Под этот романс можно снова и снова вертеться перед зеркалом, то закрывая лицо накидкой, то выглядывая из-за её краешка.

Но как мужчина может говорить, что он устал и измучен, да ещё просить, чтобы его пожалели! Не могу себе представить.

От этого кружения мне жарко, и представление можно продолжать бесконечно, но Вовка совсем замёрз на своём стуле.

Мы закрываем наш театр, кладём накидку на место, выносим стул, запираем дверь.

Когда я потом читаю, что в каморке у Папы Карло была потайная дверь, я сразу вижу нашу «холодную» комнату, зеркало и маленького Вовку на высоком стуле.

Мама с большим трудом устроила Вовика в детский сад. Теперь я после школы одна, забираю его только вечером.

Дома пусто и холодно. Я прихожу, снимаю пальто, открываю портфель и достаю новую книгу.

И окружающий мир отступает, его больше не существует, реального! Есть другой, огромный, где добро побеждает зло, женщины прекрасны, мужчины отважны, и честь значит больше, чем жизнь.

Школьной библиотеки мне уже не хватает. Я дошла до районной, двух городских, Дворца пионеров…

В одном из фантастических романов, которыми я зачитывалась в юности, на космическом корабле растёт мальчик. Родители погибли на чужой планете.

Он – единственное живое существо среди умных машин, они кормят его, поддерживают все системы жизнеобеспечения. Но как передать багаж знаний, богатство человеческих эмоций, поэзии, музыки, – всего, что накопило человечество в долгом пути через века?

У него был экран монитора и обучающая программа. У меня в пустой квартире были только книги.

Как умещалось в моей голове это море информации самого разного уровня? Раскладывалось по полочкам, превращалось в мировоззрение, в незыблемые принципы на всю жизнь!

Наверно, книги помогли выжить. У меня есть стихи, «Крапива», про девчонок, которых жизнь сделала недобрыми, колючими, жгучими, словно крапива. Там есть строчки:

Моя одноклассница, Валя Соломина, жила на соседней улице. Было время, когда я, забросив уроки, паслась у неё каждый день. Действительно паслась, – ведь основной моей пищей оставалась духовная. У неё было полное собрание сочинений Чарской, только родители не разрешали выносить книги из дому.

Это была ещё одна сторона жизни, где-то рядом с Диккенсом, но ближе к нам.

Бедная девочка из тёмного подвала или пыльного чердака, из такого знакомого мне голода и холода, попадает в нормальный дом. И первым делом в ближайшем магазине богатый дедушка или старая служанка покупают ей целый ворох удивительных вещей – пижаму, рубашки, чулки, панталоны, красивые светлые платья. Это бедность ходит в сером и коричневом.

Всё это роскошество складывают тайком перед её кроватью. В первое же утро она просыпается и плачет от счастья. И я плачу от счастья вместе с ней.

Чёрная тарелка радио отсчитывает время. Ещё час можно читать, ещё полчаса, и надо идти за Вовкой.

Всё, больше нельзя. Бросаю книгу, на ходу застёгиваю пальто и бегу. Он ждёт у решётки, держится за неё двумя руками и подпрыгивает на месте, когда видит меня.

– Знаешь, у меня появился новый брат! Мы целый день вместе играли, его зовут Юра.

– Это друг у тебя появился.

Для меня это особенное слово, у меня так долго не было друзей после Анечки, довоенной моей подружки.

Руки зажили к весне, но я всё равно одна и одна, тихая и серая, как мышонок. Никто не гуляет со мной на переменках по залу, бегать нам не разрешается, только гулять парами или стоять у стены. Я стою у стены.

И вдруг открытие – оказывается, я умею сочинять стихи. Ничего в мире не может быть интересней! Удивительно, самые обычные слова, попадая в ритм, становятся стихами.

Я не могла носить это в себе, подошла к Полине Павловне.

– У тебя что-то случилось, Светлана?

– Да, случилось. Я сочиняю стихи!

Последовала пауза.

– Ну, пойдём в класс, почитаешь.

Стихи пафосные, как говорили позже, гражданственные – мы летим, мы строим!

Я ожидала восторгов и похвал…

– Ты не обижайся, стихи неважные. И почему у тебя в стихах – «мы»? Вся мировая лирика от первого лица.

– Тогда не было такого трудного времени. Сейчас «мы» гораздо важнее, чем «я»!

Нет, не поняли. Но я всё равно буду великой поэтессой! Для этого нужно прочесть всё, что написано до тебя, чтобы не повторяться. И чтобы все знали, что ты есть.

Конечно, в жизни я не выполнила ни того, ни другого.

А Вовка, мой пятилетний брат, вообще не верит, что я умею сочинять стихи. Улыбается хитро, – меня не проведёшь, не на такого напала!

– Ты нашла это стихотворение в книжке и выучила наизусть, да-а-а, я знаю!

Он уверен – настоящие поэты и писатели были необыкновенными людьми и давно умерли. Я, честно говоря, тоже так считаю. Но я-то сочиняю стихи, это чистая правда!

А он тянет:

– Не-е-ет, ты обманываешь меня.

– Вовка, что ты за человек! Разве я обманывала тебя когда-нибудь?

– Не обманывала, – соглашается Вовка, – а теперь обманываешь! Меня легко обмануть, я маленький.

– Ладно. Ты придумаешь мне три слова, и я, не сходя с места, сочиню стихи с этими словами. Тогда поверишь?

Вовка широко раскрывает глаза. Это же другое дело!

– Тогда поверю, но у тебя – ни за что не получится. Я сейчас придумаю три слова.

Он думает долго. Ходит по комнате, маленький, ниже стола. Я жду, и мне страшно, – вдруг у меня и вправду не получится? Но другого выхода нет.

– Вот, я придумал: хозяйка, бульдог и пирог.

Он очень серьёзен, сейчас всё решается.

Теперь я хожу по комнате. Хорошо ещё, эти слова связаны между собой!

Спекла пирог хозяйка… Спекла пирог хозяйка! Дальше будет легко, главное – первая строчка, я это сразу поняла. Стоит придумать первую строчку, остальные легко выстраиваются следом, равняются на неё, и стихотворение можно продолжать, пока не скажешь всё, что хочешь.

– Готово, слушай:

Вовка потрясён. Никаких сомнений, он сам только что придумал эти три слова!

– Знаешь, если ты умеешь сочинять стихи, значит, все могут. И я тоже смогу, когда вырасту!

Но я-то знаю, неизвестно откуда, что сочинять стихи может не каждый.

– Ну, попробуй, попробуй, – говорю загадочно, и Вовка смотрит на меня своими круглыми глазами и молчит.

Я поворачиваю калейдоскоп со своими осколками, и мне трудно нанизать их на какую-то ось времени…