Шань надеялся, что тонуть ему предстоит одному, но надежно удерживающий его Тянь не оставляет сомнений – нет, не одному.

Шань хотел бы ненавидеть его за это.

Так сильно хотел бы.

Но вместо этого он проваливается основательно в звезды в глазах Тяня, режет себя об эти звезды, в которых поровну тихого, уверенного смирения

я буду с тобой до конца

и громкой, отчаянной жажды борьбы

я буду воевать за тебя до конца

И, глядя в эти глаза, пока у него есть возможность смотреть и проваливаться в эти долбаные глаза – Шань чувствует себя как никогда живым, стоя на краю пропасти. И он ловит губами губы Тяня, пока где-то в глотке теряется его сиплое – подписанный им обоим приговор.

– Я люблю тебя, Солнце.

***

А потом их общий сломанный мир окончательно проваливается в бездну.

Но Тянь продолжает крепко сжимать руку Шаня, пока они летят через эту бездну к личной геенне огненной.

И Шань ненавидит то.

…как сильно любит его каждую из оставшихся им секунд.

Комментарий к Сломанный мир

бля

я повою здесь в уголке немного

========== Пепельные города ==========

Комментарий к Пепельные города

если кто-то забрел сюда - посмотрите внимательно на метки и убедитесь, что оно действительно вам нужно

– Как часто вы думаете о самоубийстве?

– Проще спросить, как часто я о нем не думаю.

Когда кружка выскальзывает из пальцев – Тянь несколько секунд моргает расфокусировано, пытаясь сосредоточиться на рассыпавшихся по паркетному полу осколках.

Ну или ему кажется, что несколько секунд.

Потому что, когда Тянь в следующий раз поднимает взгляд – за окном плотные сумерки обнимают город, хотя он уверен: вот только что с неба ярко смеялось солнце.

Тянь оглядывается вокруг себя. Пытается прогнать пелену перед глазами – ничего не получается, она бликует пятнами и перекатывается песком. Но он все равно упрямо и размыто вглядывается в однотонные стены, в нависающую тенями мебель, в паркетные доски и рассыпанные по их темноте звезды… Нет, осколки.

Это всего лишь осколки.

Звезды рассыпаны за окном. В следующую секунду оказывается, что на город уже рухнула чернильная ночь.

Уже ночь – а Тянь все еще его не нашел. Не может найти уже несколько дней. Несколько недель.

Несколько вечностей.

Он рушится на пол – совсем, как ночь; в нем тоже сплошь тьма. Вдоль упирающейся в пол ладони остро стелется боль – но Тянь едва это замечает. Что он замечает – так это вспышку рыжего где-то на периферии.

Он шумно выдыхает.

Он отчаянно вглядывается.

Он ищет. Ищет. Ищет. Но вспышка растворяется в тенях так же, как и боль в ладони. Кто-то воет – рот Тяня почему-то открыт; в горле почему-то саднит. Он пускает взгляд.

А там, по черноте паркетного пола – рассыпаны звезды. Тянь хватает одну из этих звезд. Переворачивает ладонь внутренней стороной – с нее что-то тяжело, вязко падает, рассыпается о паркет слабой россыпью ярко-алого мака.

Кап-кап-кап.

Звезда остро впивается в ладонь зубцами, легко уходит под кожу. Боль вгрызается в вены. В сухожилья. В кости.

Мак оплетает звезды на черноте паркета.

Грустные и усталые карие глаза перехватывают его взгляд, смотрят на него отчаянно; рыжие волосы режут темноту солнцем.

Тянь улыбается.

– Ты вернулся.

Вот только Шань почему-то совсем не кажется счастливым из-за того, что вернулся.

Что его вернули.

– Как часто вы видите его?

– Он только что передал вам привет.

– Знаешь, я должен был раньше догадаться, что это сработает, – жизнерадостно говорит Тянь, насвистывая что-то себе под нос и выливая на сковороду нечто, в скором времени обещающее стать омлетом.

Ну, предположительно.

Говорят, что яичная скорлупа полезна для здоровья. Стоит ли сделать вид, что это – тайный ингредиент? Вряд ли Шань поведется – но, может, хотя бы повеселится.

Хотя это тоже вряд ли, даже на его реплику Шань ничего не отвечает. Только желваки под его кожей начинают ходить отчетливее, а взгляд становится острее.

– Не дуйся, Солнце, – легкомысленно отмахивается Тянь. – Все ведь в порядке.

– В порядке? – обманчиво спокойным голосом переспрашивает Шань, но уже в следующую секунду не выдерживает и срывается в приглушенный рык: – Каким хером это значит в порядке?

Переведя взгляд туда, куда указывает палец Шаня, Тянь непроизвольно морщится. Его левая рука – та, в которую впились осколки, – теперь обмотана бинтами. Шань настоял – а Тянь давно разучился ему отказывать. Иначе он бы на это забил – все равно ему не могло повезти настолько, чтобы в рану попала какая-то инфекция, и он сдох бы к чертям.

– Ты же знаешь, это вышло случайно, – пожимает плечами Тянь, переворачивая свой омлет-или-что-то-вроде.

Когда ответом ему служит только тотальная, абсолютная тишина, которая не прерывается даже шипением на сковороде – Тянь ощущает, как страх на полной скорости врезается ему в кадык, вышибая воздух.

Тогда до него доходит – боль в ладони притихала. Прикрутила свою мощность до минимума. Деревянная лопатка отлетает в сторону. Правая рука тянется к левой, сжимает ее с такой силой, что белизну бинтов быстро съедает алым.

Расцветает мак.

– И это тоже случайность? – спрашивает Шань с горечью, и Тянь резко к нему оборачивается; с облегчением выдыхает.

Опять здесь.

Здесь.

Здесь.

Едва удается удержаться от того, чтобы потянуться к нему пальцами – Тянь знает: они словят только воздух. Знает это слишком хорошо.

– Вообще-то, как для плода моего больного воображения – ты слишком уж ворчливый, – пытается он улыбнуться как можно шире, как можно ярче – но и сам ощущает, как улыбка дрожит, как дрожат руки.

Как внутри что-то дрожью заходится.

Его личное землетрясение не прекращается с того дня, как собственный мир сломался. Как солнце погасло. Как города обратились в пепел.

Там, внутри – все двести по Рихтеру, даже если ученые скажут, что такое невозможно.

Что они понимают в крушении подреберных вселенных?

У Тяня ведь на месте этих вселенных – теперь сплошь пепельные города.

Послевоенная разруха, мертвая и седая, которую отстраивать некому.

Шань смотрит так, будто жаждет его одним касанием от всего излечить – и когда-то он это умел. Единственный, кто умел.

Когда-то.

Вспомнив про свой омлет, Тянь вяло пытается перемешать его вновь подхваченной лопаткой, пару раз изрядно мимо сковороды промахиваясь – от Шаня он больше отвести взгляд не может. От Шаня только взгляд отведи – тут же рассыпается сизым дымом, и ищи его потом днями, неделями.

Вечностями.

Яичная скорлупа больше не имеет такого уж значения, когда омлет превращается в угли.

Тянь все равно ест, не ощущая вкуса.

– Как часто вы причиняете себе боль?

– Как часто вам угрожают убийством за вопрос «как часто»?

За последние полгода Тянь уже трижды менял замки – самая большая его жизненная активность за эти самые полгода. Но у Цзяня все равно откуда-то каждый раз берутся ключи.

Дверной звонок тот не использует с тех пор, как наконец понял, насколько это бесполезно.

С тех пор, как наконец понял – здесь ему добровольно не откроют.

Цзянь – стихия, с которой бороться невозможно. Так что Тянь лишь мажет по нему равнодушным взглядом и направляется в гостиную, когда тот появляется в дверном проеме кухни с широкой улыбкой и несколькими – уже привычными – пакетами.

– Только не говори мне, что ты это ел?! – догоняет его на полпути визг, и Тянь морщится. Лениво переводит взгляд – и видит сковороду с остатками омлета-из-ада.

Он пытается вспомнить, как давно готовил его – и не может.

– Это называется омлет, Цзянь. Тут где-то должен валяться словарь, поищи – тебе нужнее, – отворачиваясь, машет Тянь рукой в воздухе неопределенно, и надеется, что их диалог окончен.

Но всего одно это короткое движение оборачивается тотальной ошибкой.