Вспомнился концерт Окуджавы в Доме офицеров. Небывалый ажиотаж. Одноклассник мог провести в зал только одного. Пошел Юрка. А Рома остался в фойе, слушал через открытую дверь. «Надежды маленький оркестрик».

Тамара. Извини, Тамара! Сына воспитаешь сама – родители тебе помогут…

Рома открыл глаза. Волны заливали иллюминатор шлема. Было видно, что сильный ветер гонит низкие облака, а небо ровно-ровно затянуто серой пеленой.

Юрина смена закончилась. Перед тем как пойти в каюту отоспаться, Юра решил посмотреть, как друга спускают в воду на очередное задание. Вдруг трос, на котором спускали Рому, оборвался.

– Человек за бортом! – закричал кто-то.

– Спускайте шлюпку! Что встали как тюлени?! Где капитан?! – заорал Юра.

– Так у нас за шлюпку отвечает Савелич, – как-то нерешительно ответил страхующий водолаз.

– Так позовите его сюда! Чего стоите?! – Юра побледнел, усталость слетела.

– Так Савелич… в запое.

– А-а-а! Кто-нибудь еще умеет спускать шлюпку?

– Как-то мне один раз объясняли, – начал нерешительно молодой матрос, – но там есть болт, который постоянно ржавеет. Чтобы открутить – нужна «приспособа».

– Так, где она?

– Может, в каюте Савелича?

– Мать вашу, беги, ищи! Человек может погибнуть! – Юра клокотал, но чувствовал тщетность своих усилий. Он посмотрел на небо. Темные тучи придавили море.

Пришли из каюты Савелича. Хотя он и плохо соображал, но где спрятана «приспособа», помнил.

– Быстрее! – визжал Юрка.

– Не ори! Не начальник! – ответил матрос. – Посмотри лучше, есть ли бензин в моторе?

– Что?! В моторе спасательной шлюпки может не быть бензина?!

Юра перемахнул через борт и с усилием стал отворачивать крышку бензобака. Руки не слушались, крышка примерзла. Через облака пробились лучи солнца: крышка провернулась. Бак оказался полон. Тросы выдержали, мотор завелся, спускающие ржавые ролики прокрутились. На палубу вышел капитан, быстро оценил обстановку.

– В какую сторону идем? – спросил страхующий водолаз у капитана, когда шлюпка была на воде.

– А куда его унесло?

– Не знаю. Куда-то туда, – Юра неубедительно махнул рукой.

– Сколько прошло времени?

– Где-то полчаса.

– Судно за это время двигалось. Ты уверен, что туда?

– Нет. А куда направление течения?

– Их несколько…

Наступила пауза. Урчал дизель. Подходило время обеда. Волны не по-доброму бились о судно. Борт, как граница между жизнью и смертью, уютом и жестокой работой. Лучи прорвались через просветы в облаках.

– Идите на солнце, – ровным голосом скомандовал капитан. – Случайно, может, угадаете… А ты оставайся на палубе!

– Нет, я с ними, – Юра прыгнул в шлюпку.

Что-то ударило в бок, потом потащили за шлем.

– Ты везучий, щенок, – матрос втащил Рому в шлюпку и снял шлем. – Шансов у тебя было один из ста. Как мы угадали?! Удивительно!

Юра переодел Ромку в свою одежду и держал в объятиях до возвращения на судно.

Соседка зовет Клавдию Петровну к телефону.

– Алло!

– Мама, это я, – в трубке трещит, как будто говорят со стрельбища, – я на вокзале в Мурманске.

– Рома-а, – кричит Клавдия Петровна. – С тобой все в порядке?! Неделю назад мне причудилось, что с тобой что-то случилось!

– Что опять?

– Люстра у нас в комнате упала… Я позвала твоего папу и попросила, чтобы он тебе помог.

– Как позвала? Откуда? Отца похоронили давно.

– А что в том мире люди без ушей?!

– Ладно, мам, перестань. Чушь суеверная. Все в порядке, еду домой. Через два дня буду.

– Почему раньше времени возвращаешься? Точно с тобой все в порядке? Денег заработал?

– Деньги выдадут позже, их Юра получит.

– Рома, Юра жадный. Он не вернет тебе деньги. Останься, дождись получки.

– Мама, не говори ерунды. Юра – мой друг.

Рома нажимает отбой.

Юра получил Ромины деньги, тянул с возвратом, да так их и не вернул. Потом оказалось, что он сделал взнос в кооперативную квартиру. Археологическая экспедиция в Ургенч отменилась.

В конце 1980-х в профкоме Роману предложили две путевки в Туркмению. В Куня-Ургенче после экскурсии дали час свободного времени.

– Куда сходи? – спросила Тамара.

– Давай вернемся к мавзолею Фахраддина Рази, – ответил Роман и прибавил шаг.

– Довольно скучная архитектура. Зачем? Куда ты помчался?!

– Уточнить кое-что. Помнишь, экскурсовод сказала, что Рази – тот философ, кто признавал другие миры?

– Ну и…

– Здание мавзолея как куб, а сверху двенадцатигранный шатер с орнаментом. Помнишь в квартире у мамы стол в центре комнаты и люстра над ним? – Роман бежал вперед.

– Помню, старомодная такая. Чего несемся-то? Что уточнить? – Тамара еле успевала за мужем.

– Так это один в один по форме мавзолей Рази. Ты веришь в случайные совпадения, в знаки?

Тамара не могла ответить, дыхание сбилось. Песок под ногами тормозил бег. Роман пристально вглядывался в мавзолей.

– Какой знак? О чем? Почему надо нестись по пустыне, нельзя спокойно дойти?

– Ту люстру папа купил и повесил. У люстры было двенадцать граней. А стол – кубический. Мавзолей – один в один как обстановка в комнате. Мама верила в потусторонние миры и верила, что люстра ей дает знаки. Мы с Юркой хотели приехать сюда, в Ургенч, работать на раскопках. Так и не получилось. И вот я, наконец, здесь. А?

– Ничего не поняла. Что из всего этого?

– Я простил папу, а он меня. Из того мира. Вот что следует.

– Это ты серьезно? Бред какой-то! – Тамара с подозрением глянула на мужа. – Как в молодости страдал завиральными идеями, так с ними и прожил.

Роман махнул рукой, озлился, обежал мавзолей несколько раз.

На нашем факультете считалось мечтой получить распределение на кафедру, хорошим вариантом – в Физико-технический институт им. Иоффе, нормальным – в любой другой научно-исследовательский институт. Я же получил распределение в конструкторское бюро (КБ) завода «Арсенал».

Ну, завод так завод! «Арсенал» – оборонное предприятие, а значит, платили выше среднего. Для бюджета молодой семьи хорошо. Утешусь этим. Но именно тогда окончательно улетучилась мечта стать знаменитым, как Эйнштейн.

КБ участвовало в космической программе «Энергия – Буран». Престижная тема. Обидно, похвастаться перед однокашниками из политеха не мог – режим секретности. Я попал в группу расчетчиков на прочность. Там впервые пригодились знания сопромата.

Главное отличие работы от учебы – перестал давить на темя груз невыполненных домашних заданий: есть начальник, он ставит задачу, срок и контролирует выполнение. Сидишь на рабочем месте и некуда деться – выполняешь задачу. И это здорово! А в семнадцать ноль-ноль выходишь через проходную на улицу, и все: голова свободна, никому ничего не должен. Первый год я работал с особым удовольствием: задачи новые, практические – первый «Буран» готовился к запуску в космос. Не расслабишься. Я старался.

Через год я адаптировался, с расчетами справлялся, зарплата устраивала, начальство считало меня «рабочей лошадкой с перспективой», отношение в коллективе сложились. Настроение и самооценка выросли, ощущение лузера ушло. В качестве творческого хобби писал статейки в арсенальскую многотиражку – вспомнил студенческий корреспондентский опыт.

На третий год зазвенел тревожный бубенец под кодовым названием «однообразие»: задачи, решение которых требовало от меня КБ «Арсенал», стали повторяться. Защелкали, как косточки на бухгалтерских счетах, дни, недели, месяцы. Все чаще и звонче. Щелк – уже пятница. Щелк – уже понедельник. От работы повеяло запахом рутины. Расчеты прочности деталей я вел по старинке: с помощью таблиц, формул и настольного калькулятора. Время требовало выходить на новый уровень – через моделирование на ЭВМ в вычислительном центре. И даже этот метод устаревал: в жизнь входили персональные компьютеры. Но «освоить программу» – это напрячь мозг, делать над собой усилие. Внутренней мотивации не хватало, а внешней не было – руководителей моя отдача устраивала. Я не фанател от самого процесса работы и остановился в росте. К концу третьего года инженерной деятельности накатил ужас – неужели все будет так до пенсии?! Все годы будут похожи, как однояйцовые близнецы? Опять настроение покатилось в кювет. И замелькала мысль бежать с технического поприща.