А вообще – обычная девочка, как все.

Только пишу стихи. Показываю их всем, Лиля Смолякова, она сидит позади нас с Римкой, собирает мои листочки и переписывает в тетрадь.

На той Люсиной фотографии пятого класса, на обороте, аккуратным почерком переписаны наши имена и фамилии. У одной девочки почему-то рядом написано – акушерка. А у меня – поэт! Была, была известность уже в пятом классе!

И катится зима, катится…

Я очень занята – Вовку в садик, музыка, уроки. Конечно, рядом с тетрадью можно положить интересную книгу.

Библиотекарь во Дворце пионеров маленького роста, на неё не надо смотреть снизу вверх.

– Расскажи, пожалуйста, что в твоей голове осталось от этой книги. Ты её проглотила за два дня.

Я пересказываю книгу, в паузах спрашиваю:

– Представляете? – Голос мой дрожит и замирает, будто я сама переживаю эти необыкновенные приключения.

– Понятно. Тебе надо идти в драмкружок. Ты занимаешься самодеятельностью в школе?

Театр ещё только стучался мне в душу. Чёрная тарелка репродуктора никогда не выключалась, моё поколение выросло на прекрасных передачах, как нынешнее растёт на боевиках. Вся внутренняя культура из этой тарелки, не считая книг, конечно. Особенно театр у микрофона – я могла простоять целый спектакль с веником в руке!

Но я ещё не знала своей Судьбы и ходила по коридорам с высокими дверьми, как тогда, в Грозном, во Дворце культуры.

– Я всегда читаю стихи на школьных праздниках. А в драмкружок не могу, я хожу на музыку.

В тот выходной на кухне было особенно шумно. Мама с тётей Шурой обсуждали, что готовить на обед.

– Фаршированная рыба украсит любой стол, – громко говорит тётя Шура. Ещё стол украшала непривычная для нашего дома бутылка. Может, её принёс гость?

Помню, как радушно угощала его тётя Шура. И плотную его фигуру, когда он вставал из-за стола. Меня потрясло само его появление в нашем доме, в папином доме, в жизни нашей семьи.

Он приходил каждый день после работы и сидел допоздна с мамой за столом, иногда они уходили куда-нибудь или тихо разговаривали у неё в спальне. Я стала приходить позже и позже, но меня никто не искал, моего отсутствия не замечали.

Вовка легко подружился с ним, и от этого мне было ещё больней. Мне казалось, он просто купился на какую-то игрушку, на то, что его подбрасывали под потолок.

Я не покупалась. Упрямо опускала глаза и отвечала – да или нет, и сердце моё разрывалось! Как я посмотрю папе в глаза, когда он вернётся? Если вернётся…

И вдруг однажды мама как-то вскользь произнесла:

– Мы уезжаем в Москву.

– Кто уезжает?

Человек этот, наверно, был в командировке, и она кончилась.

– Мама, можно ты поедешь с Вовиком, а мы с тётей Шурой останемся?

– Нет, квартиру придётся сдать.

Как сдать, а если папа вернётся? Он же нас просто не найдёт! Я не могла это выговорить. Мама так и не сказала про извещение, и я не сказала ей, что видела его. Это была моя огромная страшная тайна.

Я решила, что не поеду в Москву, твёрдо решила. Но меня никто не спрашивал! Помню своё отчаянье, полную беспомощность перед взрослыми. Я несколько дней твержу про себя, – что делать, что делать!

Придётся умереть, другого выхода нет. Самое страшное, что я посвятила в это Вовку, я его во всё посвящала. Мне стыдно, но я ведь пишу правду, стараюсь, во всяком случае.

Вовка с ужасом смотрел, как я выбирала свою смерть со всем взрослым спокойствием отчаянья. Нашла книжку с таблицей – способ употребления, симптомы, время действия. Выбрала таблетки от головной боли, быстро и не больно. Вовка плакал навзрыд.

Когда я выросла, жизнь приводила меня к последней черте не один раз. Подводила к самому краю, когда выйти из окна легче и проще, чем жить дальше. Но я не имела права причинить маме такую боль. Лучше переболеть самой…

Тогда у меня ещё не было никакого запаса прочности, мне надо было немедленно найти выход своему отчаянью. Я пила таблетки, Вовка смотрел и плакал, дома больше никого не было.

Когда я пришла в сознание, надо мной стояла врач и смотрела с нескрываемым презрением. И мама смотрела без жалости, чужими холодными глазами. Когда «скорая» уехала, она спросила тихо:

– Зачем ты это сделала?

– Я не хочу в Москву. Как можно уезжать, папа вернётся…

– Папа не вернётся. Если бы он вернулся, если бы только он вернулся, всё было бы по-другому. Не хотела тебе говорить, я давно получила извещение.

– Но там же было сказано, что он пропал без вести! Значит, есть надежда! Или было ещё одно, и ты опять мне не сказала?

– Больше не было. А про то когда ты узнала?

– Перед Победой.

– Ты скрытная, оказывается. Но не обманывай себя, кто мог, уже вернулся.

Я плачу навзрыд, а мама не успокаивает меня, просто уходит в свою комнату.

Мы не едем в Москву, продолжаем жить, как жили. Только теперь мама прибавляет, когда ругает меня:

– Ты неблагодарная, я вам всю жизнь отдала.

Эта фраза будет звучать мне укором всю мою жизнь.

Мы с Вовкой едем в лагерь. Мама с тётей Шурой несколько дней штопают наше бельишко, пришивают недостающие пуговицы.

У меня юбка и блузка с длинными рукавами, я научилась аккуратно закатывать их. Мы идём в Универмаг, и мама покупает мне новые ленты для косичек. Это первая её покупка для меня, я так радуюсь…

Я очень долго, до самого института, не могла что-нибудь захотеть и купить. Или произнести:

– Я очень хочу тетрадь по рисованию, купи мне, пожалуйста!

Мама всегда сама решала, что может мне купить. И деньги были чем-то недостижимым, какими-то золотыми ключами от счастья.

У нас была даже игра, что бы мы купили, если бы выиграли по облигации тысячу рублей. Видел бы кто-нибудь этот список! Чашки, ложки, тарелки, бельё, по одному платью мне и маме, ботинки и брюки Вовику…

Когда я еду в тысячный, наверно, раз из Ростова в Таганрог или обратно, я всегда ищу на станции Морской белый дом с розовыми колоннами. Это и был тогда наш лагерь.

Ночь, тихо и темно в нашей огромной комнате, и я рассказываю девчонкам какую-нибудь книгу в лицах. Или играем в придуманную мной игру, мне называют любую профессию, и идёт импровизация из жизни врача или геолога.

Кто-то из девочек потом рассказал родителям, дошло до мамы, лагерь ведь был от их Строительного треста! Она очень удивилась, очень.

Мама встречает нас на вокзале.

– Мне нужно вернуться на работу. Ты не поправилась, вас плохо кормили?

– Нет, хорошо.

– Почему же ты не поправилась, столько сил ушло, чтобы достать путёвки…

Да, чтобы дома не было лишних вопросов – у нас квартиранты, Главный бухгалтер с женой. За это трест починил перекрытия и крышу, потолки были аварийными, могли в любой момент обвалиться на голову.

– Ты отдала им свою комнату?

– Нет, они живут в детской.

– А тётя Шура? – Сердце моё сжимается, я уже знаю, что не увижу её больше никогда.

– Её устроили в Дом престарелых. Очень хороший дом, там врачи, за ней будут ухаживать…

– Но она же совсем не престарелая! Она сама за нами ухаживала! А если бы заболела, я что, не смогла бы?

– Нужно думать о будущем. Не задавай вопросов, поняла?

Мы жили с квартирантами до самого моего девятого класса.

В шестом классе я стала Главным редактором школьной газеты? По-моему, в шестом. Это была моя первая и последняя руководящая должность, ни до какого кабинета с табличкой я так и не дослужилась.

Хорошо помню, как выпускала первый номер. Раздала задания редколлегии, установила срок.

Через неделю никто, ну никто не принёс ни одной заметки. Я спросила у девочки из пятого класса, – почему?