— Пока, Громче! — горошиной отскакивает от сердца. Игорь подвисает — насмешливые синие текут мимо. И уже почти все, когда чужой локоть внезапным якорем падает на шею, увлекая к себе. Ноги, спотыкаясь — летит — ловят — под спиной — Гром не то что реагировать, фиксировать не успевает. Уже выгибается в спине, словно трепетная выпускница филфака, а не майор на четвертом десятке лет. Чужие губы жмут, распоряжаются ртом властно, жадно, спешат выхватить поцелуй, поцелуй, еще один поцелуй. Разумовский словно сбитые самолетики считает, соревнуясь.

Из рук первого наемника выпадает гаджет, из рук второго — саквояж. Блистеры с таблетками, скользя, разлетаются по полу. Игорь от звука, наконец, приходит в себя; распрямляется опасно пружинисто.

Еще один такой удар, и его квартира окончательно превратится в студию. Разумовский, полностью облаченный в медицинский наряд с колпаком, усыпанным штукатуркой, только облизывается, ухмыляясь. Даром, что держится на цыпочках, пока Гром одной рукой жмет его тощую шею к стене.

— Безумству храбрых поем мы песню, — замечает первый наемник за спиной майора.

— Ты следующий! — рявкает Гром, не отрывая пальцев от Разумовского.

— Так я же о нем, — оправдывается тот, но Грому больше нет дела. Нет дела ни до чего, кроме лучащихся превосходством глаз. О, это так похоже на сцену в башне, когда он не смог, сорвался к нему, искушающему, злому, еще не принадлежавшего ему. И теперь Разумовский такой же — словно не умерли они за эти пару дней, и не родились заново. Ничего не хочется Грому так сильно, как увидеть Сережу, своего Сережу прямо сейчас. «Кто ты! Кто ты?!» - хочется орать прямо в эту ухмылку.

«Вернись!»

— Ты охренел?! — рычит Гром, обращая боль в ненависть. — Охренел?!

Он вдруг понимает, что Разумовский не смеется. Разумовский бледнее обычной бледности. Испуганно выпускает, отшатываясь. Сергей приземляется; согнувшись вдвое, пытается отдышаться; держится за горло, смотрит на Игоря уже не смеясь, но так соблазнительно приоткрыв рот. Игорь цепляется за мысль, что Разумовский намеренно разыграл спектакль, чтоб опровергнуть их связь. Чтобы защитить Игоря.

Сережа выпрямляется и шумно выдыхает. Покачнувшись, моргает; тянет руку к лицу, но шатается и… Игорь подхватывает его рефлекторно, прижимает к стене, не давая упасть. Разумовский вроде приходит в себя. Смотрит. И улыбается снова.

Даже смешно, как Гром покупается еще раз. Разумовский прижимается одним порывом, ловит затылок и целует, прикусывая, основание шеи. У Игоря едва колени не подгибаются от слишком свежих воспоминаний, и Разумовский чувствует, улыбается победно сквозь поцелуй.

Затворы щелкают очень вовремя. Игорь, отшатываясь от Сергея, выхватывает из рук первого родную «тэтэшечку». На вытянутых руках дулом — точно меж невинно хлопающих ресниц. Разумовский пожимает плечами и покорно поднимает руки. Всплескивает ими.

— Да прощальный поцелуй просто, — смотрит, не отрываясь, поверх мушки Игорю в глаза. Игорю в сердце. — Чтобы было, на что дрочить… Вам, майор, — уточняет доверительно. И облизывает губы так, что Игорь готов кончить здесь и сейчас, и плевать на свидетелей.

— Встань туда, — машет Игорь в сторону первого. — И маску надень. Таблетки соберите. Ты! — тычет оружием в двойника Разумовского. — В комнату иди!

— Меня, если что, можно на мушке не держать, — наемник убирает свой пижонский «Кольт». — И не орать. Я вроде не преступник.

— Я тоже, — кивает первый, когда дуло утыкается в него. — Вы бы отдали мой пистолет, Игорь Константинович.

Гром опускает взгляд. Выдыхает, стараясь вернуть способность мыслить если не логически, то хотя бы в принципе.

— Извините, — бурчит, протягивая не глядя.

— Не будьте так доверчивы, майор, — режет в кожу впитавшийся голос, и Игорю труда стоит не застонать. Он ненавидит себя за то, что не может не поднять взгляд на владельца. — Вы им верите? Я — нет.

Игорь смотрит, смотрит, смотрит в пронзительные синие глаза и хочет сдохнуть прямо сейчас. Его разрывает между тревогой за Сережу, который открылся ему, который, возможно, что-то заметил и пытается предупредить, и злостью на Разумовского, для которого его одержимая привязанность всегда была особым видом наслаждения.

След от поцелуя в шею ноет, словно шрам. Его пленник, который вот-вот освободится, смотрит насмешливо. И Гром с трудом удерживается от того, чтобы сорваться к нему. Поцеловать или придушить — он не знает. Он действительно не знает.

— Время, — голос наемника вытряхивает в реальность. — Время вызова вышло, — поясняет он, отрывая взгляд от цифр на экране гаджета. — Можно идти, подозрений не вызовем.

Игорь молчит. Разумовский широко улыбается ему, надевает маску, но, кажется, продолжает улыбаться; подбирает саквояж с лекарствами. Адресует Игорю последний взгляд — не менее вызывающий, чем предыдущие — и поворачивает ключ в дверях его квартиры. И выходит.

Из легких Игоря, кажется, исчезает весь воздух. Когда квартиру покидает и наемник, он плетется к двери, ощущая кошмарную усталость. Замирает в приоткрытой створке — медбригада спускается молча. Гром ревностно и гневно следит за сине-зеленым колпаком со следами штукатурки. Тот глубже и глубже уходит в водоворот лестничных пролетов.

Сережа не оборачивается.

Игорь пытается вдохнуть.

Поднимает взгляд — спираль пролетов упирается в потолок.

В одной из квартир включают радио. Лает и скулит чей-то пес. Хлопает дверь, и кто-то начинает неторопливый спуск по пути на работу. Дом начинает свой обычный день.

Комментарий к P.S. (2/3) Не будьте так доверчивы, майор

Как и обещала, всем Швец - Ведьм у нас сжигают

========== P.S. (3/3) Ты веришь ему? ==========

Убирает руку, позволяя двери захлопнуться. Штукатурка сыплется на него одного. Из зеркала смотрит кто-то настолько незнакомый, настолько не то больной, не то раненый, что Игорь, вспомнив, что не один, притормаживает, не идет сразу в комнату. Нужно с мыслями собраться, прежде чем под чужой взгляд попасть. И он ждет, переминается в коридоре, словно гость в собственной квартире. А когда заходит, все равно не получается взгляд выше коленей поднять.

Проходит, не глядя, мимо — куда? На кухню если только. Тут пачка сигарет на краю стола, как якорь. Достает, приоткрывает окно — сумерки предрассветные дышат пустотой и холодом. И дым холодным становится быстро. Хочется за горечью сердце выдохнуть. Разумовского выдохнуть, как яд. Гром знает, что не получится, но пытается. Снова затягивается. Снова выдыхает.

Если подумать трезво, он подставляется. Прямо сейчас. Молчит, пока в чужой голове в соседней комнате все эти пятна на полу, вся одежда разбросанная, постель, запах бордельный в совершенно ненужные выводы складываются. Помешать надо бы, но Игорь ждет. Как Сережа, метки-подсказки оставивший, ждал. Верно, тоже хочет, чтоб его остановили.

— Мне пора.

Стыдом, страхом ли — не важно.

— Открытой дверь оставить?

От бездны бы только оторваться.

— Эй, вы слышите?

Гром оборачивается — наемник, переодевшийся в джинсы и куртку с бесчисленным числом карманов, опирается плечом о дверной проем.

А еще хочется запах. Сережин запах. Скорее, пока из одежды, которую он носил, не выветрился.

— Захлопнись. Э-э… — жмурится, — … захлопни.

Новая лавина седой пыли еще ложится у входа, когда Гром делает это. Держит мятую футболку в вытянутых руках, смотрит пренебрежительно, будто взгляд этот неискренний, перед самим собой разыгранный, удержать от жалости и отвращения к себе способен. Ну нет, он не будет в нее лицо прятать, к себе прижимать не будет, словно брошенка какая.

Не будет.

Не будет.

Не будет и точка.

***

Осеннее солнце просыпается в Питере поздно, и когда Гром выходит на улицу, фонари, хоть и начавшие тускнеть, еще делят ночь полосами. Игорь старается быть осторожным: это в кожанке и кепке он даже отъявленным хулиганам примелькался. А в простой спортивной куртке и бейсболке могут не узнать. Позже пожалеют, конечно, но конфуз его время съест, одиночество и настрой. А Игорю это все дорого, особенно последнее. Потому что этой прогулкой он гештальт закроет и похоронит все навсегда. И ни касания, ни вздоха несдержанного не вспомнит. Вот так. Так просто.