51. Пропустили без особых проблем. Снимок сделан в Чимкентской области Казахстана. Это тамарикс в поре цветения, влаголюбивый, солеустойчивый кустарник, одиночного, группового и тугайного произрастания. Тамариксовые тугаи характерны для Южного Казахстана и значительной части Узбекистана. Одну ночь я и провел среди кустарников казахской национальности, которые, понятно, ничем не отличаются от своих узбекских собратьев. А вот в хлопководстве разница разительная: один и тот же климат, одни и те же почвы, но узбекские поля белым белы от урожая, а на казахских – кусты стоят сплошным зеленым лесом, чуть ли не выше человеческого роста, но коробочек – раз-два и обчелся.

52. Ох, как много тяжелого, ручного, черного труда в узбекском белом золоте! Сколько ни езжу по родимым дорогам, всюду одна и та же картина: на хлопковых полях машут кетменями в основном женщины, девушки и подростки, а в надзирателях у них – мужчина. Но где же остальные? Где парни? Тужат в тенечке, что нет достойной работы? Что безработица житья не дает? В смысле, не позволяет выйти из тени или тени?

И еще одно обстоятельство, также бросающееся в глаза, но, увы, безрадостное и казахам, и узбекам: многокилометровые зоны придорожной торговли, действовавшие те самые 11 лет, когда чимкентский участок тракта был открыт для узбекистанского транспорта, теперь походили на вымершие или доживающие свой век деревеньки российской глубинки. И только в одном местечке, называемом Сапар-базар, ярмарочная жизнь во многих ее проявлениях вполне процветала. Как выяснилось, основными оптовиками здесь были все-таки наезжающие купцы из Узбекистана. «Что же вы закрыли трассу?» – спрашиваю я на выезде из Чимкентской области Казахстана. «А это не мы. Это – ваши узбеки закрыли», – отвечает молодой офицер-таможенник.

Ситуация окончательно прояснилась через какую-нибудь сотню метров, когда я докатил до шлагбаума предварительного узбекского кордона. Удивленные появлением велосипедиста, из будки вышли все – два милиционера-сержанта, один средних лет, другой помоложе, и еще один в гражданской одежде, лет 25-ти. Он-то, посмотрев мой узбекский паспорт, и заявил категорически, что здесь, мол, ходу нет. «Что же, мне обратно возвращаться 60 км?» – пошутил я. «Да», – не моргнув глазом, ответил молодой человек. «А если и там меня, гражданина Узбекистана, тоже не пустят в мою же страну из братского Казахстана?» – спросил я. «Не знаю, – нагло усмехнулся мой противник, мы за там не отвечаем, мы здесь несём службу». Интуитивно я чувствовал, что молодой человек, если и имеет какое-либо отношение к кордону, то, скорее всего, в качестве добровольного шестёрки. Потому-то он и хамил без тормозов. Так или иначе, было ясно: меня вынуждают дать. Пришлось опять продемонстрировать удостоверение члена Союза писателей Москвы, а фотоаппарат навести на ментов. Подействовало: «Ладно, ладно, мы пошутили, проходите». Через пару сотню метров – другой пост, большой, респектабельный, таможенно-милицейский. Возможно, уже позвонили с предвариловки, что катит на велике чудик один, но трогать его не след, зубастый. Так или иначе, просачивание на вольную от надзирателей территорию Родины не составило никакого труда. А один таможенник-капитан (понятно, узбек) признался, что раньше был учителем русского языка и литературы, называл Пушкина и Лермонтова и даже пытался вспомнить популярного советского поэта: «Ну, как его?.. Еврей… Ему еще Нобелевскую премию давали…» «Пастернак, что ли?» – подсказал я. «Точно!» – обрадовался бывший учитель. А потом и вовсе разоткровенничался с москвичом: «Узбекистану следовало крепко держаться за Россию, а не заигрывать то с Турцией, то с Кореей, то с Америкой…».

Так, значит, не Казахский Президент запретил узбекам ездить по короткой дороге, чем узбекская молва объясняла несуразицу, но Узбекский. Чтобы казахская придорожная торговля, буйно цветшая и обеспечивавшая разнообразными и дешевыми продуктами и промтоварами узбеков, мощными волнами и потоками курсировавшими между Ташкентом и остальной частью страны, захирела и приказала долго жить. Зачем? Да чтобы казахам стало плохо. Братство братством, а табачок-то врозь. Так разве узбекам стало хорошо? Ладно, не будем о товарах, они сейчас, чуть дороже или дешевле, есть везде, были бы деньги. Но ведь за 7 лет, прошедшие с момента закрытия казахстанского участка тракта, узбекские автомобили, количество которых за те же годы возрастало в геометрической прогрессии, нажгли столько лишнего горючего на преодоление дополнительной полусотни километров через Гулистан, а граждане – столько убили зря добавочного времени в дороге, что переведи всё это в деньги, так можно было бы всю трассу от Ташкента до Термеза (самая южная точка страны на границе с Афганистаном) сделать подобной автобанам в Германии. Она же, главная автотранспортная жила Узбекистана, в настоящее время лишь на отдельных участках похожа на шоссе мирного времени, а остальные – словно дороги Смоленщины, расстрелянные и разбомблённые в последнюю Мировую войну юнкерсами, мессершмитами и хейнкелями. Зато на блокпостах даже с одинокого велотуриста, совершенно некоммерческого, пытаются снять, что получится. А уж с купцов, челноков, оптовиков-закупщиков – сам бог велел. Не небесный, конечно, а вполне земной. Неужто токмо магарычей ради узбекский бог узбекам же и закрыл дорогу через Казахстан? Или это пример того, что намерения бога были благими, но его наместники мостят ими две дороженьки: одну себе – для личной пользы, другую – народу, в мученье? А богу-то есть ли в том прок?..

Вообще-то пишется исмалоқ (в узбекском языке два к – обычное и горловое, в написании с хвостиком). Но в разговорной речи редко произносится по писаному – ысмалóқ. Обычно первый слог редуцируется, и слово звучит как смалóқ. И это – дикорастущий туркестанский шпинат (Spinacia turkestanica), употребление которого в пищу исторически связано именно с Каршинским оазисом. Полное наименование кушаний, которые исстари готовили и ныне очень популярны на моей малой родине, смалок-печак и смалок-сомса. Но весной, когда в обиходе говорят печак, без первой половины двухсложного слова, то подразумевают именно пирожок со шпинатной начинкой (хотя в узбекской кухне есть, скажем, и нухот-печак – пирожок с горохом). С другой стороны, словом смалок, без второй составляющей, обозначают и сам пирожок, и кучу пирожков на дастархане (матерчатая скатерть, непременный атрибут стола, когда сидят на полу или на земле).

Собрать смалок в Хилале не составляет никакой проблемы. У многих жителей приусадебные участки весьма велики, 30-50 соток (в смысле те наделы, которые дедовские и прадедовские; а новые, постсоветские – шаблонные, то бишь по 6 соток), и не вся земля используется в полной мере по разным причинам (отсутствие достаточного количества поливной воды, или рук не хватает, или не достает организованности, или лень-матушка не дает). Смалок вместе с прочей дикорастущей зеленью и захватывает запущенные и выпавшие из оборота участки.

53. У некоторых хилалцев (почтенного возраста) есть и так называемые дачи – земли на выселках, в той или иной степени используемые или же ждущие годами своего часа. На снимке – Соиб, старший сын моей сестры Мухтарам, дает минеральную подкормку посевам ячменя на дачном наделе семейства. В отдалении – его родители, а также близкие родственники, давно обосновавшиеся в этом выселке, который в народе прозван «Отáбезóр» (отцу надоело). То есть эти земли осваивались и застраивались теми, кого отец отделял от себя, а также самоудалившимися молодыми людьми.