Что же, голод Поллюзе точно не грозил, ну а мы заодно спасли остров от экологической катастрофы. Вопрос только, зачем?

Ответ оказался неожиданным. Простая минотаврячья благодарность.

Дождавшись, пока мы с Тами смоем с себя кровищщу невинно убиенных хрюшек, Грандимунда Троубар попросила меня на минутку задержаться в её кабинете, а затем, нагнувшись, интимно прошептала на ухо:

— Нам, конечно, всё равно, но раз выручил, слушай совет: найди Джаго Посредника. Его можно назвать настоящим правителем Поллюзы, без его ведома на острове не случается ни-че-го. Серьезного, конечно. Если кто-то что и знает, то только он. Братья-гномы его боятся до одури, куда больше, чем куакарабилли.

— Спасибо большое, — искренне поблагодарил я фермершу, а затем, подчиняясь внезапному проблеску памяти, спросил у неё, — Слушайте, госпожа Троубар, а вам ничего не известно про ходящих на задних копытах коровах, у которых есть большой корабль?

Минотаврица затаила дыхание и выпучила глаза, застыв статуей самой себе. В её глазах светился ужас. Пробыв в таком состоянии около минуты, она, шевеля губами, но ничего при этом не говоря, начала меня подталкивать к выходу и лишь, когда я уже переступил порог, поднесла руку с указательным пальцем к губам, начав страшно шипеть «ШШШ!», а второй рукой продолжая меня провожать. Я, спотыкаясь и механически бормоча «понял-понял», послушно изгонялся с владений.

Видимо, об этом здесь спрашивать не принято.

— Кродётся…, - медленно, с великим изумлением в голосе протянула Тами, едущая у меня на шее по причине усталости от трудовых подвигов на ферме.

— Воистину кродётся! — в тон ей ответила Матильда, на всякий случай прячась мне за спину.

Мы аж остановились, невзирая на то, что последние два часа вслух мечтали охрипшими голосами о теньке, холодных напитках, и о том, как залезем втроем в большую прохладную ванну, где будем хором стонать от блаженства. Я уже достиг того состояния, когда хотелось взять жрицу на руки и рвануть в Поллюзу вприпрыжку, но останавливало нежелание лишаться авторитета, от чего мы, сцепив зубы и обильно потея, мужественно и женственно шли как солидные люди, имеющие прямое отношение к Сладкозвучному Турниру. Правда, когда перед нашим взглядом предстало такое зрелище, мелочи, вроде многочасовой жары, давившей на мозжечок, тут же перестали существовать.

Казалось бы, ничего особенного, просто одетая во всё чёрное кентаврица юных лет крадущимся шагом выходит из города… Подумаешь.

Но это была наша кентаврица!

Самара — девочка хорошая. Отличный боец и шпион очень высокого уровня. Но застенчива и молчалива, хоть совсем и не против компании. Предпочитает тихонько сидеть или стоять, внимательно вслушиваясь в слова других. Мои девчонки с ней все уже подружились, в основном оберегая непарнокопытную девушку от поползновений Саяки её напоить. И вот тут как раз была загогулина: выпив как следует, Самара лишалась львиной доли застенчивости, начинала разговаривать человеческим голосом и слегка чудить. При этом становилась в меру храброй, но пребывая при этом сугубо на своей волне, весьма далекой от нашей смертной жизни. Плавали, знаем. Правда, всего один раз это было, в некоем подземном городе, однако характерное поведение подвыпившей шиноби нам всем запомнилось.

Сейчас было однозначно ясно — Самара сваливает из Поллюзы! На полусогнутых!

Мы осторожно приблизились к подруге с переду, так, чтобы она нас узнала и не испугалась. Так и вышло. Шиноби остановилась, сосредоточила на нас взгляд, остановилась, а затем выдала мощный вздох облегчения. Мы втроем аж закачались — назвать обволокший нашу группу распыленный в воздухе алкоголь перегаром было бы знатным преуменьшением! Шиноби была пьяна не просто до изумления, а до такой стадии, которую я, профессиональный саратовский электрик, ни разу в жизни не видел! И оно при этом двигалось! И жило!

— Друзь…, - решительно пробубнила Самара, — …я!

— Да, радость моя, это мы, — тепло улыбнувшись, я сделал шаг навстречу кентаврице. Она, удивляя нас еще больше, поколебавшись, сделала шаг назад.

— Не… ик!… ты! — в меня обвиняюще ткнули пальцем, — Это ты…ик!… виноватый! Это из-за тебя…

— Что из-за Мача? — пробубнило у меня с макушки голосом любопытствующей гномки.

— Ф-фсё! — сев на лошадиный зад, Самара разревелась, — Фсё из-за него!

Конечно, её тут же бросились утешать. Не я. На меня косили пугливым взглядом и, упираясь передними копытами в утоптанный грунт, ехали на заду назад. Пришлось смириться и предоставить все опытным матильдиным рукам.

Но они не справились. Самара несколько раз пыталась пожаловаться, что-то рассказать, может быть, даже предупредить, но не смогла. Ресурс кончился. Зато её старания не остались незамеченными.

— Мач, мы не можем её отпустить! — горячо сказала Матильда, заставляя кентаврицу сильно заволноваться из последних сил. Видя это, жрица тут же поправилась, — Я имела в виду бросить на жаре!

С этим было сложно не согласиться. Пришлось мне брать Самару на плечи, несмотря на её очевидную панику, а затем тащить в близлежащие кусты, что панику вызвало еще большую, но быстро прекратившуюся опять же по отсутствию ресурса. Там, в кустах, я разбил свой «таинственный лагерь», в котором было прохладно, замечательно и великолепно, тёк ручеек и стояли комфортабельные шалаши, в один из которых мы и поместили тут же осоловевшую шиноби.

— Мач, мы не можем её бросить! — отважно заявила Тами, вползая в соседний шалаш, — Иди один, а мы с Матильдой присмотрим за Самарой! Смотри, как плоха наша девочка!

На мой взгляд девочке было не просто хорошо, а ваще зашибись, но спорить с дорвавшимися до тенька девчонками, которых тоже вело из стороны в сторону, совершенно не хотелось. Ну а почему бы их не оставить, раз даже Самара пытается свалить от того, что в Поллюзе? Уставшие и измотанные, девчонки никакой пользы не принесут, а здесь, в лагере, о их судьбе можно не беспокоиться…

— Бегите, глупцы! — сонно пробормотала мне в спину кентаврица, нервно дрыгая задними копытами.

В Поллюзе было тихо. Удивительно тихо. Даже со скидкой на ранний вечер и солнце, буквально прожаривающее разномастные улицы и дома, раньше тут обязательно бы ползали какие-нибудь потенциальные пьяные самоубийцы, чьих сил было бы недостаточно для эвакуации с улиц. Сейчас — нет. Я шел, настораживаясь всё больше и больше, пока навстречу не попался куакарабилли.

Двухметровый фиолетовокожий минотавр с хоботом, одетый в броню стражника, выглядел вполне бодро и хорошо, правда, чем-то напоминая поведением Самару. То есть он, аккуратно придерживаясь лапищей за стеночку, неторопливо брёл от того места, где у Поллюзы главная площадь и место свершения Турниров. Одолеваем абориген был слегка растерянным выражением почти всей морды лица, кроме глаз. Последние дергались в разномастном нервном тике и бегали зрачками по сторонам.

Я насторожился и слегка оробел, но решил, что отступать — это неправильно. Тем более, что видно, куда нужно идти.

А вскоре даже услышал шум радостных, пьяных и перевозбужденных разумных в большом количестве. Он волнами поднимался и утихал, прямо как на футбольном матче. Последние я не особо любил, отхватив от разгоряченного болельщика по юной и слегка прыщавой морде еще будучи мелким и утащенным на такую движуху батей, но сейчас долг, страх и любопытство толкали меня проверить, что за фигня творится.

«Наверное, я об этом пожалею», — подумал я, выйдя на площадь и начиная стремительно жалеть еще до того момента, как конец мысли додумался. Это придало ей изысканную обреченную горечь.

Главная площадь Поллюзы представляла из себя глубоко утопленный в земле амфитеатр, окруженный многочисленными рядами трибун. В данный момент большинство из них были забиты нездорово веселыми гостями музыкальной столицы, которые то начинали шуметь, вопя нечто непотребное, то затихали, внимательно слушая тех, кто в данный момент находился на круглом пятачке в центре внимания. Люди, эльфы, гномы, минотавры, кентавры, гоблины, полурослики, полугиганты и прочая гадость бурно выражали свои чувства. В основном эти чувства мной были интерпретированы как буйное и не предвещающее ничего хорошего веселье. Прожив большую часть жизни в Саратове, я познал все пятьдесят тысяч оттенков злорадства… и слышал их в голосах смеющихся. Прямо сейчас. Все пятьдесят тысяч.