— Думаю, бархат вам идёт, — скромно заметила она.

Агата Кристи писала, что влюблённый по-настоящему мужчина похож на овцу. Если бы Джон в тот момент мог видеть себя со стороны, то вынужден был бы согласиться с этим. Клара просто улыбалась ему, совершенно не понимая, что ей делать дальше, пока он так открыто и искренне на неё пялился.

— Ты так считаешь? — с глуповатым удивлением спросил Джон и тут же обратился к Пэм. — Отложи для меня бордовый, я завтра его заберу. Буду в нём открывать сезон.

— Тебе бы ещё галстук надеть, — довольно хмыкнула она, понимая, что может воспользоваться положением в своих интересах.

— Никаких галстуков, — отрезал Джон. Бросаться в крайности он пока ещё не собирался.

— Но в том узорчатом шесть лет назад ты выглядел очень галантным.

— Нет!

Пэм разочарованно вздохнула, но продолжать убеждения не решилась. Даже случайному прохожему было очевидно, что до галстука теперь никому не было дела. Не в силах больше сопротивляться внутреннему желанию, Джон сделал несколько шагов к Кларе и осторожно коснулся ткани на её плече.

— Ты выглядишь так, будто была рождена для красных дорожек, — он довольно покачал головой, снова и снова цепляясь взглядом за каждую мелочь, которую он находил прекрасной. — И кто в здравом уме может тебе отказать?

Комментарий к 3. Belle

Пупа и Лупа опять что-то перепутали, и если вдруг вам покажется, что где-то вы всё это уже видели, то мы за это ответственности не несём. Никакой связи с “Красоткой”, никакой!

========== 4. Софитов блеск ==========

Ещё издали Джон услышал гул машин и невыносимый гомон предстоящего мероприятия. Чёрт, как же всё это его раздражало. Вопреки впечатлению, которое он производил на людей, у него напрочь отсутствовало чувство острой необходимости в любви толпы. Ему не нужна была всемирная слава. Вспышки фотоаппаратов, назойливые репортёры, мечтающие выудить симпатию из одного непродуманного выражения, светские сплетни и, конечно, витающая в воздухе зависть — вот, что на самом деле из себя представляли кинопремьеры. Красивые кадры о всеобщей атмосфере радости, духе настоящего искусства были только приманкой для телезрителей. Ничего подобного. Чтобы оценить фильм и получить порцию эстетического наслаждения совершенно не обязательно делать из этого цирковое представление.

Но любая премьера — маркетинг. Всего лишь реклама, нарочито кричащая: «Обратите внимание, мы вложили очень много денег в этот фильм и теперь нам нужно окупиться!». Актёры, режиссёры, сценаристы — все они, как клоуны, привлекаются для того, чтобы выдавить бюджет из восхищённого зрителя. Автограф? Пожалуйста! Селфи? Давай я сам нас сфотографирую! Очередная роль, только теперь общественно значимая.

Не все творческие люди приспосабливаются к такому существованию. Джон относил себя к той категории творцов, для которых важно в первую очередь искусство, а не его коммерческий успех. Овации, восклицания зрителей, их слёзы и улыбки — только в этом смысл его труда. Эмоции были для Джона единственной приемлемой валютой, но на них, к сожалению, невозможно снимать фильм или содержать театр. Финансовые вопросы долгие годы оставались его слабой стороной. К тому же он не любил притворства. Джон не согласился бы ставить дурную пьесу или участвовать в посредственном фильме. Отчасти поэтому он окончательно ушёл из киноиндустрии. Десять лет назад ему пришлось оставить свои режиссёрские проекты в Лондоне, разорвать контракт со студией и навсегда распрощаться с большим кино. Продюсеры хотели больше экшна, динамики, меньше пауз и многозначительных взглядов. Им не нужны были новые «Восемь с половиной»*. Зритель, как они утверждали, хочет просто отдохнуть и расслабиться после работы, а не впадать в экзистенциальный кризис. Иными словами интеллектуальное кино никого не интересует — оно не привлечёт инвесторов и не окупится в прокате. Джон прогибаться не стал. Его уход был громким и окончательным. Когда приходилось снимать то, что нужно, а не то, о чём хотелось, любимое дело утрачивало всякий смысл и становилось в прямом смысле тяжелым трудом. Разлюбить свою профессию он уж точно не хотел, поэтому выбрал путь наименьшего сопротивления — окунулся с головой в мир провинциального театра.

Сначала он собирался вернуться в Глазго — его родной город, где он вырос, окончил школу искусств и в общем-то научился всему, что теперь умел. Но в Шотландии у него было слишком много старых знакомых, считавших его слишком заносчивым и мечтавших увидеть его падение. Тогда на помощь пришла Мисси: она предложила прокатиться в Блэкпул на выходных, чтобы развеяться. Ленивый отдых на пляже, вечерние танцы и прогулки среди ночных огней затянулись на пару недель, пока Джон не столкнулся с Гиллемом Тёрнером — худруком Гранд театра. Пара коктейлей, горячий спор о Мастроянни в «Постороннем»** и они уже договорились об ангажементе на сезон. Спустя время предложение стало постоянным.

— Мистер Смит, с вами всё в порядке? — спросила Клара, касаясь предплечья Джона и тем самым возвращая его из воспоминаний.

В полумраке внутри машины её лицо освещалось лишь светом бесконечных вспышек. Джон не мог сдержать улыбки, взглянув на неё: если Ривер не попадётся ему на пути, вечер будет прекрасным в такой компании. Он был готов даже постоять перед фотографами и изобразить подобие улыбки. Тем более все взгляды будут обращены не на него, а на ту красавицу, что он позволит себе вести под руку.

— Разумеется, — он потянулся, чтобы открыть дверь. — Ты готова? Вечер будет утомительным.

— Если вы будете рядом, мне не придётся скучать, — вдруг ответила Клара и взглянула на него как-то иначе.

Если бы у него было время, то Джон бы задумался о её словах — она только что решилась с ним флиртовать? Неплохо для того, чтобы войти в роль. Выйдя из машины, он подал ей руку и наконец обернулся. Итак, начнём.

Несмотря на то, что премьера фильма Джека не была такой уж масштабной (спонсоров оказалось меньше, чем он рассчитывал), гостей пригласили немало. Пресса не успевала переключаться с одной звезды на другую — настоящий конвейер с микрофоном. Джон рассчитывал миновать журналистов и глупые вопросы. Того, что он появился на подобном мероприятии спустя несколько лет тотального молчания да ещё и с молодой красивой спутницей, будет достаточно для повестки дня.

— Никаких интервью, — предупредил он Клару, когда их попросили задержаться для фотографии. — Разговаривай только с гостями, а им — улыбайся. Пусть кусают локти в попытках узнать, кто ты.

— Разве это не породит лишних сплетен? — она посмотрела на него так, будто спрашивала о погоде, чтобы камеры не поймали её негодования.

— Так на тебя не прилепят очевидное для молодых актрис клише, — ответил Джон. — Если я начну рассказывать, что ты — моя протеже, то это будет выглядеть банально. Они решат, что у тебя не получается пробиться самой, поэтому ты закрутила роман со старым режиссёром ради мало-мальской славы.

Очередная вспышка ослепила их.

— Что же они решат, если мы промолчим?

Клара хотела было отстраниться, видимо испугавшись его слов, но Джон не позволил ей этого сделать. Напротив, он повернулся к другой камере и приобнял её. Ему было хорошо известно, насколько далеко стоит зайти в этом представлении. Обнять женщину можно по-разному: едва коснуться её талии или смело положить руку на бёдра. Такие невербальные сигналы обожали ловить репортёры. Насколько близко ты наклонишься к ней, чтобы что-то сказать? Улыбнётся ли она в ответ? Посмотрит ли влюблённым взглядом? Стоило иногда чуть пофлиртовать с девушкой перед камерой, как уже на следующий день в жёлтой прессе появятся сообщения, что вы чуть ли не помолвлены. Потому Джон держал в руках все свои нежные порывы: ему хотелось притянуть Клару ближе, перешёптываться с ней и без конца смотреть в глаза, но здесь он не мог себе этого позволить. Он лишь деликатно прикоснулся к её спине, улыбнувшись уголками губ. И позволил себе маленькую шалость.

— Если мы промолчим, они будут заинтригованы, — прошептал Джон, наклонившись к её уху. — У них не будет никакой информации, зато они тебя запомнят.