Шершавое касание обжигает руку, и его бесконтрольно дёргает. Горячие пальцы крепко, но осторожно сжимают запястье, не давая вырваться, ведут вдоль практически затянувшегося пореза. Итан не смотрит, не хочет видеть то, что теперь навсегда останется немым воспоминанием на коже, на вспоротой острым куском зеркала душе, разбитой на жёлтые осколки. Карл хмыкает удовлетворённо, паранормальной силой подтягивая к себе металлический столик, грохочущий инструментами, садится ближе на железную табуретку у кушетки.
— У тебя прекрасная регенерация, — в клокочущем голосе слишком много довольного, звук тянется, как сладкая патока. — Не двигайся, швы сниму.
Швы? Итан поднимает голову, смотрит на руку, сглатывает горький комок с корня языка. Предплечье расшито стальными нитками, стянувшими тонкую бледную кожу, под размашистыми стежками, как гармошка, собрался плотный уродливый шрам от запястья до самого локтя. Мерзко, как же мерзко.
Стальной пинцет натягивает тёмную нить, Итан непроизвольно шипит, падает головой обратно на кушетку, упираясь взглядом в потолок. Больно. Чувствует, как инородное скользит в чувствительной коже рядом с раной, раздражая нервные окончания, ткани недовольно пульсируют, выталкивают лишнее, пытаются срастить дырочки, крепко облепляя нитку.
— Терпи, у меня нет анестетиков, — сосредоточенно тянет Карл.
Ножницы умело перекусывают тонкую сталь, избавляясь от узлов, разрезая стежки. Пинцет быстро вытягивает кусочек за кусочком, Итан жмурится, дышит рвано и поверхностно, закусывая губы в попытке унять простреливающую боль.
— Вот и всё, — выдыхает Карл будто с облегчением, широким жестом вытирает предплечье влажным комком пропитанной антисептиком ваты, пристально следит за тем, как мгновенно затягиваются остатки повреждений.
Итан замирает. Шершавые пальцы мягкими поглаживаниями проходятся вдоль всего шрама от запястья до локтя, обводя ровные ряды розоватых точек, оставленных стальной нитью. Нехитрое осторожное движение мгновенно успокаивает, отвлекает от боли и тяжёлых горьких мыслей, оставляя в голове пустоту. Едва ли не скулит расстроенно, когда тёплые ощущения вдруг исчезают.
Вместо этого захлёбывается воздухом от неожиданности, чувствуя горячую ладонь, опустившуюся на грудь. Прикосновение обжигает голую кожу, мгновенно заставляя сердце, подскочившее куда-то в горло, зайтись в нездорово быстром темпе. Испуганно смотрит во все глаза на Хайзенберга: на заросшем щетиной лице, испещрённом шрамами вдоль и поперёк, ни капли смущения, или какой-нибудь застенчивости, или хоть чего-то отдалённо социального — такое касание, слишком интимное, должно вызвать хоть что-нибудь из этого. Нет, в белёсых глазах сверкает лишь болезненный интерес. Мозолистые пальцы царапают тонкую кожу, пуская волну мурашек по хребту, шарят по старым шрамам, касаются случайной щекоткой острых рёбер, выпяченных в болезненной худобе. Ладонь спускается ниже, на впалый живот, гладит откровенно, открыто, рисуя большим пальцем размашистые узоры по белым отметинам. Рука по-собственнически ложится на бок, слегка сжимая, собирая в пальцах небольшую складку тонкой кожи. Итан чувствует, как отчаянно горят его щёки. Мысль сбросить наглое прикосновение тонет в захлёстывающей сознание панике.
— Знатно тебя потрепало там, в Америке? — хриплый голос искрит весельем, Карл улыбается, кивая на белые неровные борозды шрамов.
Ладонь, мозолистая и обжигающе горячая, снова медленным неторопливым движением поднимается выше, оглаживает напряжённые выступающие под тонкой кожей мышцы, пальцы будто пересчитывают рёбра. Белёсый сверкающий взгляд в задумчивости ведёт вдоль тела, останавливается на острых выпирающих ключицах, покрытых розоватыми пятнами заживших укусов. Касается повреждённого плеча, механическое продолжение которого сверкает тёмной сталью.
А Итан задыхается. Его бьёт бесконтрольная дрожь от каждого касания, от взгляда, от ощущения горячей кожи, контрастом с прохладным воздухом ударяющей по нервам. Ему холодно из-за недостатка одежды на теле, хотя скорее болезненно морозит просто от захлёстывающей паники, от нервного напряжения в каменных мышцах, возведённого сейчас в абсолют. Он никогда не любил даже врачам показывать свои шрамы, ему не нравилось, когда Мия могла случайно коснуться их в постели или просто в быту, кожа вокруг белых неровных отметин слишком чувствительная, напоминающая о всех тех ужасных событиях, о стальных затупленных зубьях косы смерти, беспощадно раздиравших всё на своём пути, но сейчас…
Рваным движением садится на кушетке, подтягивая к животу ноги в попытке скрыть пугающее его болезненное возбуждение, натянувшее ширинку и так не особо свободных джинсов. Нет ни толики вероятности, что Карл это не заметил — весело скалит ровные зубы, держа на весу ладонь рядом с искалеченным плечом. Но откровенно затравленный, напрочь испуганный взгляд светло-зелёных глаз заставляет его проглотить все комментарии по этому поводу, лишь хмыкает, хлопая ладонью по плечу в каком-то вывернутом на социальную изнанку дружественном жесте.
— У тебя ещё на руке швы, надо снять, — звучит слишком хрипло и низко, из-за чего откашливается в кулак. — Повернись другим боком.
Итан смотрит в ответ боязливо и пристально, с недоверием, не понимая, что прямо сейчас произошло. Жмёт колени к груди, весь подобравшись, съёжившись. Карл раздражённо выдыхает, хватает за плечи обеими руками и тянет на себя, насильно заставляя повернуться и сесть на кушетке так, как ему надо. Тот пытается было воспротивиться хоть как-то, вырваться из цепкой хватки, в итоге лишь сбивает застеленную простыню в мятый ком, поджимая её под себя, но его всё равно сажают искалеченной рукой к белому свету.
Болезненные ощущения отрезвляют, возвращают ясность рассудку, сбивая всякое возбуждение. Сжимает зубы, шипит каждый раз, как пинцет быстрым движением вырывает из кожи короткий обрубок стальной нити, кажется, напрочь въевшейся в ткани. По плечу начинает течь капля тёплой крови, и Карл подхватывает её куском ваты, заливая повреждения антисептиком. Жидкость колет в ранках, раздражает мышцы, заставляя всё мгновенно затянуться, оставляя мелкие точечные шрамы. Механические пальцы непроизвольно подрагивают.
— Готово, — кивает Карл удовлетворённо, не переставая восхищённо наблюдать за тем, как повреждённые только что ткани затягиваются за секунды после обработки. — А теперь, Итан, рассказывай, что ты видел в особняке.
Эти слова буквально бьют под дых, окатывают ледяной волной отчаяния, заставляя вновь болезненно сжаться в ком. Он отрывисто машет головой и обхватывает руками подтянутые к груди колени в защитном жесте, всем своим видом показывая, что не хочет это обсуждать.
Карл в ответ озлобленно рычит, закатывая глаза. Встаёт с железной табуретки и отходит от кушетки на несколько шагов, скрываясь в темноте за светом большой лампы, шарит в карманах потрёпанного плаща, вытаскивая портсигар с зажигалкой. Раскуривает толстую сигару знакомыми движениями, затягиваясь резко и слишком глубоко, жмурится недовольно, выдыхая густой серо-сизый дым.
— Хорошо, ладно, насрать, — выплёвывает слова раздражённо, вновь делая затяжку. — Тебе всё ещё драться со склизким ублюдком Моро. Так что перестань ныть.
Горечь табачных смол щекочет нос, Итан машинально втягивает воздух с клубящимся в нём дымом, надеясь найти в этом такое же спокойствие, потерять все слова, что он сейчас слышит. В груди болезненно тянет, отводит взгляд, сильнее сжимая ладони в кулаки. Он не сможет дальше драться. Не теперь, потеряв в этом всякий смысл. Вновь качает головой едва заметно, жмурясь, словно это доставляет ему дискомфорт.
— Чего, блядь!? — ревёт Хайзенберг, и металлические листы, прибитые к стенам, все хирургические предметы на столике начинают заметно вибрировать, звеня друг о друга.
Он замирает, сигара в руке мелко подрагивает, исходя серым дымом. Делает рваный вдох и вновь затягивается горькими табачными смолами, уже глубоко вдыхая их. Дым клубится под потолком, сворачиваясь причудливыми синеватыми узорами в ярком свете лампы, бесследно растворяясь в темноте с другой стороны. Нетерпеливо щёлкает суставами пальцев, сжимая ладони в кулаки.