Но подсознание играет с Итаном, и коридор за лестницей приводит его в комнату на чердаке, закрывая дверь — избавляясь от неё. Пусто, стена. Замкнутое пространство. Но здесь, вот прямо здесь должен быть проход обратно в дом, а там — комната с пистолетом на столе. Холодный пот стекает по лбу — от страха и тяжести горячего влажного воздуха. Деревянные доски обжигают ладонь шершавостью материала, и ощущение, словно в стёртых пальцах миллион мелких заноз. Кожу болезненно колет.

Холодное и влажное касается плеча, и сердце падает в пятки. Дёргано оборачивается.

— Ита-ан, — надрывно стонет не-Мия.

Под болезненно серой кожей проглядывают толстые чёрные вены, лицо перекошено кривой клыкастой улыбкой. Белки глаз чёрные, словно залиты краской, блестят ненормальным, злым. Горькое влажное дыхание липнет к его подбородку, маленькая женская рука ледяными пальцами проходит от левого плеча по ключицам до шеи, царапая ногтями, и ниже, до солнечного сплетения — ощущение, словно касание прямо к взмокшей коже, сквозь ткань, несмотря на одежду. Не-Мия на мгновение тишины становится Мией, с её точёным красивым лицом, смеющимися добрыми глазами и улыбкой, нежной и влюблённой, прямо как… очень-очень давно, Итану кажется, что это было в прошлой жизни. Сильный жёсткий толчок в грудь опрокидывает его на пол, падение выбивает воздух из лёгких. Тут же начинает не хватать кислорода, Итан спазмически ловит ртом вдохи, как рыба, выброшенная на берег.

Пульсирующий темнеющий взгляд выхватывает белый потолок, лестницы наверх. Тяжёлые шаги приближаются откуда-то сбоку. Над ним склоняется Джек, скалится в улыбке довольно, словно рад его видеть.

— Добро пожаловать в семью, сын, — слова отпечатываются в сознании, вызывая самые жуткие воспоминания. Обеденный стол, заставленный различными блюдами из полусгнившего человеческого мяса, в тарелках копошатся опарыши, от запаха кружится голова и тошнит, железная ложка с кусочками мозга в какой-то жиже пытается пролезть в рот, бьёт по зубам. Издевательства над Мией: странные припадки агрессии, галлюцинации, самоповреждения, то, как её куда-то тащит Лукас, прячет связанную, заставляя Итана пройти свой ненормальный квест. Причитания Маргариты о том, что она дала ему кров и пищу, а Итан не ценит «подарков».

Видит, как Джек восторженно скалится, его глаза и лицо отражают максимальную степень сумасшествия. В тусклом свете что-то сверкает в его руках — ржавая сапёрная лопата. Итан панически пытается отстраниться, отползти назад, встать на ноги и сбежать — не шевелится, только смотрит затравленной добычей.

Правое колено простреливает острой болью. Итан бьётся затылком о пол, воет в голос, шипит сквозь зубы, на глазах выступают слёзы, бесконтрольно катятся по щекам, обжигая кожу горькой солью. Джек хохочет, поднимает отрубленную острой лопатой ногу, отшвыривает куда-то, чтобы Итан не смог сразу же вернуть её на место. Тот медленно отползает назад, поверхностно дыша, чувствуя, что вот-вот — и боль победит темнеющее сознание. Ботинок наступает на ладонь, слышится хруст, Итан прикусывает язык. Джек садится на корточки, нога всё ещё давит на многострадальные пальцы, заглядывает в лицо, словно что-то ища в выражении светло-зелёных глаз. И находит.

Итан, сцепив зубы, свободной рукой с силой толкает его в грудь, опрокидывая, освобождая ладонь из-под массивного ботинка. Замечает отрубленную ногу, ползёт туда. На полу, под стулом, бутылочка антисептика. Приставляет, поливает, шипит от ощущений: больно, странно. Мышцы мгновенно регенерируют, связываются с потерянной частью, артерии и вены выстраиваются заново, нервы прорастают — и отрубленная нога мгновенно отдаёт шумом, словно он её отсидел, неприятно покалывает иголочками. Итан вскакивает, осматривается — Джека нет.

Главный зал всё такой же мрачный и тихий. Заваленный кипами бумаг стол привлекает внимание. Итан в газетных вырезках не может разобрать ни слова, буквы расплываются, разбегаются, прямо на глазах только что прочитанное слово складывается в новое, имеющее совсем другой смысл. Хмыкает безрадостно, бросает это дело. Найти бы где-нибудь оружие, хоть пистолет.

Оборачивается на комнатку, где должен лежать в руках статуи дробовик — дверь-ловушка закрыта. Сверху раздаются глухие шаги, что-то звенит, будто упал металл. Итан машинально пригибается и бежит к другой двери, украшенной сушёными скорпионами и искусственной паутиной из ниток. Толкает её — и попадает на крытый деревянный мостик в болотах. К коже тут же липнет прелый густой воздух, хочется провести по рукам и смахнуть неприятную влагу. Слабый горячий ветерок звонко стучит керамическими куклами, части тел которых примотаны к балкам толстыми нитками. Итан идёт вперёд, под ногами скрипят хлипкие доски.

За спиной раздаётся недовольный возглас Маргариты, шеи касается что-то жужжащее и трепещущее крылышками, Итан срывается на бег, даже не оборачиваясь. Мушки кусают, жалят кожу, в грозном рое теряется женский смех. Отмахивается от насекомых руками, дёргается, прикрывает ладонями глаза — и неожиданно вваливается в белую комнату.

— Долго ты, — говорит Лукас, сидящий за столом перед монитором компьютера.

Итан ещё некоторое время машинально отмахивается, протряхивает рубашку, пытаясь избавиться от ощущения цепких лапок на потной коже. Дёргается нервно и брезгливо, когда выхватывает чёрных мушек пальцами, они падают на пол безжизненными угольками. Хочет ответить, но рот не поддаётся, только дышит рвано и загнанно.

Лукас — тот самый жестокий ублюдок, которого Итан на дух не переносит вместе с его квестами на выживание и до одури сложными загадками — медленно, словно нехотя, встаёт из-за стола, и поворачивается к Итану. Тот замирает. Глаза — белые и прозрачные, как два лунных камня, смотрят прямо на него. У Лукаса не было такого взгляда, слишком ясного, слишком понимающего, слишком осознанного. Это не Лукас.

Парень хмыкает, кривит губы в улыбке и взмахивает рукой. Горло мгновенно сдавливает железный обруч, лишая воздуха. Итан тянет его пальцами, царапает кожу под подбородком, пытаясь оттянуть сталь, нужно хоть немного кислорода. Делает неровный шаг назад и падает на неожиданно появившийся стул. В глазах темнеет — или это комната погрузилась в полутень? Белые глаза сверкают, словно светятся, подходят ближе. Лицо обдаёт горькими табачными смолами. Слух режет звук дрели где-то на периферии, и Лукас оборачивается туда, отходит, растворяясь в темноте.

Вся комната погрузилась в чёрную смоль, густую, словно она вместо воздуха заполняет лёгкие, давит изнутри жаром. Под веками горячо, голова горит. Итан касается пальцами шеи, чувствует свободную кожу — никакого железа. На периферии сознания всё ещё витает запах тлеющего табака. Пытается всмотреться в темноту, но кажется, будто веки закрыты — не видно ни проблеска, как широко ни раскрывай глаз. Сердце глухо бьёт о рёбра, размеренно и тяжело, словно устало держать панический темп.

Где-то далеко раздаётся детский смех, долетающий до слуха как сквозь толщу воды. И ближе. Ближе. Девочка выдыхает в самое ухо:

— Итан.

И снова смеётся, убегает куда-то. Итан сидит, замерев, не в силах пошевелиться, словно что-то тяжело давит на плечи. Едва дышит. Чувствует, как потеют ладони.

— Итан! Ты мёртв!

Взгляд выхватывает детское лицо из темноты. Эвелина улыбается открыто и радостно, так, как умеют только дети. Чуть запрокидывает голову набок, с интересом заглядывает в лицо. Вновь начинает смеяться, тянется вперёд маленькими ладошками.

— Ты мёртв, Итан!

Пальчики едва касаются правого плеча, и его обжигает сильная боль, от которой Итан захлёбывается вздохом. Кость выворачивает, мышечные волокна рвутся с громким треском, повреждённые нервы заходятся воем. На лбу выступает испарина, ладони холодно потеют. Перед глазами снова темно.

— Итан Уинтерс умер… — горький шёпот куда-то в шею.

Силуэт Эвелины дёргается рвано, детское тело ломает на части, сминает и вытягивает. Меняется, обращаясь в… волка. Прозрачные глаза светят плоскими жёлтоватыми искрами, острые зубы клацают в сантиметрах от шеи — в окровавленной пасти болтается оторванная рука. Зверь смотрит осознанно, пристально, будто ждёт, что теперь решит сделать Итан.