— Более чем, матерь.
Миранда вновь мягко улыбается.
— Отлично. Альсина, — переводит взгляд на гневно сопящую вампиршу, — я вместе с тобой скорблю о безвременно почившей Кассандре, — её лицо действительно озаряет печаль. — Скажи, что бы устроило тебя в качестве отмщения за смерть дочери?
Вампирша медленно вздыхает, словно пытается успокоиться. Вскидывается, гордо расправляя плечи, и с чёрными потёками туши и покрасневшими от слёз глазами это выглядит особенно впечатляюще — держится настоящей аристократкой, даже когда тяжёлый груз скорби лежит свинцом в её груди. Впечатляюще и страшно.
— Матерь Миранда, — проговаривает медленно, будто выносит приговор — у Итана кровь стынет в жилах. — Я бы хотела провести обряд иссушения.
— Матерь Миранда, — тут же перебивает Карл, смотря прямо на женщину с крыльями и напрочь игнорируя то, как Альсина кидает на него гневный взгляд. — Мне кажется это чересчур жестоким наказанием. И бессмысленным. Итан не имеет к этому никакого отношения — определённо, девчонка просто по глупости замёрзла в неотремонтированном крыле, — вампирша, сидящая напротив, захлёбывается возмущением. — В конце концов, именно мне ты его поручила. Так позволь же мне и решать его судьбу.
Мягкая улыбка не сходит с фарфорового лица Миранды. Она неторопливо окидывает взглядом скалящегося в веселье Хайзенберга и полуживого Итана, обруч на шее которого всё ещё слишком сильно давит.
— Хайзенберг, скажи, — медленно нежно тянет, словно заговаривает зубы. Тот весь подбирается, наклоняется вперёд, загораживая собой Итана. — Мне кажется, или ты слишком много значения придаёшь жизни этого человека?
— Нисколько, — тут же отвечает он, а Итан чувствует, как дрожат железные цепи. — Если тебе будет угодно просто избавиться от него, я, разумеется, не стану мешать, — улыбается открыто и хищно, и Итану кажется, что слишком уж фальшиво. — Но я также думаю, что бойня на арене с ликанами будет куда зрелищнее и интересней, чем иссушение.
— Тебе лишь бы развлекаться, дитё, — зло фыркает Альсина, не удержавшись.
— А тебе лишь бы вино варить! — агрессивно рявкает Карл так резко, что Итан вздрагивает вместе с цепями.
— Вино не варят, невежда!
— Тише, — поднимает чёрные крылья матерь, мгновенно останавливая очередную перебранку. — Почему, Хайзенберг?
Белёсые глаза за тёмными стёклами мигом загораются чем-то свихнувшимся, помешанным.
— О, это очень интересный экземпляр, — железная цепь с пола сама подлетает к нему в руки, и он дёргает, опрокидывая Итана на себя, ловит за толстый обруч на шее, трясёт, будто демонстрируя. — Я бы очень не хотел потерять его из-за капризов моей сестры.
Миранда кивает удовлетворённо, принимая такой ответ.
— Решено. Хайзенберг, призывай стаю.
***
Взгляд белёсых глаз, не скрытых стёклами очков, в темноте выглядит шальным и зловещим, не предвещающим абсолютно ничего хорошего, и Итан едва сдерживает накатывающую волнами панику. Немногословный и какой-то дёрганый Хайзенберг тянет его за цепи куда-то вниз, в темноту коридоров, и тот даже сопротивляться не может. Скованные кандалами руки затекли и неприятно ноют, а натягивающий щёки трензель до красноты растёр углы рта.
Они практически в полной темноте доходят до небольшой заваленной стеллажами и ящиками комнатки, освещённой только одной настольной лампой. Хайзенберг останавливается у стола, на котором царит полный хаос из бумаг, непонятных железных предметов, напоминающих какие-то фигурки, и других странных вещей. Осматривает Итана критическим взглядом, словно что-то прикидывая. И, будто случайно вспомнив, манит к себе рукой — кандалы и тяжёлый обруч на шее тянут прямо к нему, как бы Итан ни сопротивлялся. Щелчок пальцев — и обруч расстёгивается, распадаясь на две половины, сам ложится на захламлённый стол, но руки ещё скованы. Хайзенберг тянется пальцами к трензелю, сжатому в крепких зубах, щёлкает застёжкой за ухом — сам, не телекинезом — осторожно вынимает это откровенно пыточное устройство из рта. И Итан даже сказал бы ему спасибо, настолько сильное облегчение он почувствовал, когда смог нормально сомкнуть зубы — если бы не был так зол. Хайзенберг же, словно дополнительно нарываясь, снимает плотную кожаную перчатку с руки и проводит большим пальцем, покрытым шершавыми мозолями, по измазанному в слюнях подбородку, мягко, едва касаясь нижней губы, вытирая всё то, что текло из раздражённых трением уголков рта. А взгляд такой, словно прощения просит за все те выходки, Итан даже теряется.
— Ч-что… — хрипит Итан и кашляет надрывно, несдержанно, слишком долго дышал горлом из-за этого чёртового трензеля. — Что за бойня с ликанами?
— А? — потерянно переспрашивает Хайзенберг, будто вырванный из очень глубоких мыслей. — Да херня. Ликаны — те волкоподобные твари из деревни. Ты справишься.
Итан смотрит в ответ таким взглядом, словно тот сказал какую-то несусветную чушь. Твари из деревни, нападающие скопом. С клыками, когтями и зловонными грязными пастями. Справится, ага. Как же. В особенности, абсолютно безоружный — справится.
— Хоть нож мне дай, я не хочу подохнуть так быстро.
Карл хохочет, гортанно и искренне. Итан бы даже улыбнулся, если бы не трясся внутри от страха перед предстоящей ему очередной дракой на смерть. Он бы предпочёл скорее сесть где-нибудь здесь, в углу, за стеллажом, и просто тихо сидеть всю оставшуюся ему жизнь.
Хайзенберг касается пальцами кандалов с цепями, и те с грохотом падают на каменный пол у их ног. Резко подхватывает что-то в воздухе за плечом Итана, который шугается, отступая на шаг назад, вызывая в ответ на это хищную улыбку. Карл протягивает ему пистолет и отдельно два магазина, полных. Итан берёт всё, не думая: проверяет, сколько патронов в самом пистолете, суёт в карманы дополнительный боезапас, плавно дёргает затвором, умело загоняя патрон в патронник. Получает ещё и нож, потрёпанный жизнью клинок похож на охотничий, найти б к нему ещё ножны, и можно продать какому-нибудь коллекционеру, как раритет. А Карл, смотря на всё это, улыбается довольно и гордо, словно собственного сына в поход готовит, а не просто едва знакомого Итана Уинтерса — на смерть от когтистых лап оборотней.
— Это всё? — уточняет Итан, надеясь получить от неожиданно щедрого покровителя ещё хотя бы, например, пару динамитных шашек.
— Хватит с тебя, — скалится Хайзенберг весело, удивляясь такой прыти. — Там всего штук шесть ликанов будет, может, десяток. Больше к тебе не пущу.
— Может, и одного хватит? — осторожно пытается Итан, сам не зная зачем. Понимает ведь, что сейчас буквально нарывается — любое лишнее слово может выйти боком.
Карл снова смеётся, но тише и спокойнее.
— Du schaffst es{?}[(нем.) ты справишься.], — тянет хрипло, а Итан чувствует, как пистолет в руках слегка ведёт. — Meine besondere{?}[(нем.) мой особенный.].
— Надеюсь, это не посыл на хер, — фыркает на автомате скорее себе под нос, чем в ответ.
Но Хайзенберг слышит, улыбается шире, скаля ровные зубы. И вовсе они не похожи на клыки, как тому показалось в тёмной лачуге. И глаза у него нормальные, по-странному выцветшие, конечно, но ведь простые, человеческие. Да и что, собственно, не привидится со страху в темноте, не так ли?
Карл открывает тяжёлую и стальную дверь, неприметную на первый взгляд, своей паранормальной силой, от открытого проявления которой по спине Итана бегут мурашки. Даже как-то слишком легко забывает о том, что существо перед ним далеко не человек. Сильный, слишком сильный, слишком жестокий, слишком дикий. Если Карл когда-то и был человеком, то сейчас он — одичавший зверь. Это заметно по рваным движениям, по гортанному рыку, по тому, насколько легко он причиняет боль другим.
Хватает Итана жёсткой рукой не то за плечо, не то вовсе за шкирку, комкая в ладони ворот потрёпанной куртки, и с силой кидает его в сторону двери. Тот едва удерживается на ногах, шипит от негодования — он бы и сам пошёл, куда ж ему деваться. Хайзенберг застывает в дверном проёме, улыбается хитро, белые глаза горят азартом предстоящей охоты. Итан сглатывает вязкую слюну, машинально поправляя съехавшую куртку за воротник. Железная дверь с грохотом закрывается, отрезая единственный путь к отступлению и оставляя его в одиночестве.
