Ортрун стрельнула взглядом в сторону шеренги новобранцев, рядом с которой Гоздава казался каменным великаном, и заправила за ухо прядь волос.

«Мы любим друг друга и так это показываем».

Модвин догадывался, что она так скажет, и не замедлил задать следующий вопрос: «Как ты поняла, что любишь?»

«Подрастешь – узнаешь», – ответила сестра.

Модвин вроде подрос достаточно, но до сих пор об этом ничего не знал.

А в его возрасте Крынчик уже был год как женат – причем вполне счастливо, несмотря на изначальный скепсис родителей невесты.

Отец Аньки, известный в Вермаре мастер-литейщик, при первом появлении на пороге дома ее жениха-оборванца ожидаемо свистнул, подозвав сыновей, и вместе они без обиняков вытолкали Крынчика за ворота. Пока девушка плакала по ночам в подушку, а он отплевывался от городской пыли и подбивал друзей на помощь в похищении, обещая каждому справедливую долю того, что удастся стащить вместе с Анькой, местная компания торгашей из Хаггеды готовила пакость несговорчивой гильдии литейщиков.

– Представьте себе их, как грится, удивление, – рассказывал Крынчик, выразительно вращая глазами. – Синьки, значит, пришли ломать мастеру пальцы, один там уже юбку Аньке задирал, а тут заходим мы с ребятами. Вообще не «здравствуйте».

Где-то через неделю, когда всех перестало трясти, сыграли скромную свадьбу. Дела наладились: гильдия отщипывала ребятам Крынчика за охрану спокойствия, красавица Анька смеялась дурацким шуткам и цвела, Вермара слоилась и воняла заветренным тестом.

В тридцать седьмом к источникам этой вони примешалась горелая плоть.

На том горбатом холме, где поселился Крынчик, совсем рядом с родительским домом жены, было еще куда ни шло: болели мало, и все, что требовалось – сидеть сиднем и пореже выглядывать на улицу. Только вот улица имела гадкое свойство заползать к людям через порог. Анька, конечно, тоже навещала родителей. Когда они заболели, мастер-литейщик сказал: «Синяки приходили извиняться».

Крынчик рычал от бессильной злобы и сотрясал стены топотом, но чума его не боялась. Потом он целовал Аньку в синие изъязвленные губы, чтобы тоже заразиться и умереть. Болезнь отняла у него даже эту возможность, издевательски крякнула на прощание и растворилась в воздухе.

– Тогда я собрал ребят и перерезал всех хаггедцев, которых нашел в Вермаре, – сказал Крынчик, расчесав до крови прыщ на подбородке.

Модвин сглотнул.

– И тебя не казнили?

– Собирались. Гетман вовремя там оказался и спросил, за что.

Они оба помолчали. Опустевшая столовая скреблась возней и тихой болтовней посудомоек. Модвин допил вино и спросил:

– Ты до сих пор ее любишь?

– А как же. – Хорунжий отрыгнул и поставил кубок вверх дном. – Вот так в упор не узнаешь лучшие дни своей жизни, пока они не кончатся.

– Кажется, они у меня и не начинались.

Крынчик пожал плечами.

– Все может быть.

Он положил руку на стол, и под тканью длинного рукава проступили очертания круглой баночки с порошком. Модвина вдруг проняло осознанием. Подавившись слюной, он закашлялся и прохрипел:

– Расскажи мне… – Хорунжий через стол заботливо постучал ему ладонью по спине, и Модвин схватил его за рукав. – Расскажи мне еще раз о том, как она тебе снилась. Ни единой мелочи не упускай.

Крынчик был весьма дотошен, а где этого не хватало, там Модвин тут же латал прорехи своими вопросами.

Потом ему срочно понадобилось поговорить с лекарем.

– Мастер Алеш! – на бегу выкрикнул Модвин, завидев его вдалеке на пути, кажется, из детской. Тот остановился и спокойно подождал, пока господин восстановит дыхание. – Я, кажется, понял.

– Что именно? – с некоторым подозрением уточнил лекарь.

– Прозвучит безумно, – предупредил Модвин, достав из кармана серебристую баночку с порошком, – но вы послушайте.

Пытаясь распробовать эту гадость по примеру других дурманов, Крынчик щедро совал ее прямо под язык, ни в чем не растворяя, и вскоре съел достаточно, чтобы погрузиться в крепкий, но нездоровый сон. Тогда он и очутился в прекрасной весенней долине, где не было и намека на городскую пыль. Там Крынчика ждала возлюбленная Анька и еще давно умершие родители, по которым он иногда тосковал. «Это красивое место, – говорил хорунжий. – Такое красивое, что я постеснялся остаться». Но все же он возвращался туда несколько раз, и долина всегда встречала его новыми красками – яркими и сочными, как сказочные цветы.

– Так вот, – сбивчиво объяснял Модвин, – наверное, если принять это средство определенным образом и в нужном количестве, можно пережить что-то похожее. Оно как-то так действует… на всех одинаково, но по-своему. Как если выпить много сонного отвара. Или просто вина. Вроде такое бывает. Ну, то есть…

– Ясно, – буркнул себе под нос мастер Алеш и пару раз задумчиво кивнул. – Очень похоже на правду.

– Этим можно воспользоваться, ведь так? – подхватил Модвин. – Только соблюдать осторожность. Разве вы не хотели бы снова… еще раз увидеть тех, кого потеряли? – спросил он, стараясь придать голосу уверенности.

Но лекарь воодушевленным не выглядел.

– Я не стану этого делать, – ответил он. – И вам не советую.

– Почему? – немного смутился Модвин.

Мастер помолчал с таким видом, будто пытался подобрать слова попроще.

– Я всю жизнь смотрю смерти в лицо. Она неотвратима и окончательна. Ничего не останется, кроме земли, по которой ходил человек, и людей, которых он любил, – сказал лекарь и потом пожал плечами. – Просто живите, господин Модвин. Топчите землю, пока она терпит вас, и любите тех, кто этого заслуживает.

Баночка в руке как будто налилась свинцом. Модвин сник.

– Освальд заслуживал лучшего, – вздохнул он. – Мне столько всего нужно было ему сказать.

Мастер снова пожал плечами.

– Напишите стихи.

– Что? Какие стихи?

– Такие штуки из слов. Обычно рифмованные.

Модвин призадумался и почесал локоть.

– Не знаю, это как-то… Не хочется.

– Почему же? В вашем возрасте самое время начать.

– Может, потому что Сикфара… – начал Модвин и быстро осекся, но под пристальным взглядом вынужден был договорить: – Она любила стихи. Не всякие, правда. Только те, что в моде. Ну, там, баллады Ясменника…

– Забудьте, что я сказал.

Лекарь сунул руки в карманы и зашагал как будто бы по своим делам, направляясь при этом в очевидный тупик. Модвин поспешил уйти прочь, чтобы не смущать мастера, когда тому придется повернуть назад.

Приближался час ужина. Стоило об этом подумать: пить или не пить сегодня за столом «горькую воду», как метко прозвала ее Грета. Модвин отправился к себе, переодеться, чтобы заодно навести порядок в голове, но по дороге его встряхнуло опять.

Под ласково-насмешливым взглядом Ирмы Хоревы, мимо которой нельзя было проскользнуть в башню, притаилась чернявая батрачка. Она смазанной тенью оторвалась от стены, возникла прямо перед господином, и на свету оказалось, что толстое лицо ее еще больше опухло от слез. Батрачка, пьяно покачиваясь, молча глядела на Модвина, и он испуганно пролепетал:

– Что ты тут делаешь?

Модвин совсем не ожидал встретить эту служанку еще и потому, что не видел ее со дня смерти Сикфары. Он решил, Ютта ее прогнала, уволила или как-то так. То есть, он так решил бы, если б об этом думал. Теперь в голову лезли мысли сплошь поздние и лихорадочные.

– Я жду свою госпожу, – ответила батрачка, и у нее препогано пахнуло изо рта. – Вы ее не встречали?

Модвин сделал полшага назад.

– Она умерла.

– Вовсе нет, – возразила девушка, снова сократив расстояние между ними. – Ее вовсе нет, господин. Нет никакой смерти. Если вы захотите, – шепнула она, положив ладони на его плечи, – я вам докажу.

– Дурная!

Силуэт управляющего возник далеко позади батрачки и вдруг раздвоился: Дивиш был с помощниками. Молодцы, прежде сопровождавшие Ютту на допросах пушкаря, по команде начальника схватили служанку под руки и утащили за угол. Модвин проводил их взглядом и моргнул.