— Заживает, как на собаке, да? — хмыкает весело, белёсые прозрачные глаза сверкают радостными искрами.
— Ты в курсе, что в нормальном мире протезы делают снимаемыми, а не вплавливают прямо в мышцы? — уточняет Итан на всякий случай, всё равно это ему никак не поможет.
В ответ Карл отмахивается, словно ему откровенно без разницы, кто как и что там в «нормальном мире» делает. Шершавая ладонь шарит по колену, щупает кожу, оглаживает шрамы со слабой чувствительностью, вызывая отголоски щекотки. Итан слабо пытается отстраниться.
— Давай уже свою спину, — и без слов кивает на закрытую бутылочку и коробку, с крышкой которой не справился одной рукой — мол, «помоги, я с протезом ещё не освоился».
Хайзенберг скалится самодовольно, отвинчивает крышечку на антисептике и пропитывает спиртосодержащей жидкостью первый попавшийся бинт из железной коробки, кладёт в протянутую ладонь. Смотрит глаза в глаза, тянется пальцами к пуговицам на рубашке. Кантер{?}[безмен-кантер — ручные пружинные весы, та плоская побрякушка со стержнем, что висит у Карла на шее.] на шее с тихим позвякиванием бьётся о металлический жетон железной пружинкой на стержне, и от этого лёгкого звука начинает странно звенеть в ушах. Итану не нравится его улыбка, она кажется слишком… слишком. Позволяет себе рвано выдохнуть, только когда Карл садится спиной к нему. Без пристального взгляда сразу легче.
Смотрит, как Хайзенберг медленно стягивает пропитанную кровью рубашку, стараясь не тревожить разодранные плечи. Итан осторожно тянется живыми пальцами, помогая — ткань кое-где присохла к ранам, пришлось аккуратно отдирать. Испорченную уже одежду Карл кидает куда-то на пол, не церемонясь.
Итан бесконтрольно вздрагивает от вида. Глубокие сочащиеся сукровицей влажные порезы вызывают дрожь, но что больше — шрамы по всей спине: на плечах, пояснице, рёбрах. Свежие раны пересекают старые отметины, глубокие и неровные, на плече след от сильного ожога, шею практически опоясывает глубокий порез, следы когтей и зубов, под лопаткой — дыра из-под пули, и она далеко не одна. Словно всё тело Карла пропустили через мясорубку, а потом кинули в стерильный контейнер собираться из фарша заново. На коже нет неповреждённого места. Итан хмурится.
— Ну, что застыл? — в раздражении бросает Хайзенберг, оборачиваясь и с недоверчивым прищуром смотря на Итана. Словно… переживает. Побаивается.
— Здесь… — Итан сглатывает комок, — здесь шить придётся.
И слышит по интонации, что тот закатывает глаза:
— Полсотни лет без иглы обходился, и тут ты на мою голову, — бурчит недовольно. — Вон, на стойке нитки.
Итан тянется к небольшому железному столику на колёсах, сгибается — и видит, как он сам немного подъезжает к нему, чтобы было легче достать иглу. Осторожно вкладывает её в железные пальцы, пытается сжать крепко, как может, поражаясь тому, что металл покорно слушается его команд. Негнущимися пальцами продевает в ушко жёсткую стальную нить, чувствуя, как трясутся руки — никогда не любил это делать, ещё со времён военной подготовки с Рэдфилдом. Умеет, да, даже один раз зашивал Крису палец на стрельбище, который тот разодрал определённо специально — Итан уверен в этом, с него станется — под чутким руководством военного врача. Но тогда — это тогда, а сейчас…
— Я вообще-то не хирург, — пытается было пойти на попятную, — а системный инженер.
— А я физик-инженер, но колено тебе собрал, — фыркает Карл вперемешку с раздражением и откровенным весельем. — Давай уже.
Обработанная игла мягко входит в покрасневшие ткани, стягивая края раны. Итан тянет гладкую нить максимально осторожно, придерживая кожу, рвано выдыхая от каждого нового прокола, словно шьёт сам на себе. Хайзенберг даже не дёргается, терпит стойко, словно его испещрённая толстыми неказистыми шрамами спина уже давно не чувствует ни боли, ни прикосновений.
Зашивает только самое широкое, самое основное. Вымачивает кровавые корки антисептиком, осторожно протирает вокруг царапин, меняет уже четвёртый пучок бинтов — слишком много крови. Обрабатывает быстро, качественно и аккуратно, так, как его учили работать в полевых условиях.
— Всё вроде, — выдыхает, наконец-то расслабляясь. От напряжения ноет шея.
— Danke, mein lieber, — скалит зубы Карл, дёргано ведёт плечами, словно проверяя стежки на прочность. Манит к себе рукой тяжёлый портсигар, зажигает обрезанную сигару, оборачиваясь и садясь на стуле вновь лицом к Итану, слишком близко. — Ну так что, ты подумал?
А Итан не слышит — всё его внимание устремлено на что-то пульсирующее, ярко-красное на широкой груди, выглядывающее между рёбер, словно проломившее их со стороны сердца. Кожа вокруг плотная, испещрена шрамами, сцеплена толстыми железными скобами, не давая пульсации выйти наружу, сдерживая. Яркий красный будто бы светится изнутри с каждым сердечным ударом. Карл безрадостно хмыкает, выдыхая сигарный дым.
— Интересно, что это? — получает в ответ немой кивок. — Это каду.
Итан бессознательно тянется пальцами к чужой груди, в последний момент приходя в себя и отдёргивая руку. Живая пульсация завораживает, гипнотизирует. Кажется, что кто-то вывернул грудь Карла наизнанку, выдрав сердце и оставив его снаружи.
— Каду? — переспрашивает отрешённо.
— Да, — Хайзенберг откровенно наслаждается тем, насколько потерянным и заворожённым выглядит сейчас Итан. — Благодаря этой дряни я могу управлять магнитными полями, неплохо так регенерировать раны и… вот это вот всё, — словно одёргивает себя с последней фразой, отводя глаза. Делает медленную затяжку, задумчиво пожёвывая кончик сигары. — Подарок от Миранды всем лордам деревни.
Стальные скобы болезненно поблёскивают отражённым светом, впившийся в кожу металл выглядит давно и окончательно вросшим, не вырвать. Каду пульсирует внутренним огнём, темп размеренный и чуть повышенный, будь это простое сердце, Итан бы подумал, что человек перед ним немного нервничает. Хайзенберг же выглядит… довольным. Отчасти.
— Зачем железо? — спрашивает Итан, даже не скрывая своего интереса.
— Издержки полевой операции, — фыркает Карл в ответ, обдавая горьким табаком лицо Итана, и он машинально морщится. — Оно иногда норовит вырваться. Раньше пыталось, сейчас нет. Сейчас держу.
Итан смотрит недоумённо, не понимая, как эта красная опухоль может вырваться и почему вообще Хайзенберг говорит о ней, как о чём-то живом, как о каком-то… паразите с собственным сознанием.
Неожиданно Карл хватает чужую руку за запястье, тянет на себя, касается кончиками чужих пальцев своей груди, впившихся в кожу железок, пульсирующего подобия сердца. Итан тяжело сглатывает и вдыхает через нос сигарный дым, чувствуя раскат спазма по горлу.
— Да не боись, я сейчас не кусаюсь, — хохочет Хайзенберг, крепко удерживая горячей шершавой ладонью за запястье, не давая вырваться.
— Сейчас? — скептичный взгляд.
— Доебёшь, укушу, — весело скалится в ответ, хищно облизывает губы. Итан панически отводит взгляд, делая быстрый рваный вдох и едва не закашливаясь, глотнув табачных смол. — Расслабься, это всего лишь ткани. Я ведь даже не склизкий.
Прислушивается к ощущениям под рукой. Обжигающе горячо, пульсация размеренно бьёт в ладонь. Странное чувство — будто он держит в пальцах самое настоящее сердце, которое неторопливо гоняет по артериям и венам кровь, поддерживая в организме жизнь. На границе сознания мелькает мысль: если повредить, носитель умрёт?
— Ну как? — хитро спрашивает Хайзенберг таким тоном, словно ждёт похвалу.
— Эм… странно? — поднимает бровь в недоумении Итан, опуская руку. А что ещё ему ответить?
— Умеешь ты делать комплименты, — фыркает Карл с напускным раздражением, пряча улыбку. В выцветших глазах пляшут весёлые искры.
Итан закатывает глаза, понимая, что сам чувствует приподнятое настроение. И это тоже странно. До чего ж он докатился, нынче с врагами шутки шутит.
— Ты мне лучше скажи, — вырывается неожиданно раздражённое у Итана, чувство опасности перед Хайзенбергом заметно притупилось после всех этих перебранок без последствий. — Какого хера ты сначала обещаешь десяток ликанов, а потом выпускаешь на меня грёбаного волка!?
