— Не тяни слишком сильно, — напутствует Карл, в белых глазах, скрытых за очками, пляшут смешинки нетерпения.
Пожёванный кончик ложится на губы приторно-шоколадной шершавой терпкостью, Итан машинально касается его языком, растягивая по рецепторам сладость, стараясь не думать ни о чём лишнем, холод хорошо замораживает и выветривает любые мысли из головы. Немного неумелая тяжёлая затяжка сопровождается тихим хрустом сгорающих табачных листьев и ярким отражённым в тёмных очках алым огоньком, прочертившим узор в сгущающейся темноте наступающих сумерек. Яркая искра кажется кусочком закатившегося за горизонт солнца, кажется, Итан чудом успел поймать за хвост последний закатный лучик. Выпускает сигару изо рта и машинально делает глубокий вдох, как с сигаретой.
Концентрированная горечь мгновенно прокатывается комком на корне языка, сжимает тисками глотку, проезжается по чувствительным слизистым острыми вспарывающими когтями, выворачивая язык и раздирая гланды. Он закашливается надрывно, до выступившей на глаза влаги, не в силах сделать новый вдох чистого морозного воздуха, ошеломлённый тем, насколько же крепким по никотину и смолам оказался тёмный дым, который мгновенно впитывается в кровь и ударяет в голову. Карл хрипло смеётся:
— Я же говорил, аккуратнее, — перехватывает из ослабших заледеневших пальцев сигару, делает медленную затяжку, выпуская тёмное клубящееся облако. — Привыкнуть нужно.
Итан смотрит, пытается уловить хотя бы мимолётную перемену на заросшем щетиной лице, хоть один дрогнувший мускул от той непомерной крепости качественного сильного табака. Но этот отчаянно горький горячий дым настолько привычен Карлу, насколько привычен простой воздух любому живому существу: он им дышит. Он пропитан им насквозь, одежда, волосы, даже кожа. Итан не уверен, это зависимость или уже настоящая жизненная необходимость.
Итан хочет узнать, насколько глубоко в пергаментную кожу впиталась эта едкая терпкая горечь.
Жмурится и встряхивает головой, чувствуя прошибающий волной дрожи озноб от колен до шеи, вдоль хребта, пытается вытряхнуть из мыслей странные образы. Его необычно ведёт, как под крепким алкоголем, и это заставляет сердце панически подпрыгнуть и зайтись в быстром темпе у самого горла. Не хватало ему ещё улететь от одной затяжки. Но тело — оно успокоилось, расслабилось мгновенно, стало ватным и умиротворённым, никотин тут же расплылся тёплой волной по артериям вместе со слишком глубоким вдохом, доставляя успокаивающее удовольствие в самые дальние мышцы. Горечь приятно дерёт горло, чувствуется терпким привкусом на языке, на губах. Но как-то… не совсем так. Не так, как должно быть.
Он снова тянется к тлеющей сигаре в горячих ладонях, перехватывает толстое основание дрожащими пальцами. Карл скалится, тянет улыбку с проступающими звериными клыками: видит, прекрасно видит, как мгновенно развезло Итана, как накладывается никотиновая эйфория на недосып, на стресс, на пережитые ужасы последних дней. Видит — и послушно протягивает сигару в дрожащую ледяную руку.
Снова затяжка, более медленная, более вдумчивая. Итан, наученный, не глотает дым сразу же и глубоко, позволяет ему плавно вытечь изо рта с тихим выдохом, забраться не в лёгкие, но терпко мазнуть по горлу, концентрированной крепостью ударить в нос, в чувствительные пазухи практически до новой влаги на глазах. Перекатывает горячие смолы на языке, пытаясь прочувствовать, насладиться вкусом, дорваться до того самого необходимого сейчас ощущения. Горько, терпко, немного будто бы отдаёт шоколадным оттенком хорошего табака по губам. Но не так, это не та горечь, которую он действительно хочет почувствовать. Не хватает чего-то. Не хватает… горячего и влажного выдоха, жёстких обветренных касаний, от которых выворачивает всё внутри наизнанку из-за неправильного, запретного ощущения. Не хватает…
Нет, это не Итан — нечто внутри, безумное и напрочь дикое, вымуштрованное и одновременно выбесенное последними событиями этих дней, тянется бессознательно, бесконтрольно вперёд, вытягивая шею в попытке коснуться, урвать то самое, из-за чего обязательно вновь вывернет наизнанку — до приятно горячего глубоко внутри. Подаётся к теплу, трясясь от февральского вечернего холода, касается бездумно желанных, потрескавшихся и шершавых, царапающихся наждачной бумагой, так приятно касающихся его…
Голова, это голова идёт кругом. От никотина, точно. Слишком крепко, слишком горько, по языку глубоко внутрь, по рёбрам, касаясь сердца, бьющегося в панике никотинового опьянения, ниже и ниже. Жарко. Шершавые пальцы успевают перехватить тлеющую алым огоньком сигару, едва не ткнувшуюся пылающим кончиком прямо в голое плечо, и освобождённая ладонь сгребает в охапку тонкую армейскую майку на горячей груди в попытке поймать бетонную поверхность, уходящую из-под ног. Щёку неприятно обжигает ледяное стекло очков, и он всё-таки сдирает их нахрен, едва не откинув в порыве куда-то вбок — прячет в глубоком кармане плаща.
Сумерки накрывают их стремительной чернильной темнотой. Ясные глаза светятся жёлтым, заставляя Итана замереть и всмотреться — в сантиметре от неизбежного. Словно там, по ту сторону волчьих глаз, всё ещё горит золотой закат застывшего мгновения бесконечного вечернего света. Губы обжигает влажный нетерпеливый выдох.
Широкая ладонь опускается на его спину, и даже через ткань плаща чувствуется, насколько она горячая. Греет, спасает от ледяного ветра зимних сумерек. Губы касаются губ, слегка обветренные и жёсткие — потрескавшихся, болезненно слизанных на морозе из-за постоянного бесконечного стресса. Горькие, правильно горькие. Терпкие, насквозь пропитанные табаком и сгоревшими в тлеющем пламени смолами. Итан бесконтрольно, бездумно слизывает с них вкус, цепляется языком за выступившие острые клыки, приглашающе, заигрывающе приоткрытые, как стальной капкан. Рука сама тянется по горячей груди вверх, касаясь бешено пульсирующего каду, цепляясь за звенящие безделушки на цепочках, поднимаясь до крепких ключиц, покатого плеча, впивается ледяными пальцами в горячую открытую шею, чувствуя вставшие дыбом жёсткие волоски вдоль хребта, так похожие на редкую волчью шерсть. Кажется, Итан вовсе повис на широких плечах, голова идёт кругом, и только горячая крепкая хватка на поясе не даёт ему напрочь свалиться с крыши. Плотное касание тела к телу обжигает даже через несколько слоёв одежды. Сильная ладонь на спине сгребает в кулак жёсткую ткань потрёпанного плаща, клыки нетерпеливо, агрессивно цепляют за нижнюю губу — и это словно будит Итана, заставляя испуганно распахнуть глаза и, отодвинувшись, сделать рваный болезненный вдох. Глоток ледяного воздуха мгновенно замораживает глотку и голову, кое-как отрезвляя разум.
— Ты дрожишь, — тихо выдыхает Карл, чуть крепче прижимая к себе Итана за спину.
Слова теряются за паническим тяжёлым стуком крови в ушах, Итан едва ли понимает, что ему что-то говорят. Сердце болезненно сильно бьётся о рёбра, накатывающий глубоко в груди жар плавит всё внутри, резонирует с ледяным зимним холодом в обожжённых дымом лёгких, пуская по спине волну мурашек и колотящий морозный озноб.
— Ч-что? — переспрашивает тот, слепо и бездумно уткнувшись взглядом куда-то в грудь, на посверкивающий в темноте затёртый временем жетон. Просто пытается отдышаться, хватая ртом стылый воздух.
— Ты. Дрожишь. — Карл повторяет терпеливо, чеканя слоги, его ладонь мягко проезжается вверх по рёбрам, заставляя того ещё сильнее затрястись. — Холодно. Пойдём внутрь.
***
Итан сидит на знакомой жёсткой кушетке, накрытой лишь одной тонкой желтовато-белой застиранной простынёй, измятой и выпачканной пахучим машинным маслом до въевшихся намертво пятен. Прожигает потерянным взглядом широкую спину в полутени за столом, пытаясь безуспешно унять панику в голове, всё так же идущей кругом.
Они, кажется, поцеловались.
«Блядь…» — испуганно-обречённое мелькает в мыслях.
Карл дотащил Итана до знакомой операционной комнаты, затерянной в душных коридорах фабрики, чуть ли не силком за шкирку, потому что у того просто не шли ноги, посадил на кушетку, предварительно стянув с острых плеч свой потрёпанный плащ и кинув его рядом с собой прямо на стол. Итан же — едва дышит. Жёсткое горькое прикосновение к губам всё ещё горит обжигающим огнём, и шершаво-колкое — на подбородке, тоже. Слишком, это всё для него — слишком. И горячие касания к спине — слишком, и острые цепляющие губы клыки, и горько-солёная кожа под пальцами, и перекаты сильных стальных напряжённых мышц, и вставшая дыбом жёсткая шкура на шее у кромки тёмных спутанных волос, и царапающая щёки густая щетина, поблёскивающая сединой, и горький терпкий вкус, от которого голова идёт кругом и внутри всё переворачивается. И жар, нестерпимый, болезненно обжигающий жар под рёбрами и ниже, глубоко внутри, невыносимо жмущий в жёсткой ткани штанов.
