Яркой вспышкой по всему телу, такой сильной, что не получается не кричать. Болезненная волна сжирает стопу, электрическими разрядами проходясь по хребту прямо в голову. В глазах темнеет, мир больше не плывёт, не растекается и не кружится — его просто нет. Чувствует, как по щекам начинают течь слёзы, соль затекает в рот, тошнит. Голос срывает от крика, горло саднит. Но боль и не думает ослабевать — она жрёт, ненасытно сгрызает правую ногу, начиная со ступни и доходя до колена, медленно, с наслаждением перемалывает зубами кости, заставляя Итана орать от ужаса ощущений. И не перестаёт, ломает, хрустит нервами, с хлюпаньем разрывая сочную от крови плоть.
Что-то хватает под руки, сильным рывком поднимая вверх. Боль пульсирует во всём теле, будто в раздражении из-за того, что ей не дали откусить больше. В глазах темно, какие-то кадры реальности плывут от не перестающих течь слёз: заглядывающие в лицо круглые очки и шляпа, разорванный на части солдат где-то в углу, потолок с трубами и железными балками. Итан пытается сфокусироваться, но в конце концов пережившее кошмар сознание не справляется и тяжело падает в темноту.
========== III ==========
Итана будит боль. Снова. Тяжёлая ноющая усталость по всему телу сжимает мышцы в тиски, даря далеко не самые приятные ощущения, особенно при пробуждении. И само тело всё… странное. Ватное, мягкое, плохо поддающееся командам мозга. Голова тяжёлая, как после похмелья, но хоть она не болит. Только воздуха словно мало.
Думать совсем не хочется, мозг устал от безмерного количества стресса, страха и железных лабиринтов. На каком моменте Итан вообще отключился? Он помнит только коридоры, коридоры и ещё коридоры, обитые железом стены, скрипучую сетку под ногами и паутину труб под потолком. Шипение из динамиков, раздражающее и бессмысленное. И мерные удары огромного будто бы живого механизма. Поворот налево, маленькая железная комнатка с сетью труб. А дальше — пусто.
Итан с трудом открывает глаза, упираясь взглядом в бетонный потолок.
— О, проснулся? — раздаётся откуда-то сбоку.
Карл Хайзенберг, собственной персоной. В неизменной шляпе, но без очков, делает что-то в тени за столом. Вся комната в полутьме, только часть её — та часть, где на кровати лежит Итан — освещена белым светом большой лампы, как из операционной.
Вот он, мучитель. А Итану так тяжело, что даже сил злиться и требовать отмщения нет. Простая апатия. Ему настолько плевать, что даже неинтересно, почему вдруг Хайзенберг соизволил сам лично перед ним появиться.
— Ты как? — простой вопрос. Такой простой и такой неуместный, что Итан рвано смеётся, и это неожиданно даже для него самого. Хайзенберг смотрит из полутьмы то ли с интересом, то ли с настороженностью. — Что помнишь?
— Ничего. — слишком быстро отрезает Итан. Он не то чтобы настроен вести с ним диалог. Сбоку раздражённо фыркают, и это всё-таки подстёгивает. — Коридоры, закрытые двери и то, какой же ты мудак.
Итану кажется, что тот за такие злые слова порвёт его на части — опасному мужчине в шляпе ведь ранее не нравилось, когда он говорил что-то дерзкое. Но нет — Хайзенберг тихо смеётся, ему, похоже, понравился этот ответ.
Итан лежит в тишине, которую изредка нарушает только тяжёлое дыхание и пыхтение сбоку. Не хочет ни вставать, ни вообще хоть что-нибудь делать — просто лежит, дышит, ещё живёт, этого вполне достаточно. Чувствует, что затекли плечи, поэтому осторожно начинает разминать руки: двигает пальцами — всё ещё только восемью — сжимает и разжимает кулаки, двигает кистями. Поднимает левую руку к лицу, осматривает новый бинт — действительно новый, тот, что был до сна, был весь измазан сажей и ржавчиной стен. Этот же свежий и чистый, но намотан абсолютно так же, как прошлый: плотно и аккуратно. Похоже, в прошлый раз забинтовал его тоже Хайзенберг — смахивает на аттракцион невиданной щедрости, не иначе. Немного панически заглядывает под край — кольцо всё там же. Рвано выдыхает.
Неожиданно сбоку раздаётся резкий громкий звук, словно что-то массивное упало на железную столешницу, и Итана дёргает. Хочет повернуться лицом к Хайзенбергу, лечь на бок, но ощущения от ног заставляют его замереть в липком ужасе.
— Так, посмотрим. — вскакивает Хайзенберг из-за стола, левитируя за собой какую-то железку странной формы, несколько болтов и гаечный ключ. Для этого трюка ему даже взгляда не нужно на все эти инструменты, словно те сами покорно летят за хозяином.
Хайзенберг выходит на свет от лампы, пристально смотря Итану в глаза, словно чего-то ожидая. Итан же сам цепляется за его лицо, подмечая детали. Чёрные волосы с заметной белой проседью торчат из-под шляпы во все стороны — а издалека кажется, что просто серые — отросшая щетина, тоже с сединой, шрамы, много: на носу и скуле, на щеках, на губе, большие, за них сразу цепляется взгляд, и маленькие, едва заметные. И глаза. Светло-сероватые, практически белые, словно абсолютно выцветшие, но ясные и… понимающие? Необычные. Совсем не такие, как у Лукаса — и почему Итан вообще сравнивает Хайзенберга с ним? — тот в глазах имел яркое ничем не скрытое сумасшествие.
Висящий в воздухе гаечный ключ начинает крутиться вокруг своей оси, а гайки рядом подрагивают, словно вибрируют. Выглядит странно и даже немного смешно. Хайзенберг кажется задумчивым. Он хмыкает, словно сам себе, и подходит к лежащему Итану, останавливаясь в ногах. В его ладони, широкие, с заметными плотными мозолями от физического труда, опускается та самая странная железка, и Итан вяло думает, что она похожа на металлическую стопу и продолжение лодыжки.
Итан резко садится на кровати, чем вызывает у Хайзенберга смешок, но ему плевать — смотрит на свои ноги. Левая цела, а правая…
Часть тела тут же пронзает боль, в глазах темнеет.
Его нога заканчивается на колене, раскуроченном, сшитом неровными размашистыми стежками очень во многих местах, вся покрасневшая и опухшая кожа в толстых нитях. А из-под кожи там, где должна быть кость, выглядывает какая-то металлическая конструкция, к которой сразу же ассоциация — миниатюрная Эйфелева башня наоборот. Тёмного металла немного, но он прочно припаян к остаткам ноги, уже не отвертишься.
Итан смотрит на свою искалеченную ногу взглядом абсолютно потерянным и непонимающим, словно не может признать, что эта кусочная часть тела — его. Смотрит долго, с минуту, а после переводит такой же потерянный взгляд на Хайзенберга — выражение лица в шрамах невозможно прочитать.
— Как?.. Ч-что произошло? — выдавливает из себя Итан шёпотом.
Он не первый раз лишается этой ноги — в принципе любой из своих конечностей — но ведь всегда каким-то чудом умудрялся «приклеить» отрезанную часть тела, с ужасом отгоняя от себя любые мысли и догадки о том, что вообще происходит. Но постоянное волшебное восстановление не помешало подсознательному страху пустить корни в голове — Итан боится лишиться ног или рук окончательно. И вот: сначала ему их отпиливают Бейкеры и страшная не-Мия, а теперь это.
— Ногу зажевал механизм, всё в кашу, — сообщает Хайзенберг таким тоном, словно говорит о погоде. — Я твоё колено как конструктор собрал.
Он касается шершавыми пальцами стежков, осторожно давит на красные воспалённые ткани, заставляя Итана морщиться. Больно, но не настолько, чтобы даже зашипеть. Он вспомнил своё падение куда-то вниз и то, с какой неистовой силой горела его нога, которую перемалывали сильные железные зубья. Пожалуй, никогда ещё ему не было так больно. А простое касание к ране — довольно аккуратное и мягкое, надо заметить — это так, цветочки.
В голове мелькает болезненное: интересно, получилось бы у него прирастить обратно то месиво из плоти и костей? Он ведь не знает границ возможностей своего организма: Джек, вон, умудрялся заново половину тела вырастить — от воспоминаний бросает в бесконтрольную дрожь.
— Не уверен, не пойдёт ли нагноение… — задумчиво выдаёт Хайзенберг, всё ещё касаясь его ноги.
— Не пойдёт. — отрезает Итан.
Хайзенберг в ответ смотрит с удивлением и интересом, словно пытается понять, почему Итан так уверен в силах своего тела. Тот молчит, пытаясь рассортировать ту кашу из мыслей, что медленно варится в его голове. Тяжело думать. Хочется пить.
