Парень смутился и, пока она убирала за собой, не смел смотреть в окно. Чтобы как-то замять неприятную ситуацию, он попытался сделать звук своего телевизора громче, но в смятении перепутал регулятор и нечаянно сменил частоту. Картинка вновь стала синей, полностью потеряв стабильный сигнал. Платон с досадой вертел ручку, стараясь вернуться на нужный канал, но ничего не находилось, не появлялась вообще никакая лекция. Разжав уже затекшие пальцы, он принялся бить по телевизору второй рукой, пытаясь избавиться от шипения и помех, изредка дополняемых возгласами читавшей комиксы Лизы:
– Вуооо!.. Вжух… Тремс!..
Соседка Лия уже вернулась за свой столик, склонила голову на левую руку, стыдливо закрывая лицо распущенными пшеничными волосами, и пыталась делать уроки, а у парня никак не получалось настроиться на какую-нибудь лекцию и отвлечься. Внезапно после очередного удара ладонью по экрану телевизора перед ним возникло пятнистое лицо дряхлого, морщинистого человека, совсем не похожего на преподавателя, по крайней мере практикующего. Оно занимало собой весь экран, не позволяя разглядеть антураж и вообще хоть что-нибудь позади. Старик говорил непривычным для лекций нервным голосом, похожим на шепот.
– Если меня кто-то слышит, я Станислав Шпильман и я все еще жив.
Платон удивленно замер, боясь пошевелить прислоненными к телевизору руками. Он оглянулся по сторонам, но увлеченную комиксами сестру или стыдливо закрывшуюся соседку ничто не могло отвлечь. А голова старика продолжала без выражения нашептывать слова, монотонно, будто в тысячный раз.
– Я не покончил с собой. Правительство упекло меня в психушку, но я не сломался, и поэтому они заперли меня подыхать в этой тюрьме. «Луна-парк № 2», повторяю, я в «Луна-парке № 2», это ее название. Я Станислав Шпильман и я знаю все про Великий разлом.
Платон испугался и хотел сделать тише, но побоялся шевелить замершими на переключателе пальцами. Он в смятении озирался по сторонам, боясь, что кто-то услышит эту трансляцию. Почему такая секретность? За что его могли посадить? Вопросы посыпались из бурлящего гормонами мозга парня, как мелкие зерна сомнений через сито тайн и запретов. Стало очевидно, что в сложившейся ситуации лишний раз упоминать имя этого таинственного человека означало самому подписать себе приговор. Лия в окне зашевелилась, и парень теперь испугался за ее судьбу, молясь, чтобы она ничего не услышала. Но девушке было не до этого. Она вдруг высоко подняла голову, схватившись за нее обеими руками, будто пытаясь что-то сдержать, и подозрительно закачалась вперед-назад, не в силах стерпеть разрывающую ее изнутри боль. Первой мыслью парня стало воспоминание о вечеринке и химических веществах, которые на таких тусовках продают драг-дилеры. В сочетании с алкоголем любой нейролептик может сотворить что угодно. Лия несколько раз вздрогнула и упала головой на стол, ее руки повисли, как плети, а чахлый старик на экране перед Платоном продолжал свой подпольный рассказ:
– Я работал в университете Александрии, исследуя этот таинственный катаклизм. Никто меня не замечал, но, когда я представил докторскую работу, все начали от меня отмахиваться как от назойливой мухи, а потом за мной приехали люди в штатском. В таких неприметных серых костюмах и шляпах, уволокли меня, оставив манекен для имитации самоубийства, и вот я подыхаю в этой дыре.
Переживающий за жизнь своей возлюбленной Платон начал звать маму или отца, но ответа не последовало, только сестра была в квартире, а может, и во всем внезапно затихшем доме. Парень вспомнил о долгожданном для жителей квартала градусе живой музыки в ресторане через дорогу, куда пошли почти все. Сожительницы Лии в окне тоже не появлялись, возможно, они остались на той молодежной вечеринке, а девушка, не выдержав слишком буйного рейва, решила уйти пораньше и теперь потеряла сознание, будучи совершенно одна. В попытке найти помощь, не отрываясь от тайного послания в телевизоре, Платон высунул голову в окно и увидел маму с отцом, спорящих возле гаража. По столу Лии маленьким ручейком начала стекать пена. Выбора не оставалось, нужно было самому вызывать скорую и бежать на помощь.
– Сообщите обо мне Олегу Орлову из Александрии, – продолжал вещать Шпильман шепотом. – Я не знаю, где он сейчас работает. Найдите его с помощью подземки, он поможет вытащить меня. А теперь что касается Великого разлома – это всего лишь эксперимент одного…
Изображение на экране пропало, как только Платон оторвал от телевизора руки, чтобы вызвать помощь. Он пробежал мимо безмятежно лежащей рядом сестры, мысленно поселившейся в мире комиксов, и схватил висевшую в коридоре телефонную трубку. С пятого раза трясущимися пальцами смог выкрутить на вертящемся дисковом номеронабирателе цифры 1, 1, 2 и вызвал скорую помощь с ближайшей станции экстренного реагирования в соседнем квартале, метрах в трехстах от их дома. Потом накинул висевшую у выхода синюю ветровку, попытался влезть в уличные кеды младшей сестры, но присмотрелся и со второго раза смог натянуть свои. Перед глазами все крутилось, как в калейдоскопе, – цветными картинками вокруг одной точки, смешиваясь в рисунок сюрреалиста, безумную картину, в которой конец света мог действительно наступить, и не в гипотетическом будущем, а прямо сейчас. Все, на чем был зациклен внутренний мир парня, сжималось в черную смертельную точку. Платон вылетел на улицу и, спотыкаясь, рванул к дому Лии. Впервые в жизни он так приблизился к вожделенному соседнему зданию, но, к сожалению, в не столь романтической обстановке и вообще без возможности что-либо осознать. Дверь в подъезд ожидаемо оказалась распахнутой, а вот квартира девушки на втором этаже была закрыта на ключ изнутри. Огромный кусок железа, отделяющий сладостное прошлое влюбленного человека от отвратительного кошмара будущего, нагло и бездушно смотрел на парня. Платон кричал в замочную скважину в надежде позвать соседок Лии, но, кроме нее, никого дома не оказалось. Он беспомощно кружился на лестничной площадке, пытаясь найти наиболее удачный момент разгона и бил плечом в дверь. Снова и снова ломился в несокрушаемую преграду, шумя, как толпа буйных школьников после первого выпускного, но никто из соседей даже не пошевелился – большинство ушло на концерт живой музыки, а оставшиеся одинокие старики смотрели телевизоры со своими немощно-бестолковыми слуховыми аппаратами, бесполезными в самый нужный момент. Запыхавшегося парня схватили под руки двое подбежавших врачей, в ответ получивших несколько неловких ударов руками и ногами, которые Платон не в силах был остановить. Испуганного молодого человека с легкостью приподняли над полом и, поставив в стороне, чтоб не мешался, быстро открыли дверь специально придуманными для таких случаев отмычками. Медики ринулись внутрь, за ними последовал и пришедший в себя Платон.
Девичья комната лишь поверхностно пыталась скрыть антураж старческого жилища, доставшегося выпускницам детского дома после кончины пожилой пары. Поверх древних обоев, отвлекая внимание от комодов и антресолей, висели плакаты молодежных рок-групп, всюду валялась одноразовая посуда, а многие изломанные части стен закрывали виниловые пластинки. Вместо убранного из центра комнаты в дальний угол телевизора высилась пошарпанная стереосистема, какую у уличных торговцев можно выменять на что угодно, стоит лишь намекнуть. Пытаясь ориентироваться наугад в незнакомой для себя обстановке, Платон быстро нашел сгорбившихся над Лией врачей и наконец-то увидел, как выглядит его самое любимое в жизни окно, в которое он смотрел так много раз, но, впервые оказавшись по другую сторону разделяющей их стены, почувствовал себя попавшим в параллельное измерение, за кулисы спектакля, за полотно популярного фильма и словно проник в личную жизни недоступных публике звезд. Один из медиков поднял девушке голову и зажал пальцем язык, чтобы освободить горло, а второй рассматривал ее зрачки, щупал пульс и мерил давление. Затем он воткнул ей в вену катетер и набрал небольшой шприц крови для анализа, после чего ввел несколько кубиков адреналина. Платон стоял неподвижно, наблюдая за действиями не обращавших на него никакого внимания докторов. Комната Лии выглядела чище, чем у соседок, – закрывать дыры в обоях виниловыми пластинками ей не приходилось, одноразовая посуда аккуратно лежала в углу, а плакаты рок-звезд висели только на одной стене, над кроватью. Все вокруг выглядело идеально, словно парень попал в палату мер и весов, в интерьер эталонной комнаты. Рюкзак с тетрадями девушки лежал у изголовья кровати, вещи были аккуратно сложены в открытом шкафу. На учебном столике, если не считать лужицы ее желудочного сока, находились только кружка с горячим чаем, записная книжка и карандаши. У другой стены ровной стопкой высились накопленные за недолгую жизнь девушки личные вещи – коробки с обувью, бытовая техника, спортивный инвентарь – всё, для чего не нашлось места в тесной торцевой комнатушке самой маленькой квартиры на втором этаже.
