– Пытались, – не согласилась я. – Иначе почему они не позволяли нам даже вопросы ему задавать. Но Дастин точно не оборотень…

– Не оборотень, – согласилась Эмма. – Но он слишком тесно с ними связан. Взять хотя бы тот перформанс, когда Джонатан чуть не отгрыз голову Тайлеру. Волки слушаются Дастина.

– Как еще ты не разгадала эту загадку, – засмеялась Фиби.

Эмма не обратила на нее внимание. Она встала, отряхиваясь от прилипшей к голой коже травы и земли, и повернулась спиной к океану. Я рассматривала Эмму, пытаясь понять: ее ум – результат способности, или она всегда такой была. Джордж очень уж рассчитывал на Эмму, он советовался с ней во всем и не оспаривал ее решения. Еще Крис рассказывал, что Джордж и Эмма часто ходили по различным вампирским заведениям с тридцатых по шестидесятые. Там они сколотили основной капитал семьи, а потом Эмма его приумножила благодаря фондовым биржам.

– Эмма?

– А?

– Это твоя способность? – я решила не гадать, а спросить напрямую.

– Думаю, да. Тяжело сказать точно, когда у тебя что-то не настолько очевидное, как у вас, – как-то невесело сказала она. – Что-то, что нельзя пощупать, нельзя увидеть.

– Да брось, – улыбнулась Фиби. – Сколько раз ты вытаскивала нас из передряг, а сколько папе помогала? Крис вообще тебе жизнью обязан, если бы не ты, он бы умер на тех боях в подвале. Твоя способность ничуть не абстрактна.

– Да уж, – невесело усмехнулась Эмма.

– Если ты не можешь создавать щиты, это не значит, что твоя способность менее значима, – я села так, чтобы получше видеть Эмму, Фиби села рядом. – Я вот тебе завидую, ты можешь касаться кого угодно, не боясь стать волком или человеком в самый неподходящий момент.

– И не переживаешь каждый раз момент смерти. Снова и снова, – добавила Фиби.

Эмма смотрела далеко в лес, она стояла вполоборота. Опущенные уголки губ, поникшие плечи и время от времени сжимающиеся кулаки говорили о грусти, которую она испытает. Но отчего? Неужели мы ее обидели?

– Вы ошибаетесь, если думаете, что в моей способности нет минусов, – тихо сказала она. Мы с Фиби притихли. Эмма обернулась и, грустно улыбнувшись, спросила: – Хотите, я расскажу вам свой самый главный секрет?

Меня, как человека, который пять сотен лет хранил свои тайны, боялся даже имя родителей произнести вслух, такой вопрос застал врасплох. Я не имела права говорить, что хочу услышать ее секрет, она не обязана мне его рассказывать. Но в глазах Эммы я увидела что-то такое, что часто замечала в своих, в моменты, когда мне нужен был человек, которому я могла бы довериться, поделиться тем, что накипело внутри. Это было отчаяние. Наверное, потому я и кивнула.

– Я не люблю Айзека, – прошептала Эмма, горько скривив губы. – И никогда не любила.

Фиби ахнула и хотела было что-то сказать, но передумала. В моей голове крутилось множество вопросов, которые я боялась задать.

– Я вообще никого не любила, – продолжила Эмма, садясь рядом. Она не смотрела на нас, отводя глаза, будто стыдилась своего признания. – Кроме одного-единственного человека. Маму. Ее я любила больше всего на свете, она вырастила меня, сделала такой, какая я есть, отдала мне всю себя. У нее и выбора другого не было. Отец умер, когда мне был год, я даже не знаю, как он выглядел, ни одной фотографии не сохранилось с того времени. Маму убили в ту ночь, когда обратили меня. И знаете, что самое грустное? – Эмма повернулась к нам, лицо ее было напряжено, руки сжаты в кулаки. – Я не знаю, любила бы я ее после того, как стала вампиром. Мне хотелось верить, что да. Но разум подсказывает, что сердце мое не просто замерло – оно очерствело. Я слишком рациональна, чтобы кого-то любить.

Эмма замолчала, уставившись на океан. Тонкая полоска на горизонте светлела, будто солнце томилось, ожидая момента, когда сможет вынырнуть. У нас с Фиби хватало тактичности молчать и не задавать вопросов.

– Айзек все знает, не волнуйтесь, – спокойно сказала Эмма. – Когда мы с ним познакомились, он был испуганным вампиром, бежавшим от самого себя. Мы никогда друг другу не врали. Я знала, что Айзек не участвовал в бунте, а он знал, что я не испытываю к нему глубоких чувств. Он мне нравится как человек, рядом с ним я не чувствую себя одинокой. В конце концов, нам обоим комфортно так жить. Он любит меня, а я позволяю себя любить.

По правде говоря, иногда я задумывалась: что такая девушка, как Эмма, делает с таким трусом, как Айзек. И если раньше я списывала это на злое чувство любви, то теперь понимаю, что ответ еще хуже. Она боялась одиночества, как и я.

– И раз уж на то пошло, – Эмма повернулась ко мне. – Это я посоветовала Айзеку умалчивать о побеге, я помогла ему придумать историю, потому что его угнетало то, что он оказался в семье, где каждый чего-то стоит. А он трусливый новосозданный вампир без семьи, друзей и таланта, удравший с поля сражения. Мы все совершали такие ошибки, за которые нам стыдно смотреть друг другу в глаза.

От пронзительного взгляда Эммы мне стало дурно, будто ее слова были адресованы только мне, и, сглотнув тяжелый ком, я заговорила:

– Я не горжусь тем, что делала с Крисом, Эмма. И если бы я могла вернуться во времени, то никогда бы не дала ему надежду.

«Какими бы сладкими ни были воспоминания о нем», – подумала я.

Эмма вдруг засмеялась:

– Я не о Крисе, Лекса. Кто, как не я, поймет тебя. Ты надеялась, что он заменит тебе оборотня, не так ли? Ты боялась одиночества, а Крис слишком хорош, чтобы от него так просто отвернуться. Никто не вправе осуждать за желание любить. Пары сходятся и расходятся, а вы еще и сохранили дружбу.

От слов Эммы я дернулась, как от удара током, осознав, что она знает о Джонатане.

– Тогда о чем ты? – выпалила я.

– Ты не убийца, Лекса, какой бы жестокой твоя способность ни была. Тебя создали такой, скорее всего, против воли. Ты жалеешь о каждой забранной тобою жизни, подавляешь это чувство в себе, потому что иначе оно разорвет на части. Я видела, с какой болью ты убивала вампира на допросе. Видела, что с каждой секундой тебе все тяжелее и тяжелее это делать. Видела пустоту в глазах, когда ты приговорила к смерти того, кто нам помог. И до сих пор мы наблюдаем, как ты прячешься на крыше после сражения, как боишься смотреть нам в глаза, будто ждешь, что мы вот-вот будем тебя осуждать. Ты считаешь себя монстром и потому думаешь, что Джонатану будет лучше без тебя. Но ты забываешь, что он тоже убивал. Вы слишком похожи, с одной только разницей: он не жалеет.

Внутри меня проснулся вулкан – обжигающая лава уже начала ранить, но я подавляла в себе чувства, точно как описывала Эмма. Она все еще изучала меня, смотрела на реакцию от ее слов, но я старалась не показывать то, что испытывала, узнав о догадливости Эммы. Она знала о Джонатане. Глупо было надеяться, что такой умный вампир, как Эмма, не видела моих взглядов и перемен, когда он рядом. Но я не думала, что она подмечает абсолютно все!

– Айзек предполагал, что ты не хотела применять способность из-за своей слабости. Ты не раз намекала, что после пустыни случилось то, что сломало тебя: ты жалела, что забрала столько жизней. Он думал, что тебе не хватает духу и ты пытаешься переложить ответственность за убийство вампиров на нас. Что тебе станет слишком жаль людей, выросших запертыми на вампирской ферме, которые увидят мир за пределами своей камеры только для того, чтобы умереть. Но он ошибался. Я говорила, что если ты смогла убить того чужака, молящего о свободе, то сотня вампиров, которые будут покушаться на стаю, не станут для тебя проблемой.

Слова Эммы давили тяжелым грузом, с каждой секундой я ощущала, что сердце вот-вот сгорит от злости и паники. Фиби молчала. Судя по ее лицу, она была поражена не меньше меня. Эмма посмотрела на нас и отвернулась.

– Видите, а говорили, что у вас есть минусы в способностях. Попробуйте подмечать все на свете и хранить это в своей голове. Самое обидное, что я не могу это контролировать. Я вижу, запоминаю, анализирую, получаю ответ. Это не остановить.