Надо сказать, что на Бэкона елизаветинские тирады особого впечатления не произвели, он знал – ее слова обращены не столько к нему, сколько к Эссексу. «Она больше сердится на него, чем на меня. Я же в собственном деле играю самую незначительную роль», – прозорливо заметил кандидат на должность секретаря Звездной палаты. В письме Р. Сесилу он выразил надежду, что королева «не обидится, если, не будучи в состоянии выдерживать свет Солнца, он уйдет в тень»[281]. И удалился в Твикнем-парк, где вдали от двора сумел поправить свое здоровье.

«Говоря откровенно (plainly), – писал он Бёрли, – хотя, быть может, напрасно (vainly), я не думаю, что обычная юридическая практика, а не служба королеве в какой-либо должности, принесет много пользы скромному таланту, которым наградил меня Господь»[282]. Причину своих неудач он видел в тайных происках Р. Сесила, поддержку которого считал показной, что, возможно, в какой-то степени соответствовало истине. Во всяком случае, отношения братьев Бэконов, особенно Энтони, с Сесилами в середине 1590-х годах сильно испортились. Фрэнсис высказал Р. Сесилу свое недовольство, а также сообщил тому ходившие при дворе слухи, будто он, сэр Роберт, был подкуплен «мистером Ковентри». Однако вскоре Бэкон понял, что зашел слишком далеко и может потерять расположение старшего Сесила. Чтобы смягчить ситуацию, Фрэнсис написал лорду Бёрли примирительное письмо от 21 марта 1594 года, фрагмент которого я процитировал выше. В нем он, кроме жалобы на то, что так и не занял должности, отвечающей его талантам, просил прощение у лорда-казначея за «чрезмерную доверчивость к пустым слухам» по поводу его сына и высказал надежду, что его сиятельство припишет это не его, Бэкона, «предрасположенности (inclination)» (Фрэнсис обошелся без прилагательного), но незавидному положению «просителя, утомленного морской болезнью»[283], в котором оказался.

Елизавета продолжала тянуть время и не допускала, чтобы до принятия ею окончательного решения по должности солиситора кто-то из претендентов сходил с дистанции. Все соперники должны были продолжать борьбу за место. Она умела и любила играть подданными. Тем более что с Эссексом это было несложно в силу полной предсказуемости его поведения: сначала он делал глупость, затем получал нагоняй от королевы с бурным объяснением, после чего граф дулся, покидал двор и запирался у себя дома или в имении, симулируя болезнь, а потом писал жалостливые письма Ее Величеству. Бэкон же был устроен не столь просто, а потому был не столь предсказуем. Может быть, поэтому Елизавета сдерживала его, как бы сейчас сказали, карьерный рост. С недалеким графом ей было проще, а когда требовался умный совет, ей достаточно было обратиться к лорду Бёрли.

Но и фавориты, зная ее слабости, играли с ней. К примеру, Уолтер Рэли в 1591 году имел неосторожность тайно, без разрешения королевы, жениться. Это могло стать и со временем стало поводом для скандала. Но Рэли не просто женился, он заключил брак с фрейлиной Елизаветы Элизабет Трокмортон. Причины просты: любовь Уолтера и беременность Элизабет. В 1592 году ревнивая стареющая королева обо всем узнала и отправила Рэли сначала под домашний арест, а в июне этого года в Тауэр. Рэли обращается за помощью в Р. Сесилу, умоляет королеву простить его, но все бесполезно. Он пишет ей стихи (бандит… простите, моряк и путешественник Рэли был еще замечательным поэтом и писателем):

Все это прекрасно, но обиженную королеву складным поэтическим словом не прошибешь, нужно средство посильнее. И Рэли повезло. Выяснилось, что английские корабли, среди которых были и принадлежавшие сэру Уолтеру, захватили богатую добычу – португальскую карраку «Madre de Dios», груженную пряностями, золотом, черным деревом, драгоценными камнями и шелками. И Рэли, и королева были пайщиками этой корсарской флотилии. Соответственно, Ее Величеству полагалась доля от полученной добычи. Королеве сообщили, что ее доля составляет примерно 10 000 фунтов. Это была явно заниженная сумма. И тогда Рэли из Тауэра пишет ей письмо, в котором предлагает 100 тысяч фунтов, причем, по его уверениям, исключительно из «искреннего желания услужить ей»[285]. Правда, в итоге он ей отдал 80 тысяч, но все равно «это более, чем когда-либо случалось кому-то преподнести Ее Величеству в дар»[286]. Дар был оценен, Рэли вышел из Тауэра и стал членом парламента[287].

Ф. Бэкону так не везло, он не был пиратом. 5 ноября 1595 года королева вручила патент на должность генерального солиситора сэру Томасу Флемингу (Sir Thomas Fleming; 1544–1613).

«В страду грешна пустая сил растрата»[288]

Когда граф Эссекс узнал, что должность генерального солиситора Ф. Бэкону не светит, он немедленно отправился к своему protégé. Эссекс чувствовал себя виноватым, что не сделал для Фрэнсиса все, что мог. «Я умру, – сказал граф в отчаянии, – если не сделаю хоть что-то для вашего благополучия (fortune). Не отказывайтесь принять от меня кусок земли, который я вам дарю»[289]. Речь шла о Твикнем-парк (Twickenham-Park).

Немного подумав, Бэкон ответил Эссексу: «Что касается моего благополучия, то это не главный вопрос, но предложение вашего сиятельства напомнило мне, что говорили, когда я был во Франции, о герцоге Гизе – он был самый большой ростовщик во Франции, потому что превратил все свои земли в облигации; имея в виду, что он не оставил себе ничего, кроме нескольких верных ему людей. Сейчас милорд, я не дам вам возможность повторить его поступок, не превращайте столь большими подарками ваше состояние в облигации, ибо тогда вы обнаружите вокруг себя много плохих должников»[290].

Однако Эссекс не внял этому мудрому предостережению и продолжал настаивать. В итоге Бэкон согласился, но заметил: «Милорд, я вижу, что должен-таки стать вашим вассалом (homager) и взять землю, которую вы мне дарите. Но знаете ли вы порядок вассальной присяги (homage) согласно закону? Она подразумевает сохранение верности королю и другим лордам, а потому, милорд, я не смогу быть вашим в большей степени, чем я был ранее… и если я стану богатым человеком, вы позволите мне возвратить ваш дар некоторым вашим последователям, не получившим награды»[291].

Подарок Эссекса, который Бэкон потом продал за 1800 фунтов, позволил последнему чувствовать себя в материальном отношении много уверенней, чем раньше. Кроме того, у Фрэнсиса появилось время спокойно оценить сложившуюся ситуацию. Неполучение должности он сравнил с удалением больного зуба («я был рад, когда [в детстве] это было сделано»[292]). Единственное, о чем он жалел, так это о потере уймы времени, которое «можно было посвятить лучшим целям»[293].