная культура её совсем обошла стороной. Не уверен, что она знает о бургерах, роллах и всяких прочих прибаутах.

— А как есть? — спрашивает она.

— Берёшь руками и кусаешь, как бутерброд.

— Как бутерброд! Да, это действительно выглядит как бутерброд.

Она берёт бургер, зажимает пальцами и сильно наклоняет голову. Откусывает немного. Наверное, для неё это слишком, но она не жалуется. Откусывает по чуть-чуть, вроде бы жуёт и глотает. Осиливает половину, потом говорит, что наелась.

Хоть что-то.

Отвожу её в комнату. Отдаю новую газету. Она рассыпается в благодарностях и снова тянет руки. В этот раз я её игнорирую, предлагаю включить телевизор, но она отказывается. Говорит, что будет читать. Я её оставляю, сам ухожу на кухню.

Вдогонку вспоминаю, что не отдал Ване деньги.

Отдам завтра. Завтра мы снова увидимся. Он… приготовит кофе? Он будет ждать денег? Мы продолжим смотреть «Клинок»? Мы… будем говорить?

В груди что-то колышется. Я жду завтра? Похоже на то. Наверное, это и значит скучать. Скучать ведь это о том, что ты хочешь увидеть, встретиться? Если так, то я, получается, скучаю.

Смотрю на бургеры и беру один. Ем всё так же с аппетитом. В этот раз пробую не пихать в себя, а стараюсь прожевать и почувствовать вкус. И он есть – в мясе, сыре, помидорах, салате, булочках, я даже ощущаю их текстуру, разбираю, что есть что, не путаю мясо и помидоры, не свожу всё к одному – к цели насытить себя и не дать себе умереть от голода.

Почему-то я чувствую себя тяжело.

***

На платформе Ваня налетает на меня со спины. Прижимается, обнимает. Говорит: «Оха». Потом спрашивает, не было ли это слишком. Это не было слишком.

— Я, — говорю и сглатываю. Это всё так же непросто. — Я, наверное… скучал по тебе, — делюсь глупым наблюдением.

Ваня удивляется – немного раскрывает глаза и рот. Потом поджимает нижнюю губу и прижимает руку к подбородку.

— Ты не повторяешь за мной? — спрашивает.

— Нет, — отвечаю.

— Что-то успело за ночь поменяться?

Выстраивает предположения. Не верит?

Я бы и сам себе верить не стал.

— Просто подумал вчера, что опять хочу увидеть тебя.

Ваня чуть поднимает плечи и улыбается. Убирает руку и заводит волосы за ухо.

— Мне приятно, — говорит. — То есть ты немного в себе разобрался?

— Да, похоже на то.

Чем больше времени я провожу с Ваней, тем больше я задаюсь вопросами, о которых раньше даже не задумывался.

Приходит поезд. Мы садимся.

Из сумки я достаю кошелёк и протягиваю полторы тысячи Ване.

Он смотрит и хлопает глазами.

— Мало? — спрашиваю. — Могу добавить, — лезу в кошелёк.

Ваня трясёт передо мной руками.

— Нет-нет, я просто забыл. Не понял, к чему ты тут деньги достаёшь. — Он прикладывает пальцы ко лбу. — Я даже не посчитал, сколько получилось. Кажется, этого много.

— Возьми. — Протягиваю ему деньги. — Всё-таки ты сделал часть моей работы. Мне кажется, я должен больше. За бургеры…

— Бургеры – это чисто моя инициатива, тебе за неё платить не надо. — Ваня берёт деньги. — Ты, получается, у нас наликом рассчитываешься?

Он складывает купюры и кладёт их в верхний карман рюкзака.

— Да.

— Но карты у тебя есть?

— Одна.

— Зарплатная?

— Нет, для оплаты счетов, зарплату на руки выдают.

— О, по-чёрному? — улыбается Ваня и подталкивает плечом. — Главное, чтобы тебя не накололи.

— В этом плане всё хорошо, — говорю. — Тебе такое интересно?

— Ну да, раз спрашиваю. Хочешь о чём-то другом поговорить?

— Не знаю. Меня всё устраивает.

Устраивает всё, что выбирает Ваня.

— Всё, да? — задумывается он, прижимая к себе рюкзак. — То есть нет чего-то любимого или ненавистного?

— Наверное, — пожимаю плечами.

Он не улыбается, не меняется в лице. Смотрит в окно напротив.

— Что-то… не так? — спрашиваю.

— Да грустно это, — вздыхает он и немного съезжает с сидения. — Я понимаю, что это твоя жизнь, наверное, ты сам её выбрал, наверное, был готов к такому. Я бы, наверное, не смог, — он делает глубокий вдох, — не смог бы столько взвалить на себя, следить за матерью и столько работать. Столько, что даже элементарно не хватало бы времени посидеть в интернете, не говоря о том, что при таком графике даже встретиться ни с кем нельзя. — Он трёт ладонью под глазом. Его голос теряется, то становится громче, то тише, то он перебивает движение поезда, то поезд перекрывает его. — То есть я думаю, что это реально тяжело, и не понимаю, как ты держишься. Но вот мы говорим, обсуждаем что-то, и я понимаю, что, наверное, тебе ещё тяжелее, чем я себе представляю. Что это то, с чем ты, наверное, борешься. С тем, что тебе… ну, по сути, с тем, с чем тебе надо выживать. — Он сжимает губы. — Мне грустно от того, что… есть так мало вещей, которых ты хочешь. Ты всегда говоришь, что ты не против, разрешаешь мне всякое делать, но вот как ты сам это ощущаешь, ты не скажешь. — Он трёт глаза. — Извини, размазался тут. — Ваня открывает карман рюкзака и достаёт сухие салфетки. Вынимает одну и высмаркивается.