А Итан захлёбывается болью, по щекам течёт солёная горечь, дышит затравленно, рвано. На периферии сознания мелькает мысль о позолоченном кольце, оставленном в волчьей пасти вместе с рукой. Организм больше не может. Итан чувствует, как на лоб опускается влажный холод, и вместе с ним в темноте бессознательного растворяется звериный силуэт — только белёсые глаза отпечатываются под веками. Скулы мягко трёт что-то шершавое и тёплое, размазывая по щекам болезненные слёзы. Боль слишком медленно, но притупляется, отступает, отпуская рваное в клочья плечо. Постепенно получается легче, спокойнее дышать.
Итан понимает, что проснулся.
Медленно поднимает тяжёлые веки, упираясь взглядом в бетонный потолок. Кажется, знакомая комната. Осторожно поворачивает голову, осматриваясь — шея отекла и с трудом двигается, синяки и мелкие ранки от укусов неприятно ноют, заживая слишком неторопливо. Большая лампа, как из операционной, стул рядом с кушеткой, железный стол в полутени. В дверном проёме темнеет часть лаборатории с бардаком из записей на столах и стенах. Кажется, никого нет.
Медленный вдох. Выдох. Прикрывает глаза, проваливаясь в поверхностный неспокойный сон.
Его будит грохот где-то на периферии. Звук дрели резко обрывается, и что-то грузно падает, разлетается на части. Хлопок железной двери. Тяжёлые шаги. Из тёмной лаборатории вываливается силуэт.
— Говорил же сидеть внизу, нет, блядь, сюда лезут, тупые, — хрипло бурчит себе под нос.
Хайзенберг неровно выходит из тени, лицо перекошено недовольством, белые глаза прищурены. Подходит к Итану, нависает над ним, загораживая собой яркий свет. Побрякушки на длинной цепочке тихо звенят, ударяясь друг о друга.
— Ты проснулся, — с заросшего щетиной лица мгновенно слетает вся злость, скалится в довольной улыбке, заглядывает прямо в глаза. — Я уж боялся, что откинешься.
— Во- — пытается Итан, получается сиплый шёпот, — ды…
Хайзенберг мгновенно подбирается, оборачивается, широким быстрым шагом идёт в соседнюю лабораторию. Итан скорее на автомате подмечает, что тот без плаща, только в бежевой застиранной рубашке и неизменной потрёпанной широкополой шляпе. Паранормальная сила послушно подносит к шершавым рукам жестяную фляжку, в которой плещет вода. Итан пытается привстать, всё тело мгновенно пронзает мышечная боль. Шипит.
— Тише, — звучит мягко, голос урчит глубоко. — Не торопись.
Горячая ладонь касается спины у основания шеи, помогает приподняться. Прохладная вода живительной влагой прокатывается по горлу, возвращая желания жить. Итан не может остановиться, выпивает до дна.
— Хорошо, — кивает Хайзенберг, фляжка отлетает, и он помогает лечь обратно.
Итан тихо кашляет, пытается задавить спазмы, из-за них напрягается и болит живот.
— Долго в сознании? — спрашивает Карл, подтягивает для себя металлический стул и садится у кушетки, звеня металлом по кафельному полу.
Итан, не отвечая голосом, рассеянно дёргает перебинтованным правым плечом, единственным местом тела, которое более-менее не болит, несмотря на ликаньи укусы. Ему слишком тяжело. Смотрит с немым вопросом в глазах, надеясь, что Хайзенберг поймёт его.
— Ты спал где-то сутки, — всё-таки понимает. — С кошмарами. В бреду метался, жар был, — шершавая ладонь ложится на тёплый лоб, проверяя. — Сейчас вроде лучше.
Итан прикрывает глаза, соглашаясь. Правда, лучше. Намного лучше, чем когда он панически бегал по бессознательному. Домики в Далви до сих пор преследуют его, чуть в реальной жизни начнётся стресс. Мия этого не понимала, обижалась всё время, когда Итан не мог спать и ходил по дому ночами, как неприкаянный. Говорила, что он слишком зациклен на том, что было. Что прошлое нужно отпускать. Но как отпустить и забыть то, что преследует само?
Шеи мягко касаются шершавые пальцы. Итан открывает глаза, смотрит, утыкаясь в сосредоточенный взгляд. Хайзенберг слегка поглаживает ключицы и ноющее левое плечо, задумчивый. Машет головой, словно пытается отогнать какие-то мысли, снова встаёт со стула и что-то делает пальцами.
— Хорошо заживает, — скалит довольную улыбку. — Слишком хорошо. Посмотри, Итан.
Он не хочет. Боится увидеть там то, что чувствует.
Левая рука — металлический протез. Такой же резной и тёмный, как правая нога. Плечо расшито стальными толстыми нитями, ткани вывернуты красным наружу, опухшие, ноющие. Металл начинается выше локтя, на середине плеча, замысловато сплетается с кожей и мышцами, стержень словно продолжает разломанную на осколки кость. Механизмы резные, завораживающие своей сложностью, спускаются шестернями по локтю и ниже, до самых пальцев.
— Попробуй, — заворожённо выдыхает Хайзенберг, в белых глазах горит исследовательский азарт, — подвигать.
Итан не знает, не понимает, как можно двинуть бездушным металлом. Волк вырвал его руку с корнем, обломал кости, сделал его калекой. Протезы не могут полноценно заменить такие важные части тела.
Чувствует лёгкую едва заметную вибрацию от протеза, болезненно отдающую в кость. По лбу от усилий катится капелька пота.
— Ещё раз, давай! — кривится в свихнувшейся улыбке.
Шершавые пальцы жмут на воспалённые ткани, доставляя сильный дискомфорт, Итан рвано дёргается, железная ладонь сама собой сжимается в кулак. Взор плывёт из-за влаги.
— Du bist wirklich besonders{?}[(нем.) ты действительно особенный.], — горячо шепчет себе под нос, глаза сияют восторженно. — Perfekt{?}[(нем.) прекрасно.].
Обломанная кость вибрирует и слишком сильно болит, до темноты в глазах. Итан захлёбывается воздухом, шипит, стискивает зубы до скрежета. Хайзенберг видит это, проводит рукой вдоль стального механизма, в нём что-то щёлкает. Боль мгновенно отпускает. Рваный вздох облегчения вырывается сам собой.
— Тише, тише, — мягко шепчет Карл, поглаживает механизмы, будто Итан может что-то почувствовать ими. — Молодец.
— Почему… Почему оно движется? — хрипит через силу, дрожит испуганно, ничего не понимая.
— Так надо, Итан. Твоё тело и не такое может, — скалится в улыбке Хайзенберг, до крайнего довольный тем, что его задумка имеет успешный результат. — А теперь спи.
Итан, не выдержав, снова проваливается в темноту.
Его рвано вырывает из сна ещё несколько раз, заставляя сердце панически заходиться тахикардией из-за резкого пробуждения. Карл постоянно рядом, что-то пишет за металлическим столом, иногда даёт воды, заставляет через боль двигать новыми механическими пальцами, щёлкает шестернями и крутит что-то маленьким гаечным ключом, калибруя и подгоняя механизм под нового хозяина. Итан не говорит ничего, ему всё равно, всё, что он хочет — максимально отдохнуть, пока позволяют, цепляется своими оставшимися пальцами за любую возможность погрузиться в сон. Разум ведёт, голова ощущается тяжёлым свинцовым шаром. Шею и плечи жжёт антисептиком, кожа медленно затягивается, подрагивая и щипаясь. Боль заменяется тяжестью, а после — спокойствием. Тело восстанавливается, возвращая себе силы.
Итан уже не спит, когда Хайзенберг в очередной раз грузно заваливается из коридора в комнату лаборатории. Через дверной проём видно, как рваным озлобленным движением стягивает с носа очки, швыряет их на стол в исписанные бумаги, левитирует было к себе портсигар откуда-то сбоку, но, ловя на себе усталый взгляд, отшвыривает его к очкам, будто передумав курить. Улыбается тут же клыкасто и радостно, широким шагом идёт в комнатку к Итану. В руках что-то большое блестит жёлтым.
— Итан! — неловко, словно второпях, спотыкается о железный стул, в порыве отшвыривает его к стене, рыча, тут же недовольно жмурится от режущего слух грохота. Силой возвращает упавший стул на своё место у стола. — Как же прекрасно складываются обстоятельства!
Итан смотрит в ответ с подозрением, ему не нравится, когда Хайзенберг настолько воодушевлён — обычно ничего хорошего это не предвещает.
— Ты же хочешь спасти свою Роуз? — Карл скалит зубы, хохочет радостно, крутит в руках какую-то жёлтую колбу прямоугольной формы — и у Итана замирает сердце.
