— Великий Боже! Что здесь стряслось?
Лэйд даже не вздрогнул от неожиданности — не хватило сил.
Четверть минуты, Чабб. И они уже истекают. Лучше бы тебе не расслабляться, старый бездельник.
— Извините за беспорядок, — пробормотал он, — Догадываюсь, как это выглядит, но, верите вы или нет, это часть моей работы.
— Работы? Признаться, я сперва подумал, что здесь поработало землетрясение. Мог Бог! Что я вижу? Это арифмометр?
— То, что от него осталось, — подтвердил Лэйд, — И уж поверьте мне, работенка была непростая. У этих новомодных арифмометров прочнейший корпус, точно у несгораемых шкафов. А уж винтов… По правде сказать, я поломал половину ногтей, но потом додумался использовать нож для бумаг — и дело сразу пошло быстрее…
В конце концов он вынужден был открыть глаза. Блаженные секунды отдыха истекли, а значит, надо было продолжать работу. Изматывающую, кажущуюся бесконечной и почти наверняка тщетную. Но он еще не дошел до той степени отчаянья, когда в этом позволительно признаться даже себе самому.
Лейтон со скорбным выражением лица разглядывал изувеченный корпус арифмометра.
— Это арифмометр Однера[1]! — сообщил он, — Четвертой модели. Новейший российский образец. Как сейчас помню, мы заплатили за него шестьдесят пять фунтов.
— Боюсь, его цена не так давно снизилась, — пробормотал Лэйд, — Потому что сейчас он стоит не больше шести пенсов — и то, только если вам удастся найти достаточно сговорчивого часовщика, чтобы он купил у вас все эти шестерни.
Лейтон не ответил — он растерянно разглядывал следы учиненного Лэйдом беспорядка и, кажется, зрелище это впечатлило его в достаточной мере, чтобы он забыл о цели своего прихода.
Картина и верно была вдохновляющей, что-то среднее между батальными полотнами Кэмпиона[2], жутковатыми библейскими иллюстрациями и газетными фотографиями из рубрики криминальной хроники.
Изувеченная мебель лежала грудами с переломанными ногами и напоминала огромное лошадиное кладбище. Вспоротые кушетки выглядели мертвыми китами, выброшенными на мелководье и обнажившими пружинно-войлочные внутренности. Изрезанные ножом стены в лохмотьях обоев придавали кабинету вид разграбленного склепа.
Зрелище и в самом деле было плачевным, Лэйд готов был с этим всецело согласиться. Его стараниями уютный и ухоженный кабинет, один из многих других на этом этаже, превратился из превосходного образчика конторского уюта в сущие руины. Нечто подобное, пожалуй, могли оставить после себя монголы-завоеватели или шумная компания джентльменов под предводительством сэра Свена Вилобородого[3], прибывшая в Лондон с экскурсией чтобы осмотреть остатки Римской стены[4] и выпить по пинте горького светлого за здоровье его величества Этельреда Второго[5].
Это была тяжелая, выматывающая работа.
Встречавшиеся ему на столах хрустальные пресс-папье он безжалостно разбивал о стену, кропотливо исследуя осколки. Та же участь ждала цветочные горшки и кашпо. Картины неизвестных ему художников безжалостно выдирал из рам, а сами рамы с хрустом ломал на части. Арифмометр Однера, о котором беспокоился Лейтон и который сам по себе стоил шестьдесят пять фунтов, после встречи с ним превратился в россыпь медных шестерен и шнеков. Тяжелая, изматывающая работа, от которой быстро выдыхаешься. Еще утомительнее, чем возиться со свечами и маслом…
Да и с мебелью порой приходилось непросто. Выглядевшая легковесной, непрочной, она отчаянно сопротивлялась его усилиям. Он посадил себе чертову кучу заноз и в придачу едва не сломал палец, прежде чем разжился кое-каким инструментом, и дело сразу пошло быстрее.
Замешательство на лице Лейтона не было наигранным, он явно пребывал в смущенных чувствах, и было отчего. Его, человека с тонким, почти художественным воспитанием и вкусом, картина подобного варварского разрушения должна была привести в ужас и наверняка привела, но он сохранил достаточно власти над своими манерами, чтобы превратить гримасу изумления в сдержанную усмешку.
— Мне и самому не нравилась эта мебель, признаться. Но, скажите на милость, чем вам не угодили обои?
— Этот орнамент вышел из моды, — буркнул Лэйд, отдуваясь, — На вашем месте я бы почаще читал «Женскую сокровищницу[6]», раздел «Декор для дома». И да, не стоит переживать из-за обоев. С учетом того, сколько лет дому, уверен, они были насквозь пропитаны ядовитой «зеленью Шееле»[7]. Никто из сотрудников, часом, не мучился мигренью и удушьем?..
— Только мистер Кольридж — в те дни, когда оплачивал счета за ремонт.
Лэйд отряхнул рукава пиджака, малодушно оттягивая момент, когда придется возвращаться к работе. Перепачканные пылью, алебастром и древесными опилками, они выглядели так плачевно, как не выглядели даже после дня работы в лавке. Сэнди будет в ужасе, когда он вернется домой.
Если вернется, тихо шепнул в левое ухо ледяной голос Полуночной Суки. Если вернется, дорогой мой самоуверенный Чабб…
***
Лэйд похлопал себя по левому уху, делая вид, будто пытается вытрясти пыль. Надо думать, половина Миддлдэка будет в ужасе, если «Бакалейные товары Лайвстоуна и Торпа» не откроют утром двери, как делали это на протяжении предыдущих двадцати пяти лет ровно в восемь утра. В Миддлдэке силен уклад традиций, любые перемены там неизбежно вызывают беспокойство и лавину слухов.
Исчезновение Лэйда Лайвстоуна определенно породит массу пересудов, многие из которых ему, пожалуй, не доставило бы удовольствия услышать лично. Наверняка будут судачить о том, что старый добрый Чабб темной ночью бежал с острова, прихватив ящик с монетами — спасался не то от карточных долгов, не то от мести высокопоставленного джентльмена из Олд-Донована, молодую супругу которого чересчур радушно привечал в своей лавке, причем по большей части по ночам.
Миддлдэк любит пересуды. Найдутся и такие, кто в ответ на все расспросы будут многозначительно поднимать палец вверх и говорить лишь одно слово, обычно отбивающее всякое желание продолжать всякий спор, как ведро воды, вылитое в камин: «Канцер!». Никто, конечно, ничего не хочет утверждать, но знаете, джентльмены, по городу ходит слушок, будто Лэйд Лайвстоун, наш почтенный лавочник и один из столпов, на котором держится Хукахука, занимался тайком кроссарианскими делишками! Так что не исключено, господа, не исключено…
Хейвудский Трест, конечно, на долгое время будет сбит с толку и едва не парализован, лишившись одного из своих бессменных патриархов. Можно не сомневаться, что Лорри О’Тун не успокоится, пока не проверит все отходящие корабли и опиумные притоны, но, конечно, безрезультатно. Доктор Фарлоу обойдет больницы и госпитали. Обескураженный Скар Торвальдсон предпримет настоящую спасательную экспедицию по всем закоулкам острова, бесстрашно беря штурмом даже заведения с самой дрянной репутацией в гуще Скрэпси. Маккензи объявит награду за информацию о его местонахождении, живого или мертвого. Тоже тщетно. То место, в котором ныне располагается мистер Лайвстоун, настолько удалено от привычной им реальности, что ни одна ищейка не возьмет его след.
Что уж там, даже если в Новый Бангор собственной персоной прибудет прославленный мистер Бальзамелло с его чудесным аппаратом «Палла Наутика»[8], способным погружаться в морские пучины на умопомрачительную глубину в пятьсот сорок футов[9], даже там не отыщется ни одного следа пребывания мистера Лэйда Лайвстоуна.
В конце концов с его исчезновением все смирятся. Мерзавец Маккензи через месяц будет утверждать, будто до него дошел слух от одного египетского моряка, будто мистер Лайвстоун ныне обретается в городе Подгорица, что в Черногории, где сделался турецким пашой и содержит гостиницу «Восторг Юпитера». Старый Диоген какое-то время еще будет кряхтеть, с потерянным видом бродя по лавке и не находя себе применения, но рано или поздно свыкнется и он. Миддлдэк — не бурное море, скорее, сонный пруд, если по его поверхности и пройдет изредка волна, уже очень скоро рябь на его поверхности уляжется и он вернется к своему привычному существованию, сонному и безмятежному. Просто уже без Лэйда Лайвстоуна.
