— Вкусно, — говорю.

— Я рад, — улыбается Ваня, но слабо. Не в полную силу.

Его обременяет моё состояние. Как состояние матери обременяет меня.

— Как тебе термос вернуть? — спрашиваю и закручиваю крышку.

— Можно завтра. Сегодня у меня подработка. Но так, я бы мог вечером тебя встречать – когда у меня время есть, и потом наутро снова приносить. Если тебе так пойдёт.

Почему он спрашивает это у меня?

Разве… не он должен решать, как оно должно быть, если это он готовит кофе?

— Хорошо, — но я лишь соглашаюсь. Убираю термос и застёгиваю сумку. — А что ты утром сказал? «Оха» какое-то? Я не понял.

— А, это, это сокращение от «охаё» – «доброе утро» на японском. В одном аниме девочка так говорила постоянно, и оно привязалось. Подумал, что тоже так хочу сказать. — Ваня загорается, возвращает себе прежний вид. Это мне тоже нравится. — Проблемы людей, которые смотрят аниме с субтитрами, понимаешь отдельные слова, но не предложение полностью.

— Оно так бывает?

— Может, не у всех, но у меня точно. Тебе полегчало?

— Не знаю. Не думаю.

Говорить хорошо, слушать Ваню тоже хорошо, но проблемы никуда не уходят.

— Помнишь, я тебе говорил про воскресенье? — говорит. — Давай я приду, помогу тебе? Это немного, но хоть что-то. Отдохнёшь. Не уверен, что смогу присмотреть за твоей матерью… да и я не знаю, что там делать с ней надо, а чего не надо, но что-то бытовое я в состоянии сделать. Как смотришь?

Обычно мать ничего не делает. Сейчас, наверное, она лишь будет смотреть телек. Навряд ли, она станет приставать к Ване или что-то вытворять. Её на это не хватит. Наверное, переживать заранее не стоит. Может быть, мне это действительно поможет? Хоть сколько-нибудь?.. Разделить с кем-то эти обязанности, эту ответственность. Это бремя.

— Приходи, — говорю. — Ты мне поможешь.

Ваня немного поднимает плечи, улыбка на его лице растягивается, он снова берёт меня за руку.

— Сделаю всё возможное.

На него хочется положиться.

***

Кофе выпиваю на обратном пути. Оно было едва тёплым, но всё равно вкусным. Напоминало о Ване, о его словах и эмоциях. Что же это было?

Прикладываю термос к голове, вспоминаю его напряжённое лицо. Я, действительно, чего-то не понимаю? Кажется, да. Можно будет у него спросить, если я не забуду.

Дома мать продолжает читать газету под бурчание телевизора. Пустая тарелка осталась на столе. Съела. И впрямь смогла. Я закидываю её в раковину, заливаю водой и разбираю пакет.

В течение дня голова ещё давала о себе знать. Так и не прошла. Остались отголоски боли, они не мешали работать, но напрягали. Я ставлю тарелку в микроволновку и возвращаюсь в комнату. Открываю дверцу стенки и перебираю таблетки. Они в таком же беспорядке, что и утром.

— Мам, — зову её. Не отвечает. — Мам!

Она шелестит газетой.

— Лёвонька! Послушай, тут такое…

— Ты брала таблетки? — разворачиваюсь к ней. — Здесь всё в беспорядке. А так не было.

Она смотрит тупо на меня с открытым ртом и замершей улыбкой. Будто снова ни о чём не думает.

— Отвечай, — говорю.

— Ну я… — мнётся она. Значит, брала. — Ты же говорил, ты же говорил, что надо пить таблеточки… а сам забываешь мне их давать, вот я сама и полезла. Но я чуть-чуть совсем, по одной пила! Сегодня, например, сама выпила.

Она говорит об этом так довольно и гордо, будто хочет получить поощрение. «Смотри, как я сделала». У меня это вызывает обратное желание – упрекнуть её: она хоть думает, что делает? Она хоть знает, что ей надо пить и в каких дозах?

— Лёвонька, — она мнёт газету в руках, — почему… почему ты так смотришь? Ты и утром так смотрел, — опускает глаза, убирает улыбку, — я что-то не так сделала? Я же кашу съела, и таблеточки приняла, ну ты чего? Всё же хорошо.

Я вздыхаю. Разворачиваюсь к таблеткам и начинаю их перебирать. Те, что пьёт мать, – я не помню, сколько их было раньше, забыл, поэтому не могу посчитать, сколько она приняла без моего ведома. Боль нарастает, я прикладываю руку ко лбу и начинаю давить. Сколько же их было? Смотрю на полупустой блистер и не помню. Не могу вспомнить.

К чёрту.

Лишнее убираю в коробку. Для себя оставляю обезболивающее, для матери – её таблетки. Стоит ли? Или лучше пусть она пьёт их, нежели будет глотать то, что находится в коробке? Она же не разбирается, не понимает, не знает названий.

Так и оставляю.

— Вставай, идём ужинать, — без неё ухожу на кухню.

Ставлю тарелку и кладу приборы.

После ужина вспоминаю про термос Вани. Достаю его из сумки, допиваю, что осталось, и мою. Оставляю на раковине. Тарелки убираю.

Смотрю на этот синий цилиндр и вспоминаю, Ваня говорил, что это секрет. У него был второй термос или ради меня он купил ещё один?

Если купил, то я не понимаю зачем. Зачем ему так напрягаться? Он бы мог говорить об аниме и показывать его, мог бы держать меня за руку и целовать, и этого было бы достаточно для отношений, но почему-то он решил мне помочь. Почему-то он захотел это сделать. Хотя его ничего не обязывало.

***

Боль с утра игнорирую, выпиваю половину таблетки и выполняю действия в нужной последовательности. Добавляются лишь – положить термос в сумку, удостовериться, что дал матери таблетки, и услышать от неё то, что она хочет новую газету. Эту я обещаю купить точно в воскресенье, она не развозит, соглашается с этим, говорит, что ещё раз перечитает анекдоты. Они ей понравились.

Я оделся слишком тепло. Солнце припекает. Я забываю, что уже лето, что температура меняется и солнце звереет.

На станции отдаю Ване термос, он передаёт мне свой. Говорит, что сегодня перебьётся. Сегодня короткий день. Я принимаю, хоть и переспрашиваю, уверен ли он. Он уверен. Говорит, что заберёт сегодня вечером. Проводит до дома, а там мы про воскресенье договоримся и в благодарность я его поцелую. О последней части я даже как-то сам догадался. Ваню действительно нужно было отблагодарить. Так, как того хотел он. После краткого обсуждения мы продолжили смотреть «Клинок». Ваня опять плакал. Говорит, что истории демонов очень трогательные, что смерть от руки главного героя приносит им мир и успокоение, что хотя бы в конце они могут получить то, чего лишились, когда были людьми. После того, как Ваня говорит, для меня это обретает смысл. Вот зачем показывалось прошлое демонов.

На работе время тянется долго. В обед выпиваю кофе. Становится как-то легче.

Вечером встречаюсь с Ваней. В этот раз я его вижу, признаю, не прохожу мимо. Его это радует. Он улыбается мне широко и ярко. На улице светло. Будто мы утром.

— Так, насчёт воскресенья, — начинает Ваня, — когда мне лучше прийти? И надо ли что-то взять?

Я задумываюсь.

— Я, наверное, завтра ничего покупать не буду – в смысле, для того чтобы приготовить, поэтому пойду в воскресенье. Можно встретиться у магазина, куда мы заходили в прошлый раз. А во сколько… Я обычно много сплю по воскресеньям, но к двенадцати просыпаюсь. Поэтому можно в час. Если что-то изменится, я тебе позвоню. — Запоздало понимаю, что нужно узнать, как это Ване вообще: — Пойдёт?

Он тянет улыбку.

— Пойдёт. Ты так много сказал, больше чем обычно. А голос, м-м, — растягивает, — мне он очень нравится, такой бархатный, приятный. Ещё странно, что для тебя много – это двенадцать часов, мои знакомые до трёх спят, и говорят, что мало. Жесть, да?

— А ты сам сколько спишь?

— Я стараюсь режим соблюдать. Хотя бы примерно. — Его улыбка становится менее уверенной, чуть поддёрнутой. — Вот с понедельника по пятницу в шесть встаю, в субботу в семь тридцать, а в воскресенье в восемь тридцать. Ну, такой себе разброс, говорят, надо вставать и ложиться в одно время, но в одно и то же не получается, когда у тебя столько дел, блин.

Ему не надо ни за кем следить, поэтому он может позволить себе вставать позже. А ещё он, наверное, живёт ближе к метро, не нужно столько ходить, как мне. Завидую. Экономия времени – это колоссальная вещь.