— Чёртов человечишка! — разъярённо выплёвывает девушка у разрушенной стены, поглощённая ночным морозом. Её некогда размытый тенью силуэт стал чётким, чёрное платье покрылось белой кристальной изморозью.
Итан на пробу стреляет, свинцовая пуля послушно достигает цели — ввинчивается в промёрзлую рыхлую плоть, вырывая болезненный крик. Выстрел, ещё и ещё — пока крючок не щёлкает вхолостую, а затвор не отъезжает назад. Девушка застывает в неестественной позе, от дыр из-под пуль по груди и лицу расходятся тёмные глубокие трещины — и силуэт ломается на мелкие осколки, как хрупкая ваза, рассыпаясь в кристаллическую пыль. Итан панически оборачивается на дверную арку, готовясь к следующей драке — но там пусто.
Он оседает на пол, стараясь унять стучащее в горле сердце, вытягивает ногу с протезом, неустанно ноющую от избытка физических нагрузок. Искусанные шея и руки чешутся, кожа начинает покрываться аллергическими волдырями — но это ничто в сравнении с тем, что он пережил на болотах три года назад. Старается не думать о не отпускающих его ощущениях, словно по спине продолжают перебирать маленькие цепкие лапки, но в конце концов рвано дёргается, болезненно проезжаясь плечами по стеллажу за спиной.
Нужно уходить. Вернуться в деревню, где ещё много неисследованных домов, в шкафах которых могут прятаться отнюдь не лишние сейчас патроны. Возможно, даже на фабрику — Итан уже не раз находил там ящики с припасами, «подарочками» от Хайзенберга — в конце концов, там, пусть он и не хочет признавать, но всё-таки куда безопаснее. Везде безопаснее, где нет этих пугающих девушек с вампирскими клыками, сотканных из крылатых насекомых. Итан рвано вздыхает, на мгновение закрывая глаза. Из его рта вырывается облачко белого горячего пара.
Встаёт, подходит к дыре в стене. В тёмном небе, густо усыпанном звёздами, ярко светит половинка растущей луны. Второй этаж, не выше. Итан определённо не хочет вновь идти по замку: во-первых, он откровенно потерялся, когда в панике бежал, во-вторых, в бесчисленных комнатах скрывается как минимум ещё одна подобная тварь. Вторую такую встречу с роем жужжащих и беспощадно жалящих насекомых Итан не переживёт, в отличие от падения со второго этажа в сугроб. Более того, луна ясно освещает тёмную протоптанную тропинку, ведущую от стен замка куда-то на холм, к деревянному зданию, темнеющему вдалеке на фоне голых когтистых деревьев.
Итан спрыгивает с трудом, при приземлении в мягкий снег давясь вдохом от прострелившей незажившее колено острой боли — похоже, этот собранный с трудом конструктор рискует действительно развалиться на кусочки. В темноте каменной стены не видит, как примятый падением белый снег окрашивается в тёмный красный. С трудом догребает до тропинки, оставляя за собой бордовый след и только там умудряясь встать на ноги, пошатываясь. Искусанные кисти, шея и ключицы горят аллергическим огнём и чешутся так, что Итан раздирает кожу в кровь, болезненно срывая короткими ногтями свежие тёмные корочки — не может это в себе контролировать.
Тишину ночного зимнего леса нарушает далёкий волчий вой, раскатом проходящий по вершинам голых покачивающихся деревьев. Кое-как взбирается на холм, вваливаясь в открытый дом, хлопает хлипкой деревянной дверью — даже засова нет. Упирается в дверь локтем, устало кладёт лоб на собственное предплечье в попытке придумать, как закрыть вход. Чем-нибудь подпереть, точно. Хватает первую попавшуюся на глаза деревянную табуретку, в темноте не замечая, что снизу сидушка той оббита металлом. Кое-как подпирает дверь, в итоге и вовсе махнув на хлипкую конструкцию рукой.
В доме холодно, на столах с первого беглого взгляда не подмечает ничего, что могло бы хоть как-то быть полезно. Ни патронов, ни аптечек. На одной из полок находит стеклянную бутылку с мутной водой, пахнущей ржавчиной — пить не решается, но споласкивает окровавленные руки прямо так, на деревянный пол, мочит какое-то более-менее чистое полотенце и протирает шею — расчёсанные ранки уже покрылись жёсткой коркой, неприятно стягивая кожу.
Старая заправленная шерстяным покрывалом кровать протяжно скрипит под весом Итана. Он устал, панические пробежки выжали из организма все возможные силы. Нет, спать здесь нельзя. Просто прилечь. Да, прилечь. Отдохнуть, перевести дух, просто полежать…
За мутным окном в свете луны мелькают несколько силуэтов. Раздаётся глухое рычание, скрипит под тяжёлыми шагами снег. Итан напрягается, вслушивается, сжимая пальцами шершавую рукоятку — у него осталось лишь десять выстрелов.
Наступает тишина, и Итану даже страшно сделать вдох. Только вслушивается, намертво замерев — старая кровать под ним беспомощно скрипит от любого движения.
Табурет с грохотом отлетает в стену. Хлипкая входная дверь скрипит, медленно открываясь.
— Ита-ан, — раздаётся из-за приоткрытой двери преувеличенно веселый знакомый хриплый голос, растягивающий гласные. — Ну где же ты, meine besondere{?}[(нем.) мой особенный.]?
Пистолет в руках дёргает вбок — то ли телепатической силой Хайзенберга, то ли это руки Итана дрожат. Впрочем, целенаправленно наставлять дуло обратно на незваного ночного гостя сам Итан не спешит. Рваный вдох заставляет его тихо надрывно закашляться.
— Итан? — веселье из голоса Хайзенберга вмиг пропадает, когда тот вылавливает взглядом спрятавшегося в темноте — хотя что он может вообще видеть сейчас в своих тёмных очках?
Хайзенберг крутит в руках огромный металлический молот, словно тот весит не более килограмма, и отставляет его к стене, глубоко царапая шестернями деревянный пол. Хватает откуда-то с полки масляную лампу, поджигает массивной зажигалкой. Комнату из ночной темноты выхватывает тусклый жёлтый свет, тени от которого тянутся по стенам и безмолвно танцуют, наблюдая.
— Итан, ну ёб твою мать, — рычит Хайзенберг, срывая с лица очки и кладя их в карман плаща. Белые глаза с узкими зрачками-точками, яркие, выделяющиеся, в таком освещении кажутся сверкающими лунными камнями. — На полдня тебя оставить нельзя, как уже весь поёбанный.
Итана пробивает на смешок. Кажется, словно Хайзенберг о нём беспокоится. Беспокоится ли? Звучит как полная глупость. Итан не готов ему верить, по крайней мере сейчас. Но он определённо рад его видеть: несмотря ни на что, Карл из всех возможных неожиданных визитёров в тёмную трухлявую лачугу посреди ночи — лучший кандидат на эту роль.
— Нехрен было давать мне карту фабрики с отметкой выхода.
Хайзенберг замирает на секунду, а после скалится в довольной улыбке.
— Всё-таки натворил что-то, да? — и в неровном жёлтом свете масляного огонька улыбка кажется чересчур клыкастой для простого человека.
Хайзенберг подходит ближе, слишком близко — Итан было пытается вскинуть пистолет, но тот мигом вылетает у него из рук, обжигая шершавым покрытием ладони.
— А это что?.. — на лбу и между бровей Хайзенберга пролегают тёмные глубокие морщины недовольства.
Ему плевать на какое-то там личное пространство — подходит впритык к сидящему на хлипкой кровати безоружному Итану, тянется ладонью к правому колену, тому самому, искусно и бережно собранному по кусочкам. Итан только сейчас замечает, что штанина вся пропитана тёмной влажной кровью. Шершавые жёсткие пальцы с силой сжимают через мокрую ткань, и тот не сдерживает тихого ойканья и шипения под нос — больно. Недовольство Хайзенберга даже в неясной темноте отчётливо видно по сетке глубоких морщин вокруг глаз.
— Снимай штаны, — с этой хлёсткой фразой он стягивает с рук кожаные перчатки, убирая их в карман.
— Ч-что? — опешивает Итан, его бросает в холодный пот.
Хайзенберг не повторяет — рычит недовольно, кладёт широкие обжигающе горячие ладони на бёдра, вжимаясь шершавыми пальцами, тянется было к пуговице. Итан, захлёбываясь воздухом, машинально толкает его здоровой ногой куда-то под рёбра, панически пытается отползти назад, подальше, пусть дальше и некуда. Шипит и сжимает зубы от боли в пульсирующем потревоженном колене. Широкая ладонь ловит его за расчёсанное горло, с силой вжимая в колючее шерстяное покрывало щекой, Итан пыхтит, беспомощно отбиваясь, задыхается от боли и сильных пальцев на шее.
