Это… его маленькая дочка?
Он не знает, как реагировать. Просто закрывает глаза, дышит, стараясь держать себя в руках. Не сорваться, главное — не сорваться. Горло сжимают тиски сильного спазма, горечь окатывает корень языка. Вдох. Выдох. Вдох. Не получается. Слишком тяжело. В груди давит.
Эти… твари разобрали его дочь на колбы. Разорвали, расчленили. В груди клокочет острая ярость вперемешку с массивным болезненным горем. Его Роуз, его девочку — и по колбам! Костяшки бесконтрольно чешутся, так и хочется стереть ими весёлую улыбочку с лица Хайзенберга. Он кажется слишком радостным.
Горько. Слишком.
— Неужели ты не понимаешь, Итан? — всплескивает руками тот, и хочется вырвать золотую ценную колбу из шершавых ладоней, чтобы не разбил в порыве — с него станется.
— Не понимаю что? — хрипит, жмурится болезненно, пытаясь проглотить комок, застрявший в горле и мешающий дышать.
— Это приманка, Итан! Красная тряпка для быка, — белые глаза сверкают сумасшествием, словно вот-вот — и сорвётся совсем. — А бык — ты!
Итан смотрит недоумённо, хмурится, пытаясь хоть как-то вникнуть в извращённую логику. Хайзенберг кажется неадекватным, в край помешанным, его выводы не поддаются простому объяснению. А может, это просто у Итана голова не варит — было бы странно, если бы он смог трезво мыслить после всего, что пережил. Глаза слипаются бесконтрольно, и он шипит озлобленно: железную руку дёрнуло силой за обломанную кость.
— Не отвлекайся, — строго выдаёт Карл, и Итан чуть ли не смеётся истерично с приказного тона. — Это наш шанс, вообще-то. Точнее, твой шанс.
— Шанс на что? — спрашивает устало.
Хайзенберг закатывает глаза в раздражении, ведёт плечами — и дёргается сильнее, жмурится, будто ему больно. Это мгновенно возвращает Итану интерес, и он смотрит внимательнее.
— На спасение, Dummkopf{?}[(нем.) дурак.], — рычит недовольно, немецкое слово режет слух своей резкостью. Раздражение перекидывается и на Итана, уставшего от всего этого, одна искра — и вспыхнет в агрессии. — Миранда раздала это каждому лорду. Каждому! И она прекрасно помнит, сколько в тебе силы.
Хайзенберг отходит в полутень, поворачиваясь к Итану широкой спиной — бежевая застиранная рубашка по плечам и вдоль позвоночника пропитана тёмной кровью, липнет к коже, скрывая явно обширные повреждения, но ему словно всё равно. Ставит колбу на стол, смотрит на неё пристально, взгляд в тени сверкает плоским жёлтым. Манит рукой к себе портсигар из соседней комнаты, зажигает сигару, затягивается медленно и осознанно, будто в попытке успокоиться.
— Понимаешь ли, Итан, — начинает неторопливо, вдумчиво, словно старается подобрать каждое слово. — Эта сука бредит идеей возрождения собственной дочери, которая умерла уже лет сто как, — затягивается, выпускает серый дым наверх, под потолок. — И твоя Роуз — прекрасный сосуд…
— Моя дочь — человек, а не сосуд! — взрывается Итан злобой, комкая в руках простынь на кушетке, приподнимаясь.
Левое плечо мгновенно простреливает, тянет назад, и ему ничего не остаётся, кроме как лечь обратно. В белых глазах читается раздражение.
— Не перебивай, — рычит. Снова затягивается. — Твоя дочь не человек. Простого человека невозможно без последствий кристаллизовать и распихать по банкам, — выплёвывает озлобленно, и Итан с трудом удерживается от едкого в ответ. — И ты не человек. Человеческие тела обычно отторгают металл.
Хайзенберг скалится самодовольно, кивая на протезы. Итан прекрасно понимает, что он прав. Не хочет об этом думать.
— И что ты предлагаешь? — раздражённо спрашивает он. — Заглянуть в гости к вампирше, погонять чай с куклой и порыбачить с водяным?
Карл хохочет искренне, выдыхая горькие табачные смолы. Откровенно наслаждается Итаном и его готовностью ко всему.
— Именно, meine besondere{?}[(нем.) мой особенный.], — затягивается серым дымом улыбчиво. — И убить.
— Убить!?
— Убить, — кивает в ответ задумчиво, чешет большим пальцем мягкую кожу под подбородком и шипит, одёргивает руку. Вновь скалит улыбку. — И я, само собой, помогу тебе.
— Но… зачем? — хмурится недоумённо Итан. — Разве ты не должен быть… с ними?
Улыбка мгновенно становится раздражённым оскалом, он снова дёргает плечами и болезненно жмурится.
— Я не часть семьи этой суки, — выплёвывает озлобленно, на автомате тушит наполовину сгоревшую сигару о железную столешницу. — Меня… заставили. Насильно. Не моя вина.
Разводит руками в стороны, скрывая раздражение за весёлым оскалом. Эмоции в белых глазах мгновенно сменяют одна другую. Дополняет:
— Да и сам ты вряд ли справишься. Особенно с Димитреску.
Итан смотрит настороженно, не понимая, стоит ли ему верить. В какой-то степени Карл прав, ему не справиться самому. Все попытки забегов по деревне кончились потерей конечностей — в той или иной степени. Пусть во всём этом и был косвенно виноват сам Хайзенберг.
— Ну что, папаша, — Карл выходит из полутени на свет, его взгляд воодушевлённо горит азартом, протягивает шершавую ладонь, кое-где заляпанную уже подсохшей кровью. — Партнёры?
— Если я откажусь, — срывается с языка бесконтрольно, даже не понимает зачем, — ты меня убьёшь?
Хайзенберг снова раздражённо закатывает глаза, цокает языком, опускает руку.
— У тебя проблемы с доверием, Уинтерс.
— Я знаю, — отвечает на автомате.
Недоумение в ответ можно пощупать пальцами. Карл смотрит белёсыми глазами пристально, Итан едва выдерживает взгляд. Затем оборачивается, уходит обратно в полутень к столу, где стоит жёлтая колба. Крутит её в руках, рассматривая с напускным интересом. С тихим стуком ставит её обратно.
А Итан смотрит за всеми действиями, цепляется взглядом за окровавленные плечи, которые, видно, доставляют дискомфорт и боль. Ему интересно, что это, откуда. Почему.
— В общем, решай, Итан. И не оступись с выбором, — хитрая улыбка.
— Что с твоей спиной? — выпаливает неожиданно, подбираясь, словно испугался, что всё-таки спросил об этом вслух.
Хайзенберг оборачивается резко, смотрит в ответ, нахмурившись, и будто начинает прятать свои раны, машинально отходя к стене.
— А что с ней?
— Кровь, — кивает Итан, с интересом наблюдая за реакцией.
Карл на пробу ведёт плечами, шипит болезненно, чувствуя. Словно до этого и вовсе не замечал. Это странно — как можно не заметить такое обширное кровотечение?
— Да так, — с напускным безразличием отвечает, качая головой. — С Альсиной поцапались. Ей, видите ли, не понравилось, что я позволил тебе выжить.
Альсина — это ведь та огромная вампирша? У неё есть когти?.. Итана кидает в дрожь, он сглатывает. Действительно, опасная сука.
— Надо… — Итан не знает, стоит ли это говорить, — надо обработать.
— Зачем? — слишком резкий ответ.
— Не у одного меня проблемы с доверием? — впервые слегка улыбается, довольный, что получилось подловить Карла.
Хайзенберг в который раз закатывает глаза, но сейчас раздражение откровенно фальшивое, искренняя улыбка кривит губы. Признаёт правоту собственной же шутки, обращённой теперь против него. А затем решает — чем чёрт не шутит?
Початую бутылочку антисептика находит в соседней лаборатории быстро, сам ведь совсем недавно обрабатывал Итану укусы на шее и разодранное клыками плечо. Вытаскивает из ящика стола железную коробку, полную старых застиранных бинтов — тратить на себя стерильную вату считает откровенным кощунством и бессмысленной тратой ресурсов. Возвращается к Итану, гордо вручает всё найденное и скалится в улыбке, показывая, что принимает брошенный вызов. Что ему не страшно подставить раненую спину под чужие руки.
Итан уже сидит на кушетке, свесив ноги — с удивлением осматривает притихшее колено, изрезанное бороздами свежих розоватых шрамов, украшенное точками, оставленными толстой иглой. Нитей нет, железный резной стержень плотно сидит в коже, намертво вросший в облепившие его ткани. Нога вовсе не болит, словно полностью зажила.
Хайзенберг силой подтягивает к себе железный стул, который ранее с таким остервенением швырнул в стену, садится перед кушеткой и тянет шершавые пальцы к колену. Щупает здоровые ткани, осматривает с открытой улыбкой, удовлетворённый результатом.
