– А-а-а, – захрипела она, пуская розовую пену изо рта, – не дай мне умереть.

– Ты хотела убить меня, гам34, – с трудом разлепив сухие губы, прошептала я.

– Я не трону тебя и смогу помочь. Знаю, как ты здесь оказалась, – молила древняя гам.

– Если я выну кинжал, погибнешь сразу, – пробормотала я, аккуратно укладывая старуху на землю.

– Достань свой оселок, – слабым голосом сказала ведьма, – обведи вокруг кинжала, потом резко выдерни его из тела и прикоснись оселком прямо к ране.

Так я и сделала. На моих глазах место, откуда я пару секунд назад извлекла клинок, затянулось, будто его и не было. Гам приподнялась и, прислонившись горбатой спиной к противоположной стене грота, уставилась на меня.

– Он волшебный? – вопрос сам сорвался с губ.

– Конечно, – скрипуче отозвалась ведьма, – разве ты не знала, что оселок может и покойника поднять?

– Такое только в сказках бывает, помню, бабушка толковала все. Помочь обещала, так говори скорей.

– А что ты мне за это дашь? – ведьма хитро прищурилась.

– Что мне тебе дать? У меня и куска хлеба нет, – слова из бабушкиной сказки непроизвольно сорвались с моих губ.

– Отдай мне свой оселок, – захихикала гам, хищно оскалив мелкие острые зубы.

– Расскажи сначала, потом получишь, – покрутила я перед ее носом точильным камнем.

Старуха, не спеша, подвинула к себе рыбину. Длинным кривым ногтем сняла с красавца-лосося чешую, аккуратно вырезала полоски розовой мякоти со спины. Засунув руку в нору, достала мешочек, развязала, скрюченными пальцами вынула щепоть соли. Смачно причмокнула и посолила куски рыбы. У меня даже слюнки потекли, а желудок заурчал, требуя пищи.

– Есть хочешь? На, лови, – подцепив ногтем длинную, истекающую прозрачным рыбьим жиром полоску кинула мне. Я поймала на лету и вгрызлась в тающую на языке мякоть. Ведьма ела не торопясь и лишь насытившись продолжила, – дорога жизни тебе предначертана, жрица, только помогая другим, поможешь себе. Но путь этот ты должна пройти сама, вобрав силы стихий. Долог или короток будет он, не ведаю. Одно знаю – ни по праву рождения природа дарами наполняет, все в руках человека. Смекалку прояви, навыки да уважение.

– Домой я хочу. Как мне выбраться отсюда? Гонятся за мной. Переплыть реку я не смогу, течение слишком быстрое, да и на другом берегу отвесные скалы, не взобраться. Как только, выйду из укрытия и пойду в лес по этому берегу, мой след учуют собаки. И меня схватят.

– Дай оселок, – гам протянула свою костлявую пятерню.

– Ты еще не все мне рассказала.

– Давай, – рука затряслась от нетерпения.

Вложила я в жаждущую ладонь точильный камень. Ведьма зыркнула на меня, прижала к губам оселок. Потом глаза прикрыла и зашептала что-то. Я сидела, затаив дыхание. Вскоре она попросила меня вытянуть ноги. Не открывая глаз, провела несколько раз оселком от ступней до бедер, продолжая что-то нашептывать.

– Твой след собаки не возьмут, – сказала старуха, открывая глаза и пристально на меня глядя, – этой ночью наполнила земля тебя своей силой. Ты только попроси ее. Склонись, приложи к ней руки и моли о том, что нужно. Земля поможет тебе. А теперь торопись. Пойдешь по горе вверх через фруктовую рощу. На солнечном взгорье встретишь мою сестру. Она часто собирает там хворост. Скажешь, что поклон я ей передавала. Она знает больше меня. Спеши. Рассвет скоро.

– Спасибо, долгих тебе лет, – ответила, склонив голову.

Выбралась из своего ночного убежища. Оглянулась, хотела попрощаться. А там уж и нет старухи. Сквозь ветви бредины выдра сверкнула глазками-бусинками и скрылась в норе. Забрезжил рассвет, разгоняя ночные страхи. Позолотил небосвод. Окрасил облака румянцем. Вдохнула полной грудью свежий утренний воздух. Ополоснула в реке руки, напилась от души кристально чистой, холодной, речной воды, плеснула в лицо, смывая неуемное желание закрыть глаза и погрузиться в сон. С трудом взобралась на тропинку, бегущую вдоль берега. Склонилась к земле, приложив к ней ладони, прошептала свою горячую просьбу. И кинулась бегом вверх по склону. Спотыкалась, сбивая ноги в кровь. Падала. Карабкалась, обдирая руки о камни, о корни деревьев, выпирающие из земли. Цеплялась за ветки, пытаясь удержаться и не скатиться с горы. Когда лучи восходящего солнца стали пробиваться сквозь густую листву, упала на землю, хрипя и пытаясь отдышаться. Голова закружилась, и я провалилась в темноту небытия.

– Алмаз, объявляй привал. Два часа на сон. Парни с ног падают, – отдал я команду.

– Я останусь в дозоре, дядя.

– Нет, Алмаз, отдыхай вместе со всеми. Бессонница мучить меня вздумала, не смогу заснуть. Твои молодые силы утром понадобятся.

Джигиты стреножили коней. Расстелили бурки, устроились на ночлег. Костер разводить не стали. Летом тепло. И рассвет уже близок. Собаки, поворчав, устроились подле хозяев.

Я смотрел на бледнеющие звезды, на тонкую полоску зарождающейся зари и размышлял. Мы прочесали склон. Ушли от подвесного моста далеко вниз по течению реки. Осмотрели берег. Однако ночные поиски не увенчались успехом. Собаки так и не взяли след.

Заря разгоралась. В предрассветной тишине стали слышны всплески разыгравшейся рыбы. С первыми лучами восходящего солнца я разбудил воинов. Наскоро перекусили соленым сыром и лепешками.

– Нужно разделиться, – произнес я, – двое с собакой пойдут у кромки воды, тщательно осматривая нагромождение камней и валежника. А у тебя, Беркут, глаз поострее, с напарником и собакой прочешите еще раз склон. Может, при дневном свете заметишь что-нибудь.

– Хорошо, дядя, – звонко воскликнул Беркут, выпятив грудь колесом от похвалы и гордости. Подхватив с земли бурку и махнув напарнику, парень ринулся выполнять задание.

– Алмаз, заросли бредины тоже хорошенько осматривайте.

– Да, дядя, – откликнулся он, осторожно спускаясь по камням к воде.

Братья Миланы такие разные. Алмаз спокойный, рассудительный, умный не по годам. На него можно положиться, с ним и посоветоваться не грех. Беркут шустрый, горячий, в споре вспыхивает как искра и сразу кидается в драку. Но отходит быстро. Я улыбнулся. Славные парни. И ко мне относятся с почтением, уважительно называют дядей. Хоть и шурины они брату моему Мирту. Значит, по родственным связям мы равны. Я-то Милане деверем доводился.

Другое дело – племянница Изабелла. Шайтан в юбке, а не девчонка. Своевольная. Я ведь к ней всей душой. И советом, и делом помочь готов, и научить. А она слушать меня не хочет. Как еж лесной фыркает да колючки выставляет. Только отца и признает. И тот хорош. Разве можно девчонку то на охоту с собой тащить, то позволять целый день книги читать и с паломниками вопросы мироздания обсуждать? Но и гневиться на нее долго невозможно. Глянет своими глазищами, улыбнется и растопит сердце. Вот и сейчас. Куда ее понесло? Ищи теперь!

Шел я медленно, пристально вглядывался в противоположный берег. Там стремнина, валуны за собой огромные перекатывает. Но вдруг… тело за корягу или расщелину зацепилось. Так добрел до моста. Собачий лай слышался далеко впереди. Привязал коня. Осторожно ступая по шатким доскам, добрался до середины. Осмотрел скалы, лес, русло реки. Голова закружилась.

– Да, дает возраст почувствовать прошедшие годы, чего уж греха таить – признался мысленно, – раньше бегал через этот мост, а если спорил, то верхом на горячем жеребце скакал до другого берега. Теперь же и пешком еле иду.

Прикрыл глаза. Передо мной вновь всплыли воспоминания далеких дней и образ Миланы.

– Ты жива, Милана. Ты жива. Почему я верю в это, ведь столько лет прошло? – задал себе вопрос.

– Дядя! – от неожиданности я вздрогнул. Беркут гнал коня галопом и кричал, – дядя!

– Что случилось? – я ускорил шаг, вернулся к началу моста. Отвязав коня, вскочил в седло.

– Собаки сошли с ума, – джигит остановил жеребца, подняв на дыбы.