Шершавое горячее прикосновение к вспоротому предплечью заставляет дёрнуться, подсознание мгновенно подкидывает смеющегося Джека за спиной. Поймал, держит крепко, болезненными иглами впиваясь в запястье. Итан бьётся, пытается вырваться, панически дёргает рукой. Над ухом озлобленно шипят, слов не разобрать, он слишком занят поглощающим его ужасом из-за хищного оскала, застывшего перед глазами. Сильная хватка трясёт его за плечо, пытаясь разбудить, вырвать из лап ужасов повреждённой психики, но он слишком устал, чтобы проснуться. Ладонь ловит за горло, пытаясь пригвоздить, и он замирает на мгновение, чувствуя, что это всё. Попался.

Локтевой сгиб болезненно прокалывает что-то, похожее на затупленную инъекционную иглу. Хватка на шее ослабевает на мгновение, пальцы мягко поглаживают кожу, и Итан отчаянно рвётся из рук к маячащей под веками двери, к свободе.

— Блядь, Итан! — гаркает над ухом знакомый клокочущий голос, и пронзившая локоть боль выталкивает его в реальность, заставляя открыть глаза.

Хайзенберг с силой жмёт какую-то потрёпанную тряпку — кажется, первое, до чего дотянулся — к распоротой руке в районе локтя, та медленно и будто лениво напитывается тёплой чёрной кровью. В белом свете операционной лампы сверкает игла.

— Не рыпайся, тебе же больнее будет, — рычит Карл, скаля острые звериные клыки. Шальной взгляд белёсых глаз заставляет мгновенно замереть, шарит по открытому телу словно в попытке что-то придумать.

Шершавые пальцы ведут по холодной коже вверх, вдоль плеча, задевают затянутый жгут, касаются шеи, неприятно жмут, пытаясь нащупать подключичную вену. Итан рвано вздыхает, напрягаясь, ощущение горячих мозолей посылает волну мурашек по спине. Смотрит в ответ неотрывно, от усталости в глазах всё плывёт.

— Выдохни, — командует хриплым полушёпотом Карл, слегка давит ладонью на грудную клетку, и Итан послушно выдыхает, пытаясь расслабиться. — Вот так. Не дёргайся.

Затупленная игла болезненно прокалывает тонкую кожу под ключицей, входит в вену. Пальцы мягко поглаживают по шее, приятно царапая. Боковое зрение цепляет то, как металлическая стойка, напоминающая самодельную капельницу, сама подъезжает ближе рваным резким движением. Карл умелым жестом цепляет к введённому катетеру трубку, что-то крутит, регулируя подачу жидкости, возвращается к его руке, ослабляя и, кажется, вовсе развязывая жгут. В глазах вновь темнеет, тяжёлые веки закрываются сами собой, не может этому препятствовать.

Из неспокойного поверхностного сна его вновь вырывают насильно, заставляя приподняться, практически сесть. Голова идёт кругом, тошнит, с трудом понимает, что вообще происходит. По губам бьёт что-то жёстким краем, в нос ударяет жирный запах мяса.

— Пей, — приказной тон.

Пытается отвернуться, жмурится болезненно, с силой сжимая зубы. Чувствует, как от запаха еды на корень языка давит горький комок, желудок скручивает спазмом. Чужие пальцы цепко хватают за волосы на затылке, тянут сильно и больно, заставляя подчиниться, повернуть голову. Жестяной край тарелки неприятно бьёт по зубам.

— Пей, я сказал, — хрипло гаркает.

Губы обжигает жирная жижа, прокатывается солью и концентрированным мясным вкусом по языку. Итан инстинктивно пьёт болезненно большими глотками, пытаясь скорее не захлебнуться, чем насытиться. Горячий бульон проходится по надорванной глотке, успокаивая слизистые, медленно разогревая внутренности, мягким теплом проваливаясь в слишком долго пустующий желудок. Жирные струйки текут по подбородку мимо, капая на грудь и живот. Рвано и часто дышит, как только отводят тарелку от рта. На высохших глазах проступают капельки влаги, успокаивая раздражённые солью веки.

— Хорошо, Liebling{?}[(нем.) дорогой/милый; подразумевается полная фраза на немецком «Gut, Liebling», но «gut» созвучно с английским «good», так что Итан это слово понял.], — низкий клокочущий голос мягко обволакивает слух. — Теперь спи.

Тяжёлая ладонь укладывает его обратно на спину, и он мгновенно проваливается в сон. Кажется, впервые за долгое время кошмары уже не кажутся такими реалистичными и пугающими до дрожи.

Медленно, болезненно медленно силы возвращаются в уставшее тело, текут по венам вместе с питательной жидкостью из капельницы и вкусом мясного бульона на языке. Он открывает и всё так же устало закрывает глаза, ловя себя на мысли, что не хочет просыпаться. Что ему теперь всё равно.

— Что ты видел в особняке, Итан? — тормошит Хайзенберг за плечо несколько раз, нетерпеливо рыча.

Итан жмурится недовольно, отворачивается в отчаянной попытке спрятаться от неприятных вопросов. Не отвечает, не может. Воспоминания давят в груди плотным комком отчаяния, который он безуспешно пытается задавить, схлопнуть, как мыльный пузырь. Если абстрагироваться, если сделать вид, что ничего не было, у него получится сделать ещё один рваный вдох, справившись с болезненным спазмом, сжимающим глотку от одной только мысли. Если закрыть глаза и забыть — он верит — всё произошедшее растворится в тумане владений Беневиенто, исчезнет, окажется жестокой шуткой, тем, что никогда не сможет произойти с ним в реальности. В конце концов, Карл, озлобленно фыркая, отстаёт от него, вытаскивает катетер из-под ключицы с колющим остаточным дискомфортом, словно в отместку, и уходит.

У него перестаёт получаться уснуть. Дышит глубоко и медленно, закрыв глаза, сосредотачиваясь на ощущении вязкой покалывающей боли в предплечье. Чувствует, как медленно тянутся друг к другу края кожи, как неторопливо срастаются ткани. Мышцы неприятно пульсируют, наливаясь новой горячей кровью, налипают, наращиваются на кости, неохотно закрывая глубокую рану. Регенерировать такое всегда дискомфортно, кажется, там будет толстый неказистый шрам — ровно поперёк уже имеющегося, оставленного на память острыми когтями вампирши Димитреску. По напоминанию от каждого встреченного лорда безымянной деревни?

Взор упирается всё в тот же бетонный обшарпанный потолок. Сердце фабрики знакомо и размеренно стучит тяжёлыми механизмами в глубине железных лабиринтов, пробегаясь эхом в трубах по стенам. В операционной темно, большая лампа выключена — жёлтый неровный свет горит в соседней комнате, в лаборатории, через дверной проём видит сгорбленный над столом силуэт. Что-то пишет? Нет, трёт рваными и какими-то нервными движениями. Итан угадывает собственный ржавый обрез в широких ладонях, тот самый, заклинивший так невовремя — помнит, как огромный волк бешено и жестоко рвал ликана, который едва ли представлял какую-то опасность на самом деле. Хмурится из-за того, что уже не чувствует злости, давит в себе другое, пугающее своим появлением — благодарность.

Вздрагивает из-за резкого и неожиданно громкого грохота. Кажется, Карл швырнул обрез в стену: широкие плечи вздымаются тяжело, злой оскал сверкает острыми клыками, глаза горят жёлтыми плоскими искрами, по-звериному отражая свет. Итан хмыкает, ловит себя на мысли, что тоже хотел так сделать — обрез старый и напрочь поломанный, было очевидно, что он подведёт в самый неподходящий момент. Пытается не думать о том, что оборотничьи закидоны Хайзенберга его почему-то перестали пугать и скорее… привлекают, интересуют. Одёргивает себя.

Видит, как Карл мечется из стороны в сторону, пытаясь успокоиться. И так слабый свет моргает и вовсе тухнет на долгие секунды, едва справляясь с освещением заваленного лабораторным хламом стола. Металл мелко вибрирует несколько мгновений, Итан чувствует это напряжение в воздухе, но затем всё успокаивается. Тёмный силуэт застывает в дверном проёме, сверкая глазами.

— Итан? — Карл щёлкает выключателем на лампе, и половину комнаты мгновенно заливает белый свет.

Итан жмурится болезненно, машинально отворачиваясь к стене, сухие глаза жжёт яркостью. Слышит приближающийся стук тяжёлых сапог по кафелю, и с каждым таким шагом на него наваливается что-то тяжёлое, неприятное, разливающееся жидким раскалённым свинцом в груди, мешающим дышать. В темноте, незамеченным, было легче — словно его не существовало.