А хотел бы держать вечность.

***

Конец приходит с теплом.

Он чувствует тепло на своих скулах, на линии челюсти, на висках. Это тепло шероховатое, будто обветренное – и самое согревающее из возможных.

Конец приходит с солью на губах и тихим голосом, забирающим остатки боли:

– Мы еще встретимся, я обещаю.

Шань думал, что по ту сторону, там, за свинцовым небом, его будет ждать тьма.

…по ту сторону его ждут загорающиеся звезды.

========== Разбитое солнце ==========

От падения Тяня отделяет одна секунда.

Один выдох.

Одно злое, полное отвращения «отъебись».

Шань смотрит глазами колючими, мрачными, как предгрозовое небо; он весь такой – предгрозовой. Кажется, еще секунда – громыхнет, полыхнет. Ебнет разрядом молнии прямо по темечку. Чтобы с размаху – и в летальный исход.

Тянь не против.

Пускай.

Он жаждет свою конечную, мчится к ней на полной скорости, стирает стопы в кровавые мозоли, нутро свое – в кровавые мозоли. Хочет всего себя стереть. Умолять готов.

Пожалуйста.

пожалуйста блядь

Но потом Шань смотрит на Тяня внимательнее, вглядывается в Тяня пристальнее – и молнии в его глазах тают, их смывает болезненной, горькой мягкостью, как литой стеной дождя.

Шань протягивает ему руку. Шань освещает солнцем темную дорогу впереди.

Конечная откладывается.

***

иди за мной

Тянь идет.

***

Горка подгоревших блинов возвышается над столешницей, и Тянь удивленно оглядывает ее – у Шаня никогда ничего не пригорает. Подкравшись ближе, утаскивает один. Тут же получает шлепок по руке и со смехом отскакивает назад.

– Тебе будто ебаных десять лет, – ворчит Шань беззлобно, продолжая колдовать над плитой, но Тянь только хмыкает довольно и делает первый укус.

Яичная скорлупа хрустит на зубах, соль жжет ротовую полость кислотой.

– Лучшее, что я ел в своей жизни, – широко улыбается Тянь, и Шань наконец смотрит на него.

Взгляд – непроницаемый, сосредоточенный, и у Тяня улыбка трещит под этим взглядом, внутри что-то трещит.

Но потом Шань отворачивается, так ничего и не сказав.

Тянь откусывает во второй раз.

***

Все чаще Тянь просыпается по ночам – все реже находит Шаня рядом с собой.

Каждый раз, обнаружив вторую половину кровати пустой, холодной, одинокой – обнаружив себя пустым, холодным и одиноким, – он глушит подступающую к глотке панику, заталкивает ее поглубже в себя, глубже, глубже; так глубоко, чтобы и сам не смог добраться.

А потом Тянь заставляет себя подняться.

Он укутывается в одеяло, как в кокон, пытаясь спрятаться в нем от холода – или от себя. или от мира. или от того, о чем не хочет вспоминать. думать – и обходит всю квартиру.

Ищет.

Продолжает искать.

Иногда заглядывает в комнаты по два раза, исследуя каждый темный угол, игнорируя то, как в глотке горчит, игнорируя тремор в пальцах, в костях, в сердечной мышце.

В конце концов, он находит.

Всегда находит.

Брови Шаня сходятся к переносице, между ними появляется такая знакомая, взъевшаяся в кожу морщинка, и Тяню хочется привычно разгладить ее пальцами, привычно стереть губами беспокойство, и боль, и

все то, что изнутри тебя рушит, Солнце

Но Шань перехватывает его руку, сжимает так ласково, что подреберье сотрясает воем; спрашивает серьезно и превращается в монолит, за который Тянь еще держится.

– Опять кошмар?

– Не помню, – врет Тянь.

Шань хмурится сильнее, морщинка между бровей въедается в кожу глубже, но он не допытывается, не давит; только вытягивает руки вперед, прижимая его к себе крепко-крепко, надежно; согревая лучше одеяла, лучше огня. Просто – лучше.

Согревая, как личное Солнце.

***

От падения Тяня отделяет тепло Шаня, и он не замечает, очень старательно не замечает, что с каждым разом этого тепла в нем все меньше.

И меньше.

и меньше

продолжая за отголоски отчаянно цепляться

***

Телефон Тяня – склад из пропущенных вызовов и непрочитанных сообщений. В очередной раз мазнув по вспыхнувшему экрану взглядом, он недовольно морщится – а Шань в ответ на это демонстративно закатывает глаза.

– Так не может продолжаться, – говорит.

– Ты знаешь это, – говорит.

– Не будь мудаком, – говорит.

– Я всегда был мудаком, это ни для кого не новость, – фыркает Тянь, но все равно наступает себе на глотку и послушно берет в руки телефон.

Открывает переписку, морщась от количества капса и восклицательных знаков, и, не вчитываясь, отбивает короткое:

(02:14)

порядок

Тут же хочет вырубить его, но прежде, чем успевает сделать это, телефон принимается истерично вибрировать лавиной сообщений.

Которые Тянь, конечно же, игнорирует.

Но когда он поднимает взгляд – в глазах Шаня, вновь налившихся знакомым янтарем, светом, вновь обнимающих солнечным теплом, он успевает заметить оттенок колючей гордости.

Тянь сглатывает.

Думает – это того стоит.

***

всегда стоило

***

Ярко пылающее солнце тяжело, будто нехотя валится за горизонт, до последнего цепляясь за пуховые облака.

Они стоят на балконе, Тянь чувствует руки Шаня на своих бедрах, чувствует, как он ведет носом вдоль виска, как оседает поцелуями за ушной раковиной, воздушными и терпкими, заставляющими сердце беспорядочно колотиться о ребра.

Прикрыв глаза, Тянь растворяется в секунде, растворяется в ощущениях.

растворяется

И тут же резко вскидывается, чувствуя себя так, будто его огрели арматурой по голове. Обернувшись, он ощущает, как в глотке пересыхает, как легкие сжимаются в черные дыры, и он задыхается, задыхается, он проваливается под пол, в пропасть, у него ничего не осталось, мира не осталось, кислорода для него не осталось. Потому что позади него пустота. Там никого нет.

Никого нет.

никого нет

Но потом Тянь оторопело моргает – и наваждение проходит. И Шань здесь. Шань смотрит на него обеспокоенно. Шань держит его в своих руках.

Держит.

И все…

– Ты…

– …в порядке.

Шань не выглядит убежденным, у него между бровей – все та же знакомая складка, но в этот раз Тянь успевает прежде, чем Шань смог бы его остановить.

Ведет пальцами от переносицы, по лбу, зарывается в огненные волосы. Бессознательно поддавшись прикосновению, Шань не сразу осознает это, а когда осознает – почему-то только сильнее хмурится.

– Ты должен остановиться, – сипит он на выдохе.

Прижавшись крепче, Тянь игнорирует его. Игнорирует то, как нутро вздрагивает на словах Шаня, как тремор изъедает кожу в бугристые пески.

***

Солнце разбивается о горизонт, разбивается последними алыми лучами, которые тают непозволительно быстро.

И Тянь игнорирует то, что его личное Солнце.

Тоже.

разбивается

***

Звонок в дверь. Второй. Третий.

Тянь морщится.

Сидящий на диване Шань бросает на него выразительный взгляд.

– Ладно. Ладно. Уже иду, – ворчит Тянь недовольно – явно у Шаня набрался, это он у них обычно за ворчание отвечает – и тащится открывать.

Вихрь из пакетов и песочных волос почти сбивает его с ног. Даже не поздоровавшись, Цзянь тут же проносится мимо, прямиком на кухню. Вскинув бровь, Тянь оборачивается к Шаню – тот безразлично пожимает плечами.

– Сам разбирайся, – и уходит обратно в комнату.

– Рыжий предатель, – беззлобно бросает Тянь, но на кухню все-таки идет.

А там Цзянь уже развел бурную деятельность, разбросав содержимое пакетов по всей столешнице; открыл холодильник, с драматичным вздохом оглядывая его содержимое.

Отсутствие содержимого.

– Неудивительно, что ты постоянно такой мрачный и злобный. Ты просто вечно голоден, – произносит он с таким видом, будто раскрыл главную тайну вселенной, и принимается методично перекладывать принесенные им же продукты на полки.

На какое-то время Тянь зависает – капуста, масло, яйца, принимается отрешенно перечислять его мозг, – но наконец весь встряхивается и интересуется с деланной мягкостью.