Свой первый раз я помню, словно это произошло вчера, и я сейчас не о сексе. Мне было пять лет. На дворе стоял июль две тысячи четвертого года. Я играл на улице под зорким взором моей матери. Девочки в этом возрасте играют в куклы, мальчики в машинки, а я играл в игру под названием «Царь муравейника». Сам придумал, сам играл.

Около большого тополя недалеко от детской площадки был муравейник. Тогда, в пять лет, мне он казался огромным. Сейчас я думаю, что он был всего лишь сантиметров тридцать или сорок в диаметре. Игра заключалась в том, что я был царем муравьев. А поскольку в своем представлении царем я был очень хорошим, то периодически подбрасывал своим подданным какую-нибудь еду. Обычно это были жуки или дождевые черви. Мне очень нравилось смотреть, как мои подданные облепляют, естественно по моему приказу, дождевого червяка, и он извивается в предсмертных конвульсиях, пытаясь сбросить с себя десятки убивающих его муравьев.

Иногда мне удавалось поймать кузнечика, но я очень быстро понял, что они со своими длинными ногами легко ускользают от моих подданных. Поэтому я стал отрывать им ноги. Теперь они были беспомощны, и я со своей царской высоты наблюдал, как бедного кузнечика утаскивают туда же, где несколько минут назад скрылись его конечности.

В какой-то момент этой игры, мне пришла в голову гениальная идея. Я ведь был очень добрым царем и исправно снабжал своих подданных пищей, поэтому решил, что мои маленькие слуги должны сделать кое-что и для меня. В квартире под нами жила отвратительная бабка. Все ее звали баба Яга, а моя мама называла ее тетя Клава. Она ходила с длинным костылем, от нее все время воняло лекарствами, а из зубов остался только один верхний резец. Каждый раз, когда она встречала нас с матерью, то щупала меня и приговаривала какой я хорошенький. Мне казалось, что она хочет меня съесть. Недаром же придумали все эти сказки про избушку на курьих ножках. А поскольку у меня теперь были свои собственные муравьи, они должны были спасти их царя.

Мне это виделось так: я опускаю руку в муравейник, мои маленькие слуги забираются по руке ко мне на плечи и прячутся под футболкой, чтобы их не заметила моя мама. А уже дома я бы выпустил их в туалете, они по вентиляции проникли в дом к бабе Яге и там уже ей рассказали, что их царя есть не стоит, и вообще не такой уж он и хорошенький.

Для пятилетнего мальчика это был идеальный план. Для муравьев, тысячелетиями подчиняющихся инстинкту охранять собственный дом, в нем был один маленький недостаток: я для них был всего лишь угрозой. Особенно в тот момент, когда опустил свою руку в муравейник. Наверное, за всю историю человечества такую боль и обиду от предательства собственного народа испытывали лишь несколько царей и пара императоров. Теперь к этой когорте избранных присоединился и я.

Первым моим желанием после такого коварного предательства было растоптать этот муравейник ногами. Однако, рука еще помнила укусы, а мои маленькие пятилетние ноги повторять ее опыт не хотели. Тогда, как и любому умному царю, к которым я себя причислял, мне пришла в голову гениальная идея. Лучшим способом отомстить предавшим меня муравьям будет забрать у них щедро подаренную мной пищу. К моему удовольствию тело последнего кузнечика еще не скрылось в одном из проходов муравейника. Я схватил его и уже собирался отшвырнуть подальше, как в этот момент произошло событие, изменившее всю мою жизнь.

Я перестал чувствовать собственные руки, ноги, голову, а зрение поменялось. Теперь оно состояло из кусочков, словно кто-то сложил перед моими глазами мозаику, и я смотрел через нее. А вместе с этим пришла боль, невероятная ужасная боль оттого, что какой-то мальчик отрывает мне ногу, мою зеленую с оранжевой полоской ногу кузнечика.

Я пытаюсь вырваться, но его пальцы держат меня крепко. У меня больше нет ноги, но это мальчика не останавливает. Я чувствую, как его пальцы сжимают вторую ногу. Еще не прошла боль от первой ноги, а я уже чувствую ужасную боль от потери второй.

Я смотрю вниз. Моя вторая нога следует за первой туда, где копошатся эти ужасные твари. Я не знаю, почему я должен их бояться, но где-то внутри понимаю – к ним приближаться нельзя. У меня больше нет ног. Я вижу, как эти твари хватают их и тащат в свое логово. Хорошо, что я здесь, а они там. Даже без ног, лучше я буду здесь.

Мне все еще больно, но это ничто по сравнению с тем, что меня ждет там, внизу. Я уже все понимаю. Мальчик отпускает меня, и я лечу вниз, приближаясь к этим тварям. Боли от падения я не чувствую, ее затмевает боль оторванных ног. Но как только я оказываюсь среди этих ужасных чудовищ, даже эта боль отступает на второй план. Десятки жвал кусают меня. Я чувствую, как их яд расползается по моему телу, парализуя и пожирая меня изнутри. Боль невероятная. Ничто в мире не может с ней сравниться. Теперь я знаю, почему боялся этих чудовищ. Знаю, но ничего не могу с этим сделать.

Последнее, что я помню из воспоминаний того несчастного кузнечика, как несколько муравьев тащат его к черному проходу. Он видел, что в этом проходе скрывается его бывшая нога и понимал, что это конец.

Больше я ничего не помню. Видимо, на этом воспоминания кузнечика оборвались вместе с его жизнью. На меня нахлынули чувства. В тот момент я еще не осознал увиденное, но думаю, я это почувствовал на подсознательном уровне.

Первым моим порывом было взять палку и расколошматить этот муравейник, стереть его с лица земли, чтобы вот такие вот кузнечики больше никогда не испытывали ужаса. Но я ничего не сделал. Уже позже, обдумывая увиденное, я понял, что даже тогда, в пятилетнем возрасте, я осознавал собственную вину. Я оторвал этому кузнечику ноги и бросил его в муравейник. Я заставил его испытать тот ужас перед смертью, а не муравьи. И именно поэтому я в тот день не разорил муравейник палкой. Умирая, муравьи испытали бы то же самое, что и кузнечик. А этого я для них не хотел.

Эрлик, владыка подземного мира, повелитель царства мертвых и мальчик по имени Эрлик, способный видеть глазами мертвецов. Многие скажут совпадение. Нет. Таких совпадений не бывает.

Многие считают меня странным. Соглашусь. Когда ты видишь то, что другие не могут, обычные вещи тебе кажутся странными. Дело в другом взгляде на мир. Можно попробовать с этим жить, а можно сойти с ума. Я выбрал первое и пока у меня это получается.

Помните, я говорил вам, что моя мама называла моего отца «очень нехорошим человеком», но я ей не верил. Этому есть причина.

Моя бабушка, мать моей мамы, умерла, когда мне было двенадцать. Я ее очень любил. Моя мама всегда пыталась держать меня под контролем, следила за тем, чтобы я делал уроки, вовремя ложился спать, чистил зубы и протирал ботинки перед выходом на улицу. Бабушка же говорила, что жесткое расписание убивает личность. Поэтому я любил ее и поездки к ней в деревню. Там не было этого строгого маминого регламента. Не нужно было мыть за собой посуду и учить английский в свободное время. Я мог загорать, гонять соседских кошек или играть в войнушку сам с собой. Маленькие дети легко находят себе занятие, если оставить их одних. Бабушка этому не препятствовала. Она поливала помидоры и огурцы, собирала яблоки, ухаживала за цветами, кормила скотину, в общем, занималась всем тем, чем занимаются бабушки в деревнях. А я занимался своими детскими делами. Встречались мы только за столом, чтобы пообедать или поиграть в карты.

Поэтому, когда ее увезли в больницу с сердечной недостаточностью, я испугался. До этого я так пугался только в той истории с кузнечиком. Здесь же я боялся, что она от меня уйдет и очень сильно этого не хотел. Но, как говорила моя бабушка: «У человека есть свои планы, а у бога свои».

Я не плакал. Мама плакала, а я нет. Почему? Не знаю. Может быть, потому что не хотел осквернять слезами ее память. Она часто повторяла, что крокодиловы слезы удел слабаков. Но я думаю, что не плакал по другой причине. Я готовился. Впервые в жизни я собирался заглянуть в память человека и узнать о его чувствах. До этого я пробовал кузнечиков, сбитых кошек, мертвых собак, птиц. Была даже свинья. Бабушка зарезала ее к зиме. Но все эти смерти ничем не отличались друг от друга. Животные испытывали ужас, примерно одинаковый. Никто из них не хотел умирать. Только свинья задавалась вопросом, почему кормившая ее столько времени женщина теперь причиняет ей такие страдания. Все остальные были сосредоточены на своих эмоциях и ощущениях в последние несколько минут жизни. Теперь же я собирался прикоснуться к человеку.