Олдридж отчаянно ревновал своего новообретенного отпрыска к своей же компании. Одно свое детище, брошенное и забытое, к другому, дорогому и тщательно лелеемому. Ценой каких-то немыслимых усилий ему удалось раздобыть недостающую сумму, но насладиться ролью спасителя ему не довелось из-за нервного напряжения — плоды победы пожал не он, а Крамби. Это Крамби выступил спасителем, он возглавил компанию в решающий миг, тогда как сам мистер Олдридж лежал в горячке. Возможно, эти четыреста монет он добыл чудовищной ценой, использовав свои старые связи и опустошив все мыслимые копилки. И вот благодарность… Должно быть, мистер Олдридж за долгие годы настолько свыкся с троном всесильного патриарха, что не смог вынести бремя чужой победы и, морально растоптанный, немедля подал в отставку. Плюнул на свое наследие, оставив его на попечение человеку, которому сам до конца не доверял.

Вот почему он не брал ни фартинга из капитала компании — не смог смириться с мыслью о том, что его нелюбимый сын, возглавив созданную им компанию, милостиво одаряет его крохами со стола. Вот почему он перестал вникать в дела и целенаправленно разорвал все связи. Вот почему…

Мысль Лэйда, нащупавшая нужную колею, на миг споткнулась.

Почему Олдридж покончил с собой? Почему терпел два года, прозябая в дрянных гостиничных номерах, прежде чем натянул свой единственный приличный костюм без заплат, собрался с духом и залез с ногами на подоконник? Ожидал, что Крамби раскается и придет звать его обратно? Уповал на какой-нибудь очередной финансовый кризис, который вновь вызовет его, Олдриджа, из небытия, точно позабытого призрака? А может, он прознал от Розенберга о том, что компания находится на последнем издыхании и просто не смог пережить такую новость?

А может… Мысль Лэйда задребезжала на рельсах, высветив на миг из обступающей тьмы жутковатую картинку — Крамби, закатав рукава своего дорогого пиджака, выталкивает Олдриджа из окна.

Пока Олдридж жив, он оставался пусть и привилегированным, но все-таки домашним питомцем с ничтожной долей акций в общем капитале. Жалкие шесть сотых процента, меньше, чем ничего. Да, Олдридж, повинуясь чувству вины, вписал в свое завещание слова «Весь свой капитал в «Биржевой компании Олдридж и Крамби» завещаю в равных долях своим компаньонам», но… Но ведь он в любую минуту мог передумать, не так ли? Старые джентльмены, которые часто чудачат, иногда склонны к подобного рода фокусам… Так не стоит ли ускорить их переход в лучший мир, чтобы избавить от тягот и невзгод?

Лэйд заставил себя вышвырнуть эту мысль из головы, точно гнилой орех из отобранной на продажу кучи. Едва ли Крамби может считаться достойнейшим из сыновей. Он шантажировал родного отца, пусть и отрекшегося от него. Он спустил накопленное им состояние. Он определенно упивался дарованной ему властью, нарочно создавал интриги меж членами оперативного совета. Копя обиду на Олдриджа, он в конце концов опустился до того, что нанял его старого слугу на должность-синекуру — без всякого сомнения, с единственной целью поднять его на смех и сделать мишенью для шуток сослуживцев. Так не в меру разошедшиеся хулиганы-школьники пинают на улице шляпу своего учителя, заливаясь смехом. Но убийство?..

— Благодарю вас, мистер Госсворт, — Лэйд улыбнулся старому слуге и достал из кармана банку маринованных маслин, — Ваш рассказ необычайно помог мне. Прошу, примите это от меня в качестве благодарности.

Мистер Госсворт растрогано взглянул на жестянку.

— Всемерно благодарю, мистер Лайвстоун, — Ежли я еще чем могу…

Лэйд вздохнул.

— Нет. Не думаю.

[1] Тонкая красная линия — аллегорическое название для позиций шотландского 93-го пехотного полка, который в битве при Балаклаве (1854) был сильно растянут, чтобы встретить удар русских сил.

[2] Убийца из Уайтчепела — одно из прозвищ Джека-Потрошителя.

[3] Аффидевит (от лат. affido — «клятвенно удостоверяю») в английской юриспруденции — письменные показания лица, которое не может явиться на рассмотрение дела лично.

[4] Джозеф У. Карр (1849–1916) — британский искусствовед, галерист, автор статей об искусстве.

[5] Байуабес — рыбный суп из французской кухни.

[6] День святого Давида — праздник в Уэльсе в честь Давида Валлийского, святого и покровителя, отмечается 1 марта.

[7] Соверен — золотая английская монета, приравненная к фунту стерлингов.

Пробуждение есть величайшая часть дня. Как свежерожденная душа, чистая от грехов и помыслов, в первые минуты своего существования определяет свой жизненный путь, так джентльмен, проснувшись с пустым желудком, волен определить, чем его заполнить — сваренными второпях яйцами всмятку и гренками, или же, подойдя к делу обстоятельно, соорудить настоящий плотный завтрак, который даст ему сил на большую часть дня. Многие изречения мистера Хиггса Лэйд находил остроумными, емкими и в высшей степени уместными даже среди воскресной проповеди, но это он помнил особенно четко и часто мысленно произносил, отрешившись ото сна.

За многие годы жизни ему приходилось просыпаться в самых разных местах — и в самых разных чувствах. Чаще всего он просыпался от мерного перестука лошадиных копыт под окнами — молочники Миддлдэка спешили по Хейвуд-стрит, чтобы еще до рассвета наполнить крынки, бидоны и ведра своих подопечных свежим парным молоком, сливками и обратом. Хороший звук, размеренный и звучный, как тиканье заведенных с вечера часов, под такой приятно просыпаться в маленькой спаленке над лавкой, чтобы, не зажигая лампы, в сером свечении еще не рожденного дня лежать несколько минут, размышляя о вещах, которые непременно позабудутся в дневной сутолоке прочих мыслей.

Однако ему приходилось просыпаться и в других условиях, а также и местах. Иногда это были дамские будуары прелестниц из Шипси — когда они со Скаром Торвальдсоном изредка устраивали знатный кутеж, длившийся обыкновенно всю ночь напролет. Иногда полицейский участок — и тогда он обречен был вместо перестука лошадиных копыт слушать с утра укоризненные нотации Саливана, вынужденного уступить Лэйду свою служебную кровать и провести всю ночь в жестком кресле. Иногда…

Иногда он хотел бы забыть те места, где приходил в себя, потому что воспоминания эти полнились деталями столь скверными, что каждое из них он ощущал незаживающей и вечно саднящей раной.

Крохотная деревня полли на южной оконечности острова, название которой он в силах был понять, но бессилен произнести. Он заночевал там, еще не зная, что ее обитатели накануне прогневали Девятерых Неведомых, и слишком устал, чтобы заметить необычно большое количество охранных оберегов вокруг хижин. Обереги их не спасли.

Проснувшись поутру, Лэйд обнаружил пустые хижины, погасшие печи и молчащие курятники. Деревня обезлюдела, вся, до последнего человека, и, верно, прямо посреди ночи. Сперва он решил, что проспал нападение понатурри. Бледные демоны из океана, чья кожа отливает зеленью, волочащие по песку свои длинные когти, иногда нападают на прибрежные деревеньки, понукаемые к тому голодом. Но он точно не мог бы проспать истошный визг и крики, исторгаемые десятками глоток — понатурри, сами лишенные слуха в человеческом понимании этого чувства, никогда не пытаются соблюдать тишину в своей страшной работе.

Людей не было, зато остались следы — брошенная скомканная одежда, отпечатки босых ног на прибрежном песке, валяющиеся повсюду неказистые дикарские бусы и амулеты, еще теплые курительные трубки… Ему потребовалось не больше часа, чтобы установить страшную правду — посреди ночи все жители деревни вдруг встали, сбросили с себя все и стройными рядами промаршировали к океану, чтобы уйти в него. Точно противопоставив себя самой жизни, что когда-то выбралась на теплые берега из мертвенных холодных глубин.

Были и другие пробуждения, еще менее приятные. Он просыпался, ощущая отчетливый запах свежей крови, тревожный и сладкий. Он просыпался, избитый до полусмерти, да так, что казалось, что от малейшего движения скрипят раздробленные кости, которые никогда вновь не станут одним целым. Он просыпался, ощущая смертное отчаянье, от которого хотелось перерезать себе глотку. Он просыпался…