— Игорь, я лю…
Рука Грома обрывает признание. Некоторое время они стоят, не двигаясь. Игорь все еще прижимает Сергея к себе, а тот не сопротивляется. Самое послушное в мире ожидание, думает Игорь. Словно поставленный на паузу сон. Не отнимая руки от чужих губ, склоняется, упирается лбом в лоб.
— Говоришь то, что я хочу услышать? — произносит он тихо в тыльную сторону своей ладони. Разумовский молчит. — Ведешь себя, как Птица, но твои глаза не желтые. И если прислушаться — фен работает, да?.. — усмехается. — И кружки, — убирает руку с чужого рта, — кружки с медвежатами у меня нет и… Не было никогда.
Гром на кухне, он один, окно распахнуто, в окне дождь, за дождем — осень. Во рту прежняя горечь; дым и снаружи, рядом. Окурок вот-вот обожжет пальцы, но пока еще терпится. Жужжание фена слабой колыбельной ложится на всю эту разбитую симфонию, и Гром, поддаваясь слабости, снова зажмуривается, гонится за ускользающей иллюзией. Еще чуть-чуть, и Игорь будет готов, будет здесь, будет — трезво мыслящий, здраво рассуждающий, неукоснительно соблюдающий. Еще только пару минут, и он придет в себя.
Но прикосновение случается прежде.
Комментарий к 3. Один очень простой факт
небольшая филологическая заметка про отличие этой и следующей главы от предыдущей (которое, возможно, никто не заметит, но тем не менее). Для меня эта работа — маленькая авторская победа, тк тут я наконец-то смогла в трехактную структуру. И каждый акт состоял из трех частей, и я собой была довольна, пока у Грома не случился вот этот вот глюк. По идее он должен был быть второй частью третьей главы, которая должна была быть последней. Гром куда лаконичнее осознавал все, от чего отворачивался, и в финале этой третьей главы все быстренько катилось к кульминации и развязке, которую, думаю, вы уже можете представить. Но когда я начала писать иллюзию, мне пришлось выбирать, драматург я или фикрайтер. И я сделала выбор в пользу длинного смакования череды состояний, а не в пользу четкой композиции. Ну, потому что не для сцены ж я пишу, а для фикбука и фэндома, так что камон, почему не дать героям простор и не подзадержаться на ситуации, дав сцене вырасти в отдельную главу^^
По планам: дальше - финалочка, а потом, наверное, еще одна, необязательная глава типа сцены после титров.
========== 4. Одно очень простое решение ==========
Гром в два счета укладывает нападавшего на буфет, выкрутив руку, миг назад взлетевшую к его лицу. И тут же пугается, увидев, кто это. Разумовский, пользуясь замешательством, выворачивается и отлетает к холодильнику, испуганно вжимаясь в стену. Не сводит с Игоря распахнутых глаз. В его левой дрожит дотлевающий окурок — умудрился стащить из пальцев Грома. Вот-вот подпалит свернувшийся рядом рулон отсохших обоев.
— Т-ты чуть пальцы не… — заикается Разумовский, дергает головой в сторону сигареты. — Я просто…
До Игоря доходит. Он чувствует себя свиньей.
— Понятно, — подхватывает с трубы жестяную банку с окурками, протягивает Сергею. — Давай, пока сам руки не спалил.
Отворачивается к мусоропроводу, стучит банкой о край, а после не спешит оборачиваться. В комнате продолжает жужжать фен.
— Фен-то выключи, — бросает, не глядя на Сергея. — В этой комнате не все миллиардеры.
Ничто, к сожалению Игоря, не нарушает наполненной ровным жужжанием тишины. Приходится обернуться. Разумовский все еще торчит на посту у холодильника, смотрит испуганно, словно вздумай Гром и правда напасть на него, готовится сбежать. Но дверь отпирается ключами, а ключи — в джинсах Игоря. И знают это оба. Гром едва ли не физически ощущает чужой страх, и вина тошнотой подкатывает к горлу.
— Больше не подкрадывайся, — предупреждает Игорь, — иначе будет больно. В смысле, еще больнее.
Распахнутые глаза пленника продолжают впитывать его безмолвно, и дыхание едва касается приоткрытых, замерших губ. Грому тошно от самого себя и тошно от тошноты. Слова о том, что «не хотел», что «в жизни не позволил бы», застревая в горле, злят до пальцев, сжатых в кулак. А извинения — так и вовсе.
— Советую впредь не забывать, — добавляет Гром, возвращая в голос прежнюю жесткость, — кто ты и кто я.
— Я не забываю, — отзывается Разумовский. Его плечи несколько опадают, и Гром чувствует облегчение. — Я помню, кто мы.
«Нет никаких «мы», — возражает Гром мысленно, но вслух говорит другое.
— Уйди, пожалуйста.
И сам пугается сорвавшейся откровенности. И что хуже — взгляд Сергея в ответ меняется тоже. Уловил таки. Игорь отворачивается к окну.
— Хорошо, я только за расческой пришел, — отлепляется от стены.
— Нет никаких расчесок — пальцами причешись, — отрезает Игорь. Некстати вспоминает о разложенном под ним воображаемым Разумовским. Реальный Разумовский игнорирует замечание, приближается, но памятуя о недавнем инциденте, останавливается за пару шагов.
— Игорь, — говорит он, и голос его звучит проникновеннее, чем у его иллюзорной копии перед признанием, — Игорь, — вкрадчиво, доверительно, затекает под сердце. — С тобой все в порядке?
Грома разбирает смех. Положивший кучу народа нарциссичный суицидник, заигравшийся в раздвоение личности, уточняет, в порядке ли он. Не в порядке. Не в порядке, раз притащил обладателя всего вышеперечисленного в свой дом. Не в порядке, раз пару минут назад нафантазировал себе то, о чем и вспоминать неловко. Не в порядке, раз держится на расстоянии одного звонка от главной ошибки в жизни. Вот Фурия удивится. Зато Пчелкина наверняка насладится триумфом: «Я же говорила». А Дима просто не поверит. Так быстро с ума не сходят.
«Значит, это началось раньше».
Гром не в порядке. Не в порядке. И что ужаснее всего — сейчас он не в порядке куда сильнее, чем стоящий рядом Сергей Разумовский.
— В порядке, — выдыхает Игорь с усмешкой, смотрит сверху вниз в такие близкие, якобы доверчивые глаза с голубоватой радужкой.
— Хорошо, — кивает Сергей после паузы. — Пойду выключу… — показывает за спину, поворачивается уйти. Грому кажется, он читает дешевую театральщину, как пьесу с листа. Не без удовольствия произносит, очевидно, предписанную реплику.
— А ну стой.
Разумовский ожидаемо замирает, смотрит вопросительно. Игорь не спеша с грохотом по полу подтягивает стул. Садится, закидывая ногу на ногу.
— Когда это ты решил, что мы на одной стороне?— ухмыляется Гром. Разумовский пожимает плечами, и его неловкая растерянность скрипит у Игоря, как сахар на зубах. — Когда увидел, что я домой тебя привел? Или когда спектакль свой разыграл? — Игорь склоняется вперед, и Сергей машинально отступает на шаг. Гром, замечая, чувствует злое удовлетворение. — Сколько их было-то, лезвий, на самом деле? Два, чтоб спасти тебя. Одно, чтоб поверить, будто ты мне доверился. А чтобы завершить лавстори, сколько, ну? Прям вот интересно, как ты меня оцениваешь. Одно? С первого раза с таким доверчивым думал управиться?
Разумовский пораженно молчит. Медленно поднимает руки, но Игорь опережает.
— Не трудись. Плевать я хотел. Я б не привез тебя, если б не был бы готов. Да и недолго тебе осталось. Послезавтра, а, может, и завтра приедут люди и переправят тебя за границу. Будешь лечиться в нормальной клинике с нормальными докторами. Будешь мистером Смитом с новыми документами и новой жизнью… И не найдет тебя никто. Ни Интерпол, ни Рубинштейн, ни я.
Игорь не жалеет о признании. Предательскую слабость нужно раздавить сейчас же. Увы, Разумовский шанса не дает. Не истерит, не падает на колени, даже не смотрит на него. Лишь отступает на шаг, упирается спиной в косяк и, обхватывая его руками, отворачивается к комнате. Игорю достается тет-а-тет с собственной одержимостью — хрупкую линию подбородка, шеи и ключиц так сложно не повторить носом, а затем губами. Хотя бы мысленно.
— Да жалко мне тебя просто стало, — произносит Гром без особой надобности, пока взгляд беспрепятственно ползет по мраморной коже. — Мне ли не знать, какая тварь этот Рубинштейн…
Рубинштейн действительно тварь и маньяк, и Гром знает об этом по собственному опыту, но злости в Игоре сейчас нет ни на грамм. Между ними снова повисает голодная тишина. И в ней вьется лишь одна ниточка, одна надоедливая и спасительная нота, способная провести его сквозь лабиринт мимо затаившегося чудовища.
