Трустья, словно почувствовав возросшую неуверенность противника, прибавил ходу. Он уже не скалился, а хохотал, точно кровожадный оборотень. По краешкам губ его вспузырилась пенящаяся слюна.

Вдруг безумный смех резко оборвался. Трустья остановился, а выпавшая из рук агиза громыхнула о камни. Юный убилтойс медленно обернулся назад и с изумлением уставился на дрот, так некстати впившийся в подреберье. Бессмысленная ухмылка всё ещё искривляла его обслюнявленные губы.

Торжествующий взор умирающей женщины – это последнее, что увидел хлифтус. Не прошло и мгновения, как голова его слетела с плеч, словно переспелая шишка с ёлки. А Бервулла, держа окровавленный мечис впереди себя, уже разворачивался в сторону Хардубы.

Теперь предстояло сразиться с самым сильным, опасным и, пожалуй, что самым умелым противником из всей хансы. Однако сражаться не пришлось. Грэф Хардуба успел сделать ещё пару шагов и рухнул, как подрубленный вяз – ядовитый укус, наконец, дал о себе знать.

– Скорей, скорей! – Хирдис тупым концом копья немилосердно тыкал в спины задыхавшихся от бега трустьев.

Воистину, пустоголовые двалвы*(готск. двалва – дурак). Упустили свайна, которого можно было голыми руками взять! Всадник со злостью стукнул ногами рёбра коня. Тяжёлые деревянные подошвы варварских скоков*(готск. скокс, скохс – башмаки, сандалии) больно ударили животное. Оно неожиданно взбрыкнуло, и Хирдис оказался на земле.

Увидев над собой оскаленную лошадиную морду, бывший пастух внезапно осознал – у смерти много обличий! Хирдис крепко зажмурил веки и приготовился к худшему. Едва-едва ему удалось избежать встречи с мечисами и рогатинами арьев накануне! Уж как Хирдис старался не лезть вперёд, не показывать глупую удаль! А вот, поди ж ты – придётся сдохнуть от конских зубов.

Хотя, если подумать, конец сей не хуже, чем смерть под столом во время очередного нахтаматса*(готск. нахтаматс – пир, ужин, вечерняя трапеза). Крепкий варварский липу, а так же нектар винабаси*(готск. винабаси – виноградная ягода, гроздь) на вечерях Хардубы лились рекой, поэтому вероятность захлебнуться содержимым собственного желудка упившись до мертвецкого состояния, являлась для любого члена бриггандупуса опасностью, немногим меньшей, чем гибель в бою. Именно под столом нашли свою смерть несколько отчаянных головорезов грэфа.

Однако Бог миловал. Благодаря трустье, вовремя повисшему на конских поводьях, трагедии не случилось. Спасителем Хирдиса оказался тот самый торопыга, что умудрился спугнуть беспечного свайна и провалить охоту. Быстрый паренёк. Может быть, из него ещё получится толк.

Хирдис перестал подгонять антрустионов и сам поехал, не торопясь – в сущности, куда спешить? На ругань Хардубы? Опять же, конёк попался с норовом – неизвестно, чего ещё от него можно ожидать. А ведь, как шёлковый был поначалу....

Идья*(готск. идья – поход) сразу обещал быть неудачным. Конь Хардубы, ещё на выходе с вихса*(готск. вихс – селение), споткнулся об левую ногу. Боги ясно давали знать – удачи в деле не будет! Однако от предупреждений Хирдиса зазнавшийся глава бриггандупуса только отмахнулся.

По утверждениям пустоголовых гахлибов*(готск. гахлиба – преломивший хлеб, сотрапезник, товарищ) Хардубы, план будущего набега был гениален. А, как по его, Хирдиса прикидкам – так вполне примитивен и весьма рискован. Основанный лишь на словах грязного скамара по имени Плагус*(готск. нежный, хрупкий), в результате чрезмерного пьянства уже определённо выжившего из ума, верить которому он, Хирдис, поостерёгся бы.

Вспомнив, как жадно глотал афтдружкья*(готск. афтдружкья – пьяница) живительный липу, которым угощал его «добрый» Хардуба, Хирдис усмехнулся. Чего не наговоришь, когда мучает похмелье! Наговорил же скамар следующее.

Напротив того места, где белеют руины Виндобоны*(теперь город Вена), называемой в последнее время Фабианой – крепости, не очень давно оставленной римлянами и, вскорости после этого разрушенной гуннами Аттилы – прямо в русло Данувия утыкается старый ганг. По нему торговцы испокон веков возили электрум*(здесь – янтарь) с берегов северного моря, известного латенам как Инконпертэ*(Балтийское море), в пределы Империи. Перекрёсток сей вполне оживлённый и до сих пор, ибо электрум из Инконпертэ пользуется немалым спросом среди южных народов.

Так вот, если по этому гангу углубиться на пять раст*(готск. миля – созвучно русск. верста) к северу, а потом свернуть вправо и тропою подняться на высокую, заросшую лесом гору, то на достаточно плоской вершине её обнаружится богатый, мало кому известный гард. Охраняется он слабо, ибо воинов на том гарде – раз-два и обчёлся.

Откуда Плагус это знает? Случилось так, что на торжище Астура, города, удалённого от оной Виндобоны к западу на девять латенских миллепассус*(милепассус (тысяча шагов) – римская миля, равнявшаяся 1478,8 м), сей скамар встретил бывшего соратника, когда-то служившего вместе с ним в войске Аттилы.

Они даже стояли плечом к плечу на Каталаунских полях, да! А после смерти Аттилы одновременно покинули, уже начавшее терять сплоченность и дисциплину, войско Гунна.

Бервулла, так звали знакомца Плагуса, очень обрадовался встрече и тут же зазвал соратника в придорожную корчму, дабы испить совместно кружку-другую-третью доброго медоса. Там-то Бервулла и поведал боевому товарищу о своём житье-бытье.

В отличие от Плагуса, он не пропил скопленные за время службы деньги и умудрился в течение короткого времени построить на них вполне приличный гард, состоящий из нескольких хузов. Бервулла купил нужный в хозяйстве скот, подтянул своих безземельных родственников – а на следующий год уже готовился выжечь подсечённый заранее лес.

Ему требовались люди, умеющие владеть оружием – именно в этом Бервулла честно признался Плагусу, предложив последнему службу на гарде. Скамар с радостью согласился.

Однако коварный Вакх настолько сильно завладел душой несчастного афтдружкьи, что последний совершенно не мог уже противиться чарам винного бога. Каждый день Плагус набирался до такой степени, что к обеду не в состоянии был держать в руках даже обыкновенной ложки – что уж говорить о прамее, либо мечисе.

Очень скоро Бервулле это надоело, и он выгнал своего незадачливого сослуживца прочь. Плагусу пришлось вернуться туда, откуда он пришёл – а именно, в Поле скамаров. Тут-то и нашёл его Хардуба.

Вернее, Плагус нашёл Хардубу сам. И без обиняков предложил грэфу провернуть несложное и прибыльное дельце – ограбить гарду своего бывшего соратника.

…Пламя занялось быстро. Крытые сухим тростником-раусом, кровли трёх ражнов*(готск. ражн, хуз – дом, жилище) в считанные мгновения полыхнули жарким трескучим заревом. Мычали жалобно в загонах колбы* (готск. колбо – тёлка, корова) ревел обречённо, привязанный к столбу-жайру, их защитник и покровитель – круторогий стиур*(готск. стиур – бык).

Но не выскакивали на двор в панике раздетые люди, не слышалось женских истошных воплей и детского плача. Притаившиеся до поры с оружием наготове, разбойники начали недоумевать.

Неужели все обитатели гарды решились предаться фону*(готск. фон – огонь) и сгореть заживо в своих, уже пылающих бринном*(готск. бринно – жар) жилищах?

Однако Хардуба быстро смекнул, что его обманули. Скорее всего, ражны соединялись между собой тайными лазами – прокопанными под землёй и ведущими к выходу за пределы гарды!

– Гейза! Бери с собой половину гаделов, и возвращайся назад, к нашему арбу*(готск. арб – скарб, вещи, пожитки)! Кажется, арьи ушли через гробы*(готск. грОба – нора).

Гейза понял с полуслова. Гикнув, он прыгнул на коня и рванул в темноту густой осенней ночи. За ним устремились трое всадников и семеро пеших молодых копейщиков, называемых тщеславным Хардубой не иначе, как антрустионами.

Именно так и оказалось. Они уходили, скрываясь по одному среди тёмных, сливающихся в непроглядную чернь леса, деревьев. Женщины с детьми на руках, старики, подзатыльниками подгоняющие неразумных отроков, мужчины – все спешили прочь от пылающей гарды. Они уходили от родного жилища, ставшего в одночасье страшным хунсластапом*(готск. хунсластап – жертвенник, хунсла – жертва), что воскурился во славу неведомого жестокого божества.