Кроме того, в августе 1601 года несколько лордов и джентльменов были удостоены денежными наградами от Ее Величества за пресечение заговора и участие в суде. Свои 1200 фунтов получил и Бэкон[420]. Впрочем, он ожидал большего[421].
«Свободен, вновь ищу союза»[422]
Воспоминания о мятеже еще некоторое время тревожили правительство (нужно было выяснить масштабы заговора) и народ, но постепенно события февраля 1601 года отошли в прошлое. Бэкон продолжал выступать в суде и в парламентских дебатах. Его отношения с Коком становились все более напряженными, о чем, к примеру, свидетельствует полемика между ними, случившаяся в одном судебном заседании:
«Господин Бэкон, – заявил Кок, – если у вас на меня есть зуб, то лучше вытащите его, иначе боль, которую он вам причинит, превысит пользу от всех остальных зубов».
«Господин атторней, – холодно ответил ему Бэкон, – я уважаю вас, я не боюсь вас, но чем меньше вы будете говорить о своем величии, тем больше я буду в него верить»[423].
Этого было достаточно, чтобы Кок немедленно перешел к прямым оскорблениям, никак, впрочем, не поколебавшим невозмутимости Бэкона и давшим последнему повод пожаловаться на поведение коллеги Р. Сесилу.
В другой раз Бэкон вполне резонно заметил Коку: «если бы не ваша близорукость по отношению к вашему будущему, вы бы могли воспользоваться моими услугами»[424]. Но это был совет не для Кока.
В своих парламентских речах Бэкон с особой настойчивостью выступал за реформу законодательства, которое было перегружено давно устаревшими и ненужными нормами. «Чем больше законов мы создаем, – внушал Бэкон коммонерам, – тем больше ловушек, в которые мы потом попадаем»[425]. Многие с ним соглашались – надо модернизировать законодательство, но дело практически не двигалось.
Тем временем ситуация в Ирландии для англичан заметно улучшилась. На Рождество 1601 года Маунтджой (Charles Blount, 8th Baron Mountjoy; 1563–1606), сменивший Эссекса в Ирландии и успешно воевавший там, используя тактику выжженной земли, разбил войска Тирона, усиленные тремя тысячами испанских военных, и фактически взял остров под полный контроль. Бэкон, узнав об этом, начал активно выступать за ненасильственные меры по отношению к ирландцам. Но на то, чтобы окончательно решить ирландский вопрос, у Елизаветы уже не осталось времени.
Весной 1603 года ее физическое и умственное состояние резко ухудшилось. Вечером 23 марта было объявлено, что королева лишилась дара речи. Когда лорд-адмирал Ховард, лорд-хранитель Эджертон и секретарь Р. Сесил посетили ее, попросив в последний раз подтвердить знаком, по-прежнему ли Ее Величество желает, чтобы после ее кончины трон перешел к королю Шотландии, Елизавета подняла руки над головой, как будто надевая корону. После этого силы покинули ее.
Венецианский посол сообщал, что «во дворце удвоена охрана и наемники вооружены. Королевские украшения и серебро перенесли в Тауэр под охрану королевских ювелиров. Многие придворные тоже отдали туда свои драгоценности… Волнения и тревога в каждом доме. Многие из министров ненавидимы народом. В городе очень боятся католиков, т. к. их сорок тысяч, и они открыто противодействуют королю шотландцев… Однако у католиков нет лидера, но есть разногласия»[426].
В этой ситуации некоторые министры приняли сторону Якова и старались заручиться его расположением. По словам Томаса Деккера, «сообщение о ее [Елизаветы] смерти, как разряд молнии, могло убить тысячи, сокрушить сердца миллионов, поскольку под ее крылом воспиталась нация, появившаяся на свет и выросшая при ней, нация, которая… кроме нее никогда не видела никакого другого государя, которая никогда не понимала значения странного заморского слова „change“»[427].
Бэкон, которому в 1603 году шел пятый десяток, всем своим существом был «елизаветинцем», и прощание с королевой было для него, как и для многих, прощанием с эпохой. Да, она не способствовала его карьере. И тем не менее с ее смертью он мог потерять многое. Ведь кто знает, какова будет политика нового государя? Что он одобрит, что осудит? Кого приблизит, а кого удалит от двора? Поэтому, когда стало ясно, что дни Елизаветы сочтены, Бэкон пишет два письма, очень сходные и по форме, и по содержанию, но разным адресатам.
Из письма Ф. Бэкона Майклу Хиксу, личному секретарю Р. Сесила (март 1603 года):
«Я был бы рад, как только представится случай, насладиться вашим обществом и дружеской беседой. И хотя нам, подобно игрокам в карты, приходится их прятать, все-таки я, всегда пользовавшийся вашим посредничеством, чтобы выразить мою истинную привязанность к господину Секретарю [Р. Сесилу], прошу вас найти время, чтобы сообщить ему, что в этом государстве он является тем человеком, которого я люблю более всего»[428].
И на всякий случай, если устроить патронат Р. Сесила не удастся, Бэкон пишет Генри Перси, 9-му графу Нортумберленда (Henry Percy, 9th Earl of Northumberland; 1564–1632):
«Поскольку время сева известно, тогда как время всходов зависит от случая или времени года, также и я могу засвидетельствовать, что в моей душе долгое время хранилось зерно привязанности и рвения к вашей светлости, посеянное уважением к вашим добродетелям и к вашему необычайному благородству и благосклонности к моему недавно умершему брату и ко мне. И семя это все еще прорастает, и ростки его ныне проявляются в этом признании.
…Скажу откровенно вашему сиятельству, – и это будет сущая правда (никакие гражданские бури не в состоянии выбросить ее из моего ума и сердца), – что ваша великая тяга и любовь к занятиям и созерцаниям предметов более высоких и более достойных, нежели обычные (вещь редкая в этом мире, а если говорить о персонах, подобных вашему сиятельству, то почти исключительная), служит для меня великим и главным мотивом выразить вам мою привязанность и восхищение. А потому, дорогой милорд, если я смогу быть полезен вашему сиятельству – моей головой, языком, пером, возможностями или друзьями, – я покорно прошу вас распоряжаться мной». И в конце он заверил графа, что предлагает ему свою службу не из каких-либо своих потребностей, «а просто из предпочтений и полноты моего сердца»[429]. Очень своевременно написано. Циничный и проницательный разум Бэкона точно рассчитывал предпочтения сердца.
24 марта 1603 года в 2 часа ночи королева Англии Елизавета I скончалась. Она правила 44 года 5 месяцев и несколько дней.
«Новой жизни радужный пузырь»[430]
Вступление на престол нового монарха вселило в Бэкона надежду на добрые перемены в его карьере, благодаря которым он сможет наконец-то рассчитаться с долгами и занять высокую должность. Но было одно опасение – как бы король, благоволивший в свое время Эссексу и помиловавший всех выживших участников мятежа, не поставил ему в вину выступление во время суда над графом. В 1604 году, стремясь заручиться расположением Якова I, Бэкон составляет так называемую «Апологию»[431] – документ, призванный реабилитировать его перед королем и друзьями казненного графа. «Все, что мною было сделано, делалось по соображениям долга и служения королеве и государству»[432], – таков был лейтмотив этого сочинения.