Я зажал рот рукой.

– Все будет хорошо, – отец потрепал меня по плечу.

Я кивнул, но не поверил. Не верил и он себе, его голос предательски дрожал.

– А где Ян? – спросил я, желая перевести тему разговора.

– У бабушки. Я посчитал, что там ему будет лучше. Незачем ему смотреть на все эти больничные ужасы.

Рассуждения моего отца были вполне логичными для переживающего за сына родителя.

– А могу я на них посмотреть? – спросил я.

– Думаю да, я только что у них был. Сейчас спрошу у Дмитрия Аркадьевича.

Дмитрием Аркадьевичем оказался заведующий реанимационным отделением. На мое посещение он дал согласие без каких-либо возражений.

Прежде чем отпустить меня в отделение, отец отвел меня в сторону.

– Если пойдешь к Лине, то не говори ей ничего про Марка. Она думает, что он тоже отделался легкими травмами.

Я кивнул, все прекрасно понимая.

– Ей сейчас ни к чему переживания. Пусть лежит спокойно и выздоравливает.

Я снова кивнул. Отец обнял меня. Я ответил ему тем же.

Тучная женщина на посту, когда я дал ей бумажку с разрешением заведующего, смерила меня недовольным взглядом. Мне показалось, что будь ее воля, она бы вообще меня никуда не пустила. Но приказ начальства она нарушить не могла.

Вступив в длинный коридор, я не спеша двинулся вперед, не желая пропустить нужную палату. Здесь пахло лекарствами еще сильнее, чем в остальной больнице. В нескольких палатах я заметил людей. Видимо это были родственники других пострадавших от падения крыши в «Олимпе».

Марка я нашел в палате №7. Он лежал сразу справа от двери. Остальные три места тоже были заняты, но я не обратил на них внимания. Все мои мысли были с младшим братом.

Выглядел он плохо. Изо рта торчала трубка, подключенная к аппарату искусственной вентиляции легких. Голова обмотана таким количеством бинтов, что он был похож на марсиан из фильма «Марс атакует!». Верхняя часть тела покрыта синяками и кровоподтеками. Невольно, у меня на глаза навернулись слезы. За что этому ребенку досталась такая участь? В чем он провинился?

Я любил своего младшего брата, хотя по-настоящему знал его меньше двух лет. Пока я стоял и смотрел на него под мерное пиканье монитора, отсчитывающего его сердечный ритм, в моей голове пронеслись все наши встречи за эти короткие полтора года. Мы много раз играли в приставку. В основном в футбол. Несмотря на возраст Марк играл лучше меня. Каждый раз, когда он пропускал гол, он весь сморщивался и фыркал. Как ему казалось, он так собирается с силами. Отчасти это было правдой. За эти два года я не выиграл у него ни разу.

Иногда мы гуляли с ним летом в парке. И именно я согласился составить ему компанию на аттракционе «Салют», одного его тетя Лина пускать не хотела. Я до сих пор помню, как он радостно вскрикивал, когда центробежная сила вжимала нас в стену, а наша семья стояла внизу и смотрела на нас, поедая мороженое. Они махали нам руками, а мы махали в ответ. Наверное, именно тогда я впервые почувствовал, что у меня есть любящая семья. Нет, свою маму я тоже люблю, но таких воспоминаний из детства у меня никогда не было. А еще он очень любил Noize MC и слушал все его альбомы по несколько раз. Он даже уроки делал под его песни и иногда включал их, когда мы играли в приставку.

Постояв несколько минут, я вышел из палаты. Атмосфера в отделении стояла тяжелая. Чувствовалось присутствие витающей тут смерти. Я вытер слезы платком и еще немного постоял в коридоре. Убедившись, что мои глаза сухи, как рот бедуина, путешествующего по пустыне, я направился искать тетю Лину.

Она лежала в палате № «3». Это было вызвано чисто практическими соображениями. Когда человек находится в реанимации и для его жизни есть угроза, ему противопоказаны любые переживания. А как не заставить мать переживать о собственном ребенке, когда он лежит рядом? Очень просто. Положить ее в другую палату. Это уменьшит и физический контакт, и психологическое напряжение.

Когда я вошел, тетя Лина, лежавшая у окна, оторвала взгляд от происходившего на улице, и повернулась ко мне. Ее губ коснулась улыбка.

– Добрый день, – сказал я шепотом.

Она протянула ко мне свои руки. Мы обнялись.

– Как вы?

– Все хорошо, только сломана нога. Когда это произошло, мы с Марком стояли в очереди в «Бургер Кинг». Я слышала, многие погибли, так что я еще легко отделалась, – она кивнула на свою загипсованную до самого бедра ногу.

– Да, легко, – согласился я.

– Это какой-то кошмар. Представляешь, такое случилось первого января, в Новый Год, когда у всех людей праздник. Не представляю, как вообще можно такое пережить.

– Да, настоящий ужас.

– Кстати, ты уже был у Марика? – спросила она.

– Нет, к вам я пришел первым, – соврал я, почувствовав себя при этом настоящей сволочью.

– Очень странно, что нас не положили в одну палату, хотя я просила. Не понимаю, почему нельзя это сделать?

– Такие правила, тетя Лина. Если вы будете в одной палате, то можете навредить ему, сделать какую-нибудь глупость.

– Я что дура какая-то что ли? Как я могу навредить сыну?

– Не спрашивайте меня. Эти правила выработаны годами и почти все проверены кровью пациентов, поэтому просто поверьте. Так будет лучше.

– Ну хорошо, тебе я верю, – она улыбнулась.

Я улыбнулся в ответ, но почувствовав себя еще большей сволочью.

Мы еще немного поговорили. В основном о том, чем она займется после больницы. В планах было съездить в феврале в отпуск. До Нового Года они планировали поехать куда-нибудь, где тепло. Тетя Лина хотела поехать в Испанию, мой отец же голосовал за Перу, он всегда мечтал посмотреть на древний город инков Мачу-Пикчу. Я слушал ее, кивал, улыбался и понимал, что ничему, из того, что она говорит, сбыться не суждено.

Марк Темиров, мой младший сводный брат, умер 5 января 2019 года. Его слабый организм подростка не справился с послеоперационным восстановлением. Отек мозга и нагрузка на сердце, вызванные операцией. Врачи сделали все возможное. С тех пор Новый Год в семье моего отца больше никогда не празднуют.

Похороны состоялись через два дня. Пришли его школьные друзья и некоторые учителя, а так же многочисленные родственники. Народу набралось около двух сотен человек и это дало мне возможность впервые понять, что такое смерть родственника для родных людей, потому что для меня смерть была чем-то обыденным, с чем я сталкивался каждый день в силу выбранной профессии.

В тот день Семен Аркадьевич дал мне выходной. Было холодно. Все погодные порталы в интернете твердили, что температура около минус десяти, но влажность превращала эти безобидные десять градусов в кусачую двадцатку. Похороны проходили на Новодевичьему кладбище. Отец плакал, тетя Лина тоже.

Когда я подошел к гробу, чтобы попрощаться с Марком, то не стал снимать перчатки и только сделал вид, что поцеловал его в лоб. Если бы это кто-то заметил, то мой поступок вызвал бы возмущение и пересуды о моей брезгливости, или, что еще хуже, о моей нелюбви к сводному брату. Все это собачья чушь. Я не поцеловал его, потому что не хотел видеть его смерть, чувствовать его ужас. Я хотел все это поскорее забыть и больше никогда не возвращаться. Он был слишком молод, чтобы умереть, но он умер. Умирать вместе с ним я не хотел.

На поминках, когда показывали фильм о Марке, я вышел. Сдержать слезы не было сил, а я не хотел, чтобы их кто-то видел. В последний раз, когда я был на поминках, хоронили мою бабушку. Я ее тоже очень любил, но тогда мне было всего двенадцать, и в силу своего возраста я не совсем понимал суть происходящего. Тогда я еще мог подумать, что бабушка ушла в лучший мир. Сейчас, в восемнадцать, я понимал, что лучшего мира нет. Нет ни ада, ни рая. Есть просто жизнь и просто смерть. Все.

Мне было тяжело. Помогла поддержка отца, он держался лучше всех, и помощь общества «Олимп-2018», организовавшего психологическую поддержку для родственников погибших в этой ужасной трагедии. Организатором этой группы была Екатерина Ремизова, вдова Александра Ремизова, мужчины, чья воспоминания я увидел в 1 января 2018. В той трагедии она потеряла не только мужа, но и двух детей.