Мы уверены, что женщины повсюду имеют одинаковое желание – сохранить мир и любовь.

Громкоговоритель в приемнике представляет собой сетчатый свод – словно опутанное сетью солнце. Она так близко, что чувствует теплое гудение приемника, едва ли не ощущает императрицу и принцессу в виде двух плотных световых блоков, вращающихся в каком-то месте, где голоса перемещаются скорее, чем плоть. Где-то там, за лесами, и сеткой, и бобышкой, и стеклом, которое удерживает на месте нервный индикатор, существует женщина царских кровей, которая покинула свое тело и стала одновременно громадной и невидимой, могущественной, как ветер. Хирут глубоко в своих мыслях, она зачарована и поражена, а потому поворачивается, чтобы увидеть, что происходит, только когда Астер легонько ударяет ее по ноге.

Мы все знаем, что войны уничтожают человечество, и женщины во всем мире, несмотря на все расовые, мировоззренческие и религиозные различия, ненавидят войну, потому что она плодит одно: разрушение.

Астер стоит в сводчатом проходе, облаченная в блузу и бриджи, испачканная накидка из звериной шкуры лежит у нее на плечах. Она ниспадает складками, висит так, что Хирут видит: ее готовили мастеровитые руки, они умело растерли и умаслили ее, чтоб она тесно прижималась к телу и повторяла его формы. Астер перекидывает свою новую винтовку с левого плеча на правое, а ее ноги твердо и уверенно стоят на полу. Она великолепна. Она являет собой устрашающую и потрясающую фигуру, что-то знакомое и одновременно чужое, пугающее и непонятное. Женщина, одетая, как воин, имеющая столь же свирепый вид, что и мужчина.

Война убивает наших мужей, наших братьев и наших детей. Она уничтожает наши дома, разбрасывает по свету наши семьи.

Хирут переводит взгляд с радиоприемника на эту женщину, с ее маленьких ног на ее гордую голову, с ожерелья, которое лежит поверх накидки, на ее красивое лицо. Императрица продолжает говорить устами дочери, а Астер слушает.

В этот час, в такие трагические и печальные времена, когда агрессор собирается нарушить ход наших жизней, мы бы хотели обратить внимание женщин всего мира на то, что их долг – озвучить и выразить солидарность против таких действий.

Астер уверенно переходит в центр комнаты. Она – идеальный баланс, посредством которого непокорный мир удерживается и возвращается на свое место. Астер в воинском приветствии подносит руку ко лбу.

Если смотреть с Красного моря, то кажется, будто Массава поднимается над изнывающим от жары горизонтом, подрагивающим лоскутом белых арок и пыли, пробивающихся через дымы и соль. Этторе Наварра с «Клеопатры» видит, что «Лигурия» пришвартована кормой вперед рядом с «Ганге». Он морщится, когда другой корабль на ходу издает протестующие гудки. Столько дней в спокойных водах, а потом это: шумные пароходы борются за место, рев ослов, висящих над переполненной пристанью, контейнеры с пушками, громко скребущие доски. Множество судов рассеяно по морю, которое ширится и кипит у него за спиной, словно Массава стала местом великого и древнего спартанского сражения.

Пока корабль становится на якорь, Этторе достает фотоаппарат и начинает наводить его на пристань. За его спиной люди сражаются за место у перил. Он слышит голоса Фофи и Марио – они выкрикивают его имя, пытаются привлечь его внимание, но его взгляд прикован к тому, что он видит и слышит перед собой: ко всей белизне зданий этого портового города, высоким и стройным пальмам, горам ящиков и бочек, чернокожим мужчинам в тюрбанах и коротких штанах, выгружающим провизию с кораблей, крикам чаек, летящих навстречу морскому ветру.

Этторе закрывает глаза и думает об их семейном очаге, о седеющих волосах отца, его голове, склоненной над книгой на столе, когда он сидит спиной к окну, выходящему на Венецианскую лагуну, об их доме, окруженном каналами. Надвигающаяся война принесла с собой один из редких моментов в жизни Этторе, когда отец говорил с ним, не скрывая волнения и беспокойства. В полумраке кабинета Лео Наварры Этторе видел на лице отца и остережение, и неодобрение.

Лео сказал: Немногие рождаются, когда им следует родиться. Я очень надеюсь, что это время уготовано для тебя.

Этторе тогда же понял, что это не столько благословение, сколько умолчание, способ отца сообщить о том, чего он не мог сказать: о тех, кому не повезло, о тех, кто родился не тогда, когда им следовало бы.

Это самая выразительная черта Лео, его способ наращивать умолчание, при этом внешне будто бы отталкивая, обнажая его. У его отца была манера говорить таким образом, что смыслы пульсировали на другой, почти не слышимой частоте. Стоя на палубе и чувствуя вес фотоаппарата в руке, Этторе в очередной раз осознает, что он провел все свои годы с самого детства, пытаясь понять то, что нельзя произнести, вызвать зрительный образ мира, который не только погружен в темноту, но и не может существовать без нее.

Он, конечно, никогда не скажет этого Хирут, не скажет даже в те дни, когда судьба забросит их обоих в горы Сыменской долины и один из них будет пленником другого. Вместо этого он показывает ей фотографию – его родители в день свадьбы: его отец, мужественный и неловкий, его мать, робкая и счастливая. Когда она пробует новое слово, которому он обучает ее: morire, он просто кивает и повторяет слово. Умереть: morire. Я умираю. Ты умираешь. Мы умираем. Они умирают. Умирать. Она говорит ему на амхарском, Иннатеина аббате мотевал. Мои мама и папа умерли. Мемотех. Умереть. Она повторяет это слово и показывает на фотографию, и показывает на свое сердце. На этой горе, глядя на Хирут через ограду из колючей проволоки, он, едва освоивший несколько слов амхарского языка – полковник Фучелли лично настоял на том, чтобы он начал изучать этот язык, – не понимает, что она говорит. Он думает, что без соответствующих грубых жестов ей никогда толком не понять значение глагола morire. Он показывает на небо, а когда она поднимает взгляд, они видят черную птицу, исчезающую в крупных облаках.

Астер и Кидане спорят во дворе. Рассвет еще не наступил, и на Астер блуза Кидане и его бриджи. На ее плечах толстыми складками лежит, ниспадая до колен, накидка. Она упряма и несгибаема, она не уступает Кидане, у которого опущены плечи и опухли глаза. Их громкие голоса взорвались вскоре после его возвращения поздним вечером. Его появление вытащило из кровати кухарку и Хирут – нужно было приготовить ему позднюю трапезу. Теперь кухарка сидит рядом с ней, неторопливо перебирая чечевицу в миске, они слушают звуки набирающей обороты ссоры между супругами.

Сними, говорит он. Я тебе это сказал, едва только вошел.

Это мое право.

Это накидка моего отца. Видишь кровь на ней? Грязная шамма[32] Кидане соскальзывает с одного плеча. У меня нет времени на пустые разговоры, говорит он, я не спал несколько дней. А теперь еще это. Он тянется к застежке на горле накидки жены. Отдай ее мне.

Я знаю, чья она, говорит Астер.

Берхе переделал для нее одежду Кидане. Под накидкой туника, отвечающая размеру ее хрупких плеч, с укороченными рукавами, с обрезанным и подшитым подолом. Он переделал брюки под ее икры, слегка расширил на бедрах, и теперь они красиво обхватывают тонкую талию Астер. Одежда изящно сидит на ее фигуре, подчеркивая мягкие линии тела.

Кухарка отставляет миску, отирает руки о платье. Как долго они могут этим заниматься, шепчет она, глядя на препирающуюся супружескую пару. Завтра столько дел.

Они уже достали из кладовки все приправы, бобы и зерно, распределили их по маленьким мешочкам. Они уже подготовили связки шарфов и одеял, купленных соседями, – связки эти достаточно легкие для переноски. Они заполнили бессчетное число кувшинов водой, чтобы пить на марше. Кухарка приготовила столько еды, что можно было бы накормить всех гостей на богатой свадьбе, но этого хватит им всего на несколько дней. Они работали без перерывов, но еще предстоит принять некоторые решения о том, что оставить и что Астер предстоит отдать на расхищение бандитам или итальянцам.