Кухарка откашливается и стучит в дверь.

Что такое? говорит он в удивлении, отпрянув.

Я ничего не могу с ней поделать, говорит кухарка, она быстро произносит слова, стоит с опущенной головой. Она не перестанет звать вас, сегодня один из ее плохих дней.

Кидане соскальзывает со стола и выходит из комнаты, чуть задев кухарку. Когда Хирут встает и снова поворачивается к двери, кухарки уже нет. Она остается одна в кабинете, слышит, как набирают силу и спадают голоса Кидане и Астер, и впервые признает, что некоторые воспоминания следует огораживать другими, что люди, которые достаточно сильны, должны держать других на расстоянии. А когда она возвращается на кухню, чтобы помочь кухарке, первая нить горечи завязывается в ней, едкая, как гниль, такая слабая, что она предпочитает принять ее за отдаленный запах дыма.

Интерлюдия

Хайле Селассие тихо сидит в своем кабинете. Сегодня второе сентября 1935 года, и первые пряди ночи начали проникать в ткань дня. Он сидит на своем любимом стуле, обхватив себя за плечи, перед ним на столе стопка вскрытых телеграмм. Сообщения приходят все в том же духе: Эфиопия на грани конфликта, угрозы Италии становятся все истеричнее. Дождливый сезон закончился, и когда дороги подсохнут, по ним наверняка двинется оккупационная фашистская армия. Что намерен предпринять его величество? Необходимы припасы. Порт Массава заполняется итальянскими кораблями. Войска стягиваются к Асмаре, готовые двинуться к нашим границам.

Хайле Селассие потеет. Высокий потолок давит на него. Пол поднимается. Аддис-Абеба кипит, его народ собирается в церквях. Хайле Селассие должен молиться. Он должен быть со своим Советом. Он должен быть со своей семьей, но император может только одно: податься вперед на своем стуле и кивнуть адъютанту, давая распоряжение развернуть две только что поступившие катушки. Новости старые, но он хочет просмотреть их. Он хочет, чтобы их содержание захватило его. Он хочет сидеть в середине этой сужающейся комнаты и прокладывать путь навстречу войне, наступающей на него со скоростью и мощью локомотива.

Адъютант держит в каждой руке по круглому металлическому контейнеру. В одном по-английски, в другом по-итальянски ваше величество.

Император вперяет в него взгляд: он одет, как ференджи, костюм в тонкую полоску по индивидуальному пошиву. Его тонкие усики выровнены аккуратнейшим образом. Его глаза смотрят пронзительным взглядом человека, который не боится. Император вдруг понимает, что не помнит его имени, но он знает отца этого молодого человека и отца его отца тоже помнит. Он знает, из какой деревни происходит жена адъютанта, знает про тайную любовницу, которую тот содержит в Дэбрэ-Зэйте. И он знает, что во время просмотра молодой человек будет покорным, но при этом будет гореть желанием выйти за дверь и посплетничать.

Какую первой, ваше величество? снова спрашивает адъютант. Одна катушка из «Люче». Он называет итальянскую пропагандистскую новостную службу. Я могу перевести для вас любую.

Он слышит отзвук голоса своего старого наставника, отца Самюэля, цитирующего псалмы: десница Твоя найдет всех ненавидящих Тебя[14]. Ту, которая справа, говорит император. И выключи звук.

В катушках новости последних месяцев. Ни о чем новом они не расскажут: итальянские солдаты плывут к Эритрее. Муссолини заявил о своем праве колонизировать Эфиопию. Солдаты императора – всего лишь фермеры со старыми винтовками. Итальянцы вооружены гораздо лучше. У Италии есть самолеты. У Италии есть согласие Лиги Наций в форме пассивного молчания. Императору все это известно. Но доставка сообщений замедлилась, тогда как события ускорились, и эти последние катушки – все, что есть у него, чтобы представить себе события ближайших дней и недель.

Хайле Селассие слышит осторожное покашливание из коридора. По другую сторону запертой двери его советники начинают проявлять нетерпение, они ждут, когда он их позовет.

Начинай, говорит он адъютанту.

Адъютант вставляет катушку в проектор. Хайле Селассие слышит потрескивание прокручивающейся пленки и шипение электрического тока, змеей ползущего по проектору. Вскоре комната погружается в серый туман, и он медленно моргает, когда черный экран начинает хрипеть за белыми пятнышками, потом на нем появляются цифры.

Он подается вперед, сжимает руки в кулаки и смотрит. Не упускает ни одной детали. Он видит извергающиеся струи водопада Тсиссат и холмы Гондэра. Он видит карту и ожившую белую линию, повторяющую очертания Нила, ползущую мимо суданских женщин, вброд пересекающих великую реку; мимо египетских рабочих, сооружающих плотину; линия выходит из Эфиопии и исчезает совсем. Потом он видит высокие линии Нью-Йорка и группу американцев за столом, над которым из стены торчат два больших бивня. Он останавливает взгляд на бивнях.

Репортаж сообщает о его коронации, и он видит себя. Хайле Селассие помнит это мгновение. Он был горд. Был готов к тому, что его ждало. Хайле Селассие видит себя молодым, вот он салютует герцогу Глостерскому, выходящему из вагона. За герцогом идут высокопоставленные почетные иностранные гости, приехавшие на церемонию превращения раса Тэфэри Мэконнына[15] в императора Хайле Селассие.

Потом ведущий перескакивает через несколько лет, и он снова в 1935 году, видит Бенито Муссолини: узкоглазого, с выступающей челюстью. А вот и его солдаты – многочисленные, как муравьи. Они садятся на громадный корабль. А вот Бенито на белом коне перед статуей Юлия Цезаря.

Встык идут кадры с возмужавшим и помрачневшим Хайле Селассие в его кабинете; он сидит, сложив руки, когда он кивает и смотрит мимо камеры, в его глазах таится тихий страх. Кто тогда говорил с ним? Какой вопрос заставил его отвернуться вот так?

Мы здесь. Мы здесь, шепчет он, потом придумывает формулу получше: я здесь.

Еще раз, говорит он. Переставь проектор поближе к стене.

Он хочет, чтобы изображения проецировались на три стены. Он хочет, чтобы они двигались справа и слева от него, стереоскопически. Он хочет стать частью этого раскалывающегося мира. Он хочет устремлять взгляд в центр, пока периферия не заскочит по его велению в середину. Он хочет научиться противостоять хаосу и сохранять спокойствие, пока мир не вернет себя в прежнее состояние.

Адъютант ставит катушку еще раз.

Император закрывает глаза и слушает потрескивание целлулоида по металлу. Он понимает, каковы составные части этой надвигающейся войны. Он может разобрать ее и проанализировать каждый гнилой сегмент имперской мечты Муссолини. Он видит отдельные части, но не может осознать целого. Он не понимает, что еще может сделать.

Ваше величество? Пленка закончилась. Поставить еще раз?

Он кивает, потому что не верит своему голосу. Он чуть отодвигает назад свой стул, открывает глаза и позволяет изображениям прийти в столкновение.

Еще раз, ваше величество?

Император не может ответить. Он может только сидеть в этой темной комнате и моргать, пытаясь вернуть мир в фокус.

Хирут делает передышку – она просеивает тефф[16] на веранде. Кидане и Берхе у конюшни за углом, вне ее поля зрения. Они разговаривают непринужденным дружеским тоном, даже не догадываясь о том, что закопано под поленницей в двух шагах от них. Она спрятала там украденное несколько недель назад и после этого была все время начеку, она так остро ощущала присутствие Астер и Кидане, когда те выходили из дома во двор, что даже стала спрашивать себя, а не чувствуют ли они, что она сидит у них на закорках, поворачивает голову, когда поворачивают головы они, залезает им в глотки, желая услышать самый первый намек на то, что ее раскрыли: резкий вдох, неожиданный хруст в шейных позвонках. Голоса двух мужчин доносятся до нее. Потом они появляются в воротах, держа обеими руками за концы длинный холщовый мешок, на котором лежат две новые винтовки. Они собираются доставить дополнительное оружие в новое войско Кидане – молодым рекрутам, которых он готовит к еще не начавшейся войне. Хирут наклоняет голову и, облегченно вздохнув, продолжает просеивать тефф.