Страх, заморозивший мышцы, постепенно сгорает, перерастая в клокочущую где-то в грудине злость. Итан откровенно устал от того, как с ним обращаются все вокруг — как с жертвой, игрушкой, лакомым кусочком. Какой дурак вообще сказал, что человек разумный находится на самом верху цепи питания? Конкретно Итан скорее где-то на уровне лесного зайки, на которого сладко облизываются все голодные волки в округе.

Спотыкается о не замеченный в темноте камень, падает вперёд лицом, шипя от боли в полузажившем колене. Массивные кандалы уже здорово натёрли запястья, кожа щиплет и горит, израненная шея под плотным железным кольцом ноет — вся эта маленькая боль выбивает из сил похлеще одного тяжёлого удара. Звенящая цепь тянет за руки.

— Мне тебя тащить предлагаешь, Итан? — недовольно рычит Хайзенберг. И рявкает: — Вставай!

Будь у Итана больше сил, он бы набросился на него и с голыми руками. Ярость обжигает внутренности. Молчит, лишь смотрит озлобленно и бессловесно, как побитая собака.

— Семейка любит такие представления. Терпи, если не хочешь, чтобы тебя сожрали, — отвечает на злой взгляд смягчённо, даже будто слегка виновато. Человечно.

Хайзенберг облокачивает свой массивный металлический молот о каменную стену, подходит, подхватывает ладонями в перчатках под скованные руки и рывком ставит на ноги, удерживая. Даже отряхивает потрёпанную жизнью куртку каким-то рваным жестом — кажется, скорее механически. Заглядывает в светло-зелёные глаза, сверкающие ненавистью — Итан видит её отражение в тёмных стёклах очков. И вновь хищно скалится, выставляя напоказ ровные зубы — былая человечность кажется миражом.

— А теперь пойдём.

С трудом Итан ковыляет через тёмные туннели, спотыкается, едва ли не падает вновь, дышит с огромным трудом — из-за усталости и захлёстывающей злости. Больно, слишком больно. Он не уверен, что сможет выдержать такое хоть ещё немного. В горле першит от пыли и земляной влаги, растянутые удилами, пересушенные морозом губы полопались, исходя кровью, щипаясь, по подбородку неприятно течёт слюна. Шея чешется и щиплет под разгорячённым металлом, запястья ноют, ноги болят от перегрузок. От всех этих сводящих с ума ощущений на глазах выступают капельки влаги.

Хайзенберг затягивает его в просторную пещеру с открытым потолком, откуда медленно и плавно падают белые снежинки. В сводах завывает ветер.

Кажется, Итан уже был здесь. Несколько деревянных потрёпанных скамеек и стульев, небольшое возвышение, деревянные леса вдоль стен, стремящиеся ввысь, к светлеющему небу, затянутому низкими серыми облаками. За скамьёй, опасливо выглядывая, прячется некрасивый горбун, вдалеке сидит девушка в плотном чёрном одеянии, на её коленях — потрёпанная кукла. Да, Итан был здесь.

Хайзенберг подходит к скамье, утягивая Итана к себе за цепь, облокачивает тяжёлый молот о деревянную спинку, скрипя металлом по каменному полу. Делает неожиданный выпад на горбуна, который, взвизгнув, зашуганно отскакивает, и хрипло гортанно смеётся, хохот звонким эхом отскакивает от стен. Итан хмурится — Хайзенберга боятся даже другие члены этой «семьи»?

Тяжёлая рука ловит шатающегося Итана за плечо, больно давит, заставляя сесть — не на скамью, на пол, у ног. Итан сопротивляется, шипит от боли, озлобленно смотрит прямо в круглые окуляры — и чувствует, как обруч на шее сдавливает горло, лишая воздуха. Машинально пытается схватить железо пальцами, оттянуть, позволить себе сделать хоть один глоток кислорода, но руки тянет к земле паранормальная сила за ржавые кандалы. Не выдерживает — слишком больно, слишком устал.

Холодный камень пола обжигает ноги даже через джинсовую ткань. Согнутое повреждённое колено простреливает болью, приходится его осторожно вытянуть.

— О-о, — к Итану подскакивает потрёпанная кукла, мельтешит перед глазами, раздражая. — Это тот самый, правда-правда? Здорово ты его, Хайзенберг!

— Молчи, Энджи, — рычит Хайзенберг в ответ и машет ногой, будто хочет пнуть стрёмную куколку. Та отскакивает, хихикая, но возвращаться к хозяйке не спешит, продолжая прыгать вокруг Итана.

Итан же закрывает глаза, стараясь хотя бы просто дышать, ровно, глубоко. Плевать, на всё плевать — на унизительное положение, на боль, на усталость, даже на выворачивающую наизнанку злость. Он хотя бы жив — это главное.

Над ухом слышится металлический щелчок портсигара и вжиканье колёсика зажигалки.

— Ну, и где матерь? — нетерпеливо гремит Хайзенберг, выдыхая горький дым.

— Сейчас, сейчас-сейчас, — хихикает кукла, наконец-то отставшая от Итана, оказавшегося довольно скучным на её детский взгляд — тот никак не реагировал на кривляния и прыжки вокруг. — Мама в замке, они с Альсиной вот-вот придут.

Хайзенберг при звуке имени кривится и выдыхает сигарный дым через нос, закидывает ногу на ногу и разваливается на деревянной скамье, протяжно скрипнувшей. Итан чувствует, как тяжёлая цепь на шее мелко вибрирует.

Тишину просторной пещеры разрывает звук удара массивной двери, Итан вздрагивает от неожиданности и смотрит: в дверном проёме, согнувшись, появляется высокая вампирша в шляпе и чёрном, как смоль, платье. Её бледная кожа на фоне тёмной ткани кажется кристально белой, а глаза — покрасневшие, полные жгучей ненависти, всё лицо её перекошено злобой. Тяжёлый взгляд проходит по пещере, цепляется за испуганного Итана, и женщина, скаля белые вампирские клыки, бросается вперёд. Тот машинально отползает назад, упираясь спиной в чужое колено.

— Ты!..

Карл мгновенно вскакивает со скамьи и загораживает собой уже попрощавшегося с жизнью Итана, мешая ей сделать последний шаг.

— Хайзенберг! — вскрикивает возмущённо вампирша. — Отойди, я прикончу этого мерзкого человечишку!

— Хера с два я дам тебе это сделать, — рычит Карл озлобленно, собирается весь, будто готовится к прыжку.

— О-о, драка-драка-драка! — пищит где-то сбоку кукла.

— Тихо, дети мои!

В пещеру плавно вплывает женщина, окружённая чёрными крыльями, за головой сверкает позолоченный ореол, как у святой. Миранда — вспоминает Итан. На её окрик мгновенно обращают внимание абсолютно все, поворачивая головы.

— Альсина, дорогая, — тянет мягко матерь, и от её голоса черты бледного перекошенного злобой лица смягчаются, — поведай нам, что произошло.

Вампирша, кинув полный ненависти взгляд на Хайзенберга, отходит назад и вальяжно садится на скамью напротив, во всех её движениях чувствуется аристократическое воспитание. Карл тоже заметно расслабляется, но садиться обратно не спешит — стоит рядом с Итаном, словно охраняет.

— Этот… неотёсанный мужлан, — тянет Альсина, прожигая взглядом застывшего Итана, и её голос словно срывается от переполняющих эмоций, которые вот-вот — и выплеснутся за край в приступе насилия, — лишил меня дочери!

— Да кому нужны твои мухи! — мгновенно перебивает Хайзенберг, делая шаг вперёд и вновь, будто на автомате, прикрывая Итана собой.

— Он убил её! Он убил мою Кассандру! — вампирша вскакивает на ноги, по белым щекам начинает течь чёрная тушь, а рот, подчёркнутый бордовой помадой, перекашивает от гнева.

— Как он убить мог? Я его целый день по фабрике гонял! — парирует Хайзенберг едко, явно наслаждаясь эмоциями оппонентки.

— Драка-драка-драка! — вновь кричит во всё горло кукла, добавляясь в какофонию скандала.

— Тихо!

И вся пещера замирает.

Миранда, тряхнув чёрными крыльями, выходит вперёд, жестом руки заставляя Альсину сесть обратно на скамью. Карл тоже подчиняется, садится прямо около Итана, касаясь того бедром, тяжёлая ладонь в перчатке опускается на плечо, сжимая, будто кричит: «моё! не отдам!». Миранда замечает это, по-матерински мягко улыбается, что-то про себя отмечая.

— Хайзенберг, — медленно тянет она, неторопливо возвращаясь обратно на постамент. — Достаточно ли ты уделял внимания нашему новому гостю?

Тот скалится в ответ крайне довольно, кивает. Металлической силой подхватывает сидящего на полу Итана за обруч на горле, вырывая сдавленный хрип, заставляя встать на ноги, но тот лишь с трудом оседает на скамью рядом. Тянется вниз, к пропитанной подсохшей кровью штанине, и задирает её, демонстрируя всем вокруг сверкающий сталью протез.