— Не надо тебе знать про нее, — проницательно замечает Гром, — ты пытаешься узнать про себя, Птица, — Разумовский отшатывается, но Игорь ловит его за плечо, привлекает к себе и, обнимая, говорит, склоняясь ближе. — Пока было лезвие, ты жил. Чем больше вреда причинял себе Сергей, тем больше ты ненавидел, тем сильнее становился. Ты позволял Рубинштейну обманывать его, потому что только в ненависти к нему, другому, оживал. А теперь, когда не будет пыток, не будет гнета, страданий, ты боишься исчезнуть.

Разумовский испуганно отталкивает его, но Гром не сдает ни сантиметра. Не выпускает и Сергея.

— А точнее — боишься, что Птицы не станет. Боишься остаться без защитника, — Игорь склоняется ближе, нанизывая себя на злой, затравленный взгляд, — Сереж, это ты сейчас со мной, ты боишься, это твой страх. Не Птицы, не Тряпки — твой. Это ты, — повторяет Игорь, не отводит взгляда от широко распахнутых глаз. — Я знаю, что тебе тревожно, тебе действительно больно, — крепче сжимает плечо; в глазах напротив — уже мольба. — Я понимаю эту боль. И ненависть. Они как две стороны монеты. Но сам ты не можешь ее перевернуть — это делает Птица. Только Птица может забрать боль, обратив ее в ненависть. Так ты освобождаешься. От самого себя.

Разумовский сдается. Опускает голову, смотрит куда-то в сторону громовских ключиц, даже не пытается поднять взгляд или ответить. А потом, неловко вывернувшись, придвигается ближе, и на удивление холодный нос упирается Игорю в шею.

— Но попадаешь в еще больший плен, — заключает Гром, произнося эти слова уже в рыжую макушку у подбородка.

Держит чужие плечи, гладит их, отмечая, что вода остыла, что пора подниматься, если не хотят замерзнуть; пора прекратить это сближение, если не хотят вырвать себе сердце через пару дней. Но не отпускает мысль о произошедшем сейчас. И Игорь не может ее не озвучить.

— Но ты ведь и на этот разговор об отъезде явился Птицей.

Разумовский вскидывается так, что вода переливается через бортик. Не успев и слова сказать, снова упирается носом в чужое плечо.

— Да понятно мне все с тобой, — усмехается Гром, крепко держа рыжий затылок и уворачиваясь от бестолково барахтающихся конечностей. — Но мне вот интересно, чего такого ранящего ты от меня ожидал, раз спрятался? Что солгу, будто мне все равно, куда тебя отправляю? Или снова преступления все припомню, припомню, кто ты есть? Ты же не зря спросил, верил ли я в твою виновность, когда ночью в офис шел. Думаешь, за человека тебя не считаю, а так, поддался соблазну? Как ты говоришь, гештальт после казино закрыл? Так вот послушай.

Гром размыкает объятия, и Разумовский отшатывается, отдаляется поспешно, утекает в другой конец ванны. Смотрит исподлобья, готовый дать отпор. С намоченных прядей капает вода.

— Я помню, что ты сделал. С собой в том числе. Идиотизм — добавлять к этим жизням еще одну. Я уж точно не для этого работаю. А в тюрьме ли, у Рубинштейна ли от тебя ничего не оставят, даже человека. Система прогнила, ты прав, и эта ее часть тоже. Она рушится, гнется, летит к чертям под весом собственного дерьма, и никто, ни ты, ни я, не знает, что будет дальше. Но я знаю, что еще могу вытащить тебя из-под обломков.

— Игорь… — выдыхает Сергей впервые за их разговор.

— Нет, дай мне сказать, — придвигается Гром. — Дай мне еще раз сказать, что я тебе верю. Что отпускать тебя не хочу. Что возле тебя словно слабею всякий раз, и в этой слабости с тобой хочу оставаться, — Игорь ловит ладонью болтающуюся у его носа коленку, прижимает к себе. — Но я не могу не позволить тебе свободы решить самому, вернуться или нет.

— К тебе?

Игорь усмехается.

— Разумовский, мы что — в бразильской мелодраме? — Гром переводит взгляд на ногу под своей рукой. — К себе. Вернуться к самому себе.

«А если меня и не было никогда?» — читает Гром вопрос в чужих глазах. Но Сергей, к его радости, отказывается от пряток во лжи.

— А ты? — спрашивает Разумовский вместо этого, чуть покачивая пойманным коленом.

— А что я? — ухмыляется Гром. — Спортом займусь, бегать начну. За другими симпатичными шизиками.

Он ловко уворачивается от резко поднятого колена, и пол заливает новая порция воды. Прежде, чем волна успевает вернуться на место, Гром устраивается над Разумовским. Опираясь одной рукой на бортик, второй прихватывает Сергея за спину, привлекая к себе.

— Да я ж каждый день без тебя задыхаться буду, — говорит Игорь с грустной улыбкой, и непонятно — шутит или всерьез. — Питер без тебя видеть не смогу. Я же пробовал уже — сам видишь, не получилось.

— Тогда отмени свой план, Игорь, — предлагает Разумовский тихо. Коротко целует в губы. - — Птица рядом с тобой спокойна. Она тебе только верит, Игорь. Безраздельно, — придвигается вплотную. — Ты же верно все понял насчет боли и ненависти. Только представь, что будет, когда она тебя потеряет. Когда, — он касается его лица, — когда я потеряю тебя.

Гром молчит.

— Я уже потерял близкого человека однажды, я не хочу переживать это снова. Игорь, пожалуйста…

Стряхнув упавшую на щеку ладонь, Гром с шумом выбирается из ванны. Грубыми, резкими движениями стирает воду. Оборачивается — Сергей сидит в остывшей воде, уставившись в одну точку.

— Давай вылезай тоже, — ждет с развернутым полотенцем, — ванна остыла уже.

— Мне нормально, я еще посижу, — даже не смотрит на Игоря.

— Воспаление легких насидишь.

— Тебе какая разница?

— Не хочу с тобой в оставшиеся два дня возиться.

— Не возись, — усмехается Разумовский. — Ты ж меня докторам сдашь — вылечат и воспаление заодно.

Гром вместо продолжения спора выдергивает заглушку из слива — вода устремляется в канализацию. Разумовский смотрит с вызовом — явно собрался держать пост даже в пустой емкости. Гром присаживается на край.

— Ты чего добиваешься? — спрашивает. Сергей молча сверлит его своим птичьим взглядом. — Прекрасно же знаешь, что в России — а тем более в Питере, а тем более в моей квартире! — тебя в два счета найдут. По Рубинштейну соскучился? Может, зря мы тебя вытащили? Может, вернуть тебя сейчас же?

— Я скажу тебе, почему ты так злишься, Игорь, — прищуривается Разумовский. — Ты и сам хочешь, чтобы я остался. Но не можешь выдумать ни одной безопасной альтернативы плану с отъездом. И в бессилии этом признаваться не хочешь. Сам себя бесишь.

— В бессилии, — опасно выдыхает Гром. Уперев кулаки в бока, смотрит на Разумовского. Затем резко сгибается, чтоб подхватить на руки и насильно вытащить из ванны, но теряет равновесие. Локти, плечи, колени больно бьются о стенки ванной, а еще, что беспокойней всего, случайно втыкаются во всякие мягкие места Разумовского. Но, очевидно, последнее обходится без травм — Сергей смеется рядом, очень близко. Кажется, в плечо. А Гром с досады лупит кулаком в чугунный бок емкости. Звук получается глубокий и эффектный, словно финальный аккорд.

— Хорошо бы мне дожить до этой твоей клиники, — замечает Сергей.

— Прости, — бурчит Гром, пытается встать, но ладони соскальзывают, и он, как комик из немого кино, летит обратно; подбородок втыкается Разумовскому в грудь. — Прости, — повторяет Игорь сквозь сжатые зубы. — Прости…

Чувствует, как руки и ноги тепло оплетают его. Его переворачивают, и теперь Игорь лежит на холодном дне. Овал огненных стрел целится ему в лицо.

— Прости. Прости, — только и повторяет он. — Я дебил. Я разбиваю сердце себе и тебе только потому, что я дебил. Не уходи, — отводит часть стрел за ухо — они тут же возвращаются в прицел. Шепчет. — Не покидай меня…

========== P.S. (2/3) Не будьте так доверчивы, майор ==========

Комментарий к P.S. (2/3) Не будьте так доверчивы, майор

Сорян за задержку — душа застряла и не вынималась:D

В оставшиеся дни они не отходят друг от друга. Ночь путается со днем, но из-за зарядивших ливней время кажется застрявшим в сумерках. Им все равно, у них горит свет, а створка окна открывается лишь тогда, когда Игорь поджигает сигарету. Разумовский в такие моменты — всегда бок о бок или спина о спину. Он вообще выглядит человеком, изголодавшимся по прикосновениям, и Игорь не против — сам такой же. Они даже в шахматы играют, глядя на них с одной стороны. Гром лежит вдоль своей армии, а сама доска покоится на животе Разумовского, использующего ноги Игоря, как подушку. Игорю не особо нравится, когда наступает его ход — приходится вытаскивать руку из уже порядком взлохмаченных рыжих волос. Побеждает Разумовский. Всегда побеждает Разумовский. Фигуры вперемешку летят с доски на постель.