Звенья счастливых событий только-только начинали формировать цепочку. Неожиданно сваливается как снег на голову одноклассник Гоша, с которым потерял связь уже как несколько лет. Что из этого получилось – читайте следующий рассказ.

Все! Экзамены сданы. Назавтра – выпускной вечер. Прощай десять долгих школьных лет. Здравствуй, взрослая жизнь. Я поехал к другу Гоше. Его мама Нина Семеновна не возражала, когда друзья сына оставались ночевать, – лишь бы не шумели.

Спать не хотелось. Мы стояли у распахнутого окна и смотрели вдаль с высоты восьмого этажа. Белая ночь, молодость и ожидание радужного будущего. Болтали-болтали-болтали. С Гошей я мог обсудить все: предназначение человека и будущее страны, приоритет коллективного над личным, грядущую московскую олимпиаду. Поток юношеских наивно-невинных надежд. Поступление в институт из-за сложностей ввиду «пятого пункта» сознание отодвигало в дали дальние. А неизбежную и не самую привлекательную колею инженерной жизни – вообще за горизонт.

Солнце взошло, Гоша взял гитару и напел:

Соседи снизу постучали по батареям.

В нашей математической школе учились только девятые – десятые классы. Учиться в ней стремились многие, туда брали по результатам собеседования. Когда первого сентября мы собрались в классе – друг с другом пришлось знакомиться. Сначала мы с Гошей сблизились по «форме носа»: он – еврей, я – полукровка (мама – еврейка, папа – русский). Тогда, в советские времена, это была больше игра – мол, «мы с тобой одной крови», чем вопрос национальной идентичности. Всех воспитывали атеистами, на смеси интернационализма с православной культурой. С каждым месяцем мы с Гошей находили все больше общих тем разговоров, понимали, что на многое смотрим под одним углом. К окончанию школы – дружба «не разлей вода».

Но после выпускного вечера – никто не мог предположить – наши жизненные тропинки стали расходиться. Разные институты, разные компании, встречи тет-а-тет все реже, споры все жестче. Пролетели пять студенческих лет. Страна начала перестройку, а мы – обустройство личной жизни. Я женился. Гоша влюбился в однокурсницу Таю, привел ее домой. Нина Семеновна отказалась принимать невестку из провинции, усмотрев только корысть – желание получить ленинградскую прописку. Гоша предпочел поссориться с матерью, бросить институт, чем свою любовь: пошел на завод, снял квартиру, переехал туда жить с Таей. Омрачало только приближающееся распределение после института. Таисия поставила вопрос ребром: или Гоша как-то обеспечивает ей прописку, или она уходит к другому однокурснику, который готов предоставить ленинградскую жилплощадь. Гоша поехал к матери.

– Я же говорила! Надо было мать слушать! – радостно подытожила Нина Семеновна.

– Это вопрос жизни и смерти, мама! – Гоша не хотел отступать.

– Ищи другие варианты. Я квартиру не отдам.

– Какие варианты?

– Не знаю. Ты кашу заварил – тебе и расхлебывать.

Решение не приходило. Гошин мозг закипел – он включил газ и засунул голову в духовку. Тая вызвала санитаров. Психбольница и стандартный диагноз для суицида – психопатия.

Я от этих драматических событий оказался в стороне: маленький ребенок, квартира двушка с тещей, работа «с восьми до пяти» в конструкторском бюро. Брел по пресловутой инженерной колее, даже не зная, что судьба школьного друга попала в зону турбулентности. Через несколько месяцев Гошу из больницы выписали. Тая не дождалась – вышла замуж за однокурсника. На заводе намекнули, что Гошино место занято. Куда податься? Восстанавливаться в институте? Там все напоминало поруганную любовь.

Впереди маячили две альтернативы – и обе далеко не радужные: или армия, или шизофрения. Выход приходит, откуда никто не ожидает: из почтового ящика выпало приглашение на еврейский праздник в синагогу. Гоша туда пошел и… принял ортодоксальный (Любавический) иудаизм: сделал обрезание, стал активным общинником. Тогда мы и встретились после долгого перерыва.

– Ты чего? Какая религия?! – убеждал я. – Сейчас такое время! Столько информации! Журналы, газеты. Страна поворачивается к миру! Строим социализм с человеческим лицом! Помнишь, мы грезили этим?..

– Запомни правило! – Гоша прервал на полуслове. – Сделай шаг навстречу Б-гу – Он сделает шаг навстречу тебе.

– Причем здесь это?! Как-то тебя в синагоге быстро обработали, – пытался я отрезвить. – Не боишься проблем с КГБ? Ты же пошел не в церковь, а в синагогу. Почти сионизм.

– Не понимаешь! А я могу объяснить. Ты уже не в колее, ты – в траншее. Вылези – осмотрись!

Мы разговаривали на разных волнах. Попрощались сухо. Он пошел разносить старикам мацу к песаху, я – домой стирать пеленки в «Малютке».

Скоро община ему подобрала жену – отблагодарила за усердие. Еврейских невест, готовых соблюдать все шестьсот тринадцать предписаний Пятикнижия, было наперечет – стояла очередь из правоверных женихов. А еще через полгода Гоша с семьей уехал на учебу в Нью-Йорк, где и остался. Нас разделили не только мировоззрение, а еще и Атлантика.

Прошло пять лет. Перестройка закончилась, началась шоковая терапия. Мои попытки начать свое дело заканчивались фальстартом.

Телефонный звонок. Подхожу.

– Фукшанский моя фамилия. Помнишь такого?

– Гоша! Ты откуда?!

– Я в Пулково. Прилетел на пару дней в командировку. Мне страшно выйти из аэропорта. Можешь за мной заехать?

– Чего испугался?

– У вас, говорят, стреляют, общество «Память» рыщет по улицам. А я в одежде хасида.

– Да, бывает, стреляют. Ну, не настолько все ужасно. Жди, через час буду.

Я выкатил из гаража родительскую «копейку», помчался в Пулково. Пока возил Гошу по делам, мы болтали-болтали, как в выпускную ночь. Как будто не было размолвки, нескольких лет молчания. Слово за слово и проклюнулась идея для гешефта.

Правоверным иудеям запрещалось обвешивать стены квартир произведениями искусства – мол, нарушение заповеди «не сотвори себе кумира». И вдруг любавический ребе снял этот запрет с общины. Состоятельные евреи захотели украсить дома картинами. Возник спрос. Мой брат Павел – художник. Гоша это помнил и прикинул, что русский художник – дешевая рабочая сила – возможность получить прибыль. Надо забросить нас с Павлом в Нью-Йорк. Моя задача – поиск заказчиков с Гошиной помощью. Павлу – исполнять заказы. Набросали план. Главное препятствие – попасть нам в Нью-Йорк. И второе – где там жить. Это Гоша брал на себя. Прибыль делим на троих.

– Жить будете в Бруклине. У многодетных евреев. Буду договариваться. Вам выделят угол, матрас. Шумно, тесно, но потерпите, я думаю.

– Объясни, зачем нормальным людям кого-то подселять? Тем более многодетным.

– Это цедака – помощь нуждающимся. Одна из заповедей. Каждый правоверный должен помогать евреям, которым не дают ходить в синагогу. А у вас с братом мать еврейка. Значит, вы – евреи по иудейским законам. Месяц потеснятся – ничего, не умрут. А заповедь исполнят!

– Да сейчас в России никакая религия не запрещена. Мы сами по себе атеисты.

– Об этом не надо говорить. Считается, что в России евреев притесняют. Но условие! В Нью-Йорке надо будет везде ходить в ермолке, носить талит, соблюдать шабат – по субботам в синагоге читать молитвы.

– Что такое талит?

– Накидка с висящими кистями. Да тебе не надо разбираться, вам дадут.

– Но мы не сможем играть в религиозных евреев. Надеть ермолку – не вопрос. И этот твой талит. Но мы ни одной заповеди, ни одной молитвы не знаем. Ничего. Спалимся в первый же день.

– Главное, вы сделаете шаг навстречу Б-гу, – напомнил Гоша, – а Он все обустроит в лучшем виде.