Розенберг тяжело задышал. Дыхание у него было нездоровое, с присвистом, как у некоторых тифозных больных. Но голос все еще был хорошо различим. Неудивительно, учитывая, что их с Лэйдом разделяло всего несколько футов пространства.

— Да, те четверо. Они спаслись, но только потому, что тогда у него не было достаточно сил, чтобы расправиться с ними. Он еще не вступил в полномочия, если можно так выразиться. Но неужели вы не замечаете, Лэйд?

— Что я должен увидеть?

Розенберг вздохнул, утомленный — не то разговором, который явно требовал от него многих сил, не то недогадливостью собеседника.

— Мисс Киннэрд. Она была первой. Несчастный случай с фрамугой, стекло которой гильотинировало ее хорошенькое личико, навеки отделив его от человека, которому оно прежде принадлежало. Человека, который, возможно, открылся бы вам не с самой приглядной стороны, если бы вы сами служили в «Биржевой компании Крамби» и знали коллектив изнутри.

— Что с ней не так?

— Мисс Киннэрд была из разряда хорошеньких девиц, которых собственная красота интересует непомерно больше, чем все прочие вещи в этом мире. Она могла забыть про звонок, про важные документы, про стенограмму — только лишь потому, что была увлечена, разглядывая себя в зеркало. Господи, одна только позабытая ей корреспонденция причинила компании убытков фунтов на десять! Лейтон не мог уволить ее — только потому, что ее хорошенькое личико приглянулось Крамби. Увы, оно утратило значительную часть своих достоинств, когда шлепнулось, отсеченное стеклом, на мостовую!

— Но…

— Мистер Макгоэн, техник. В жизни не видел такого безалаберного работника. Нерасторопный, старый, ничего не смыслящий в тонких механизмах, он куда чаще ломал то, что ему было вверено, чем чинил его, и тоже причинял нам немалый убыток. Если что-то и спасало его от неминуемого увольнения, то только то, что он приходился шурином Кольриджу.

— Ему перемололо руки, я помню.

— Фринч, водитель. От его лихачества служебный локомобиль компании не единожды попадал в ремонт. Он попросту напрашивался на неприятности, демон лишь приблизил их наступление. Ну и четвертый, забыл как его зовут. Пьяница, норовивший промочить горло на рабочем месте. Демон угостил его стаканчиком кислоты за свой счет. Все еще не видите связи? Не видите, Лэйд?

— Вижу, — тихо произнес Лэйд, — Я догадывался, но…

— Догадывался, — невидимый Розенберг вновь рассмеялся, — Он догадывался! Моя помощница, вы должны были видеть ее, когда шли сюда, мисс Офия. Она частенько была несдержана на язык, а проще говоря, при всех своих достоинствах имела маленький недостаток — любила посплетничать. «Язык мой — враг мой», как сказал Ювенал. Он в самом деле сделался ее врагом, превратившись в огромную ядовитую пиявку. Не видите связи?

— Синклер, — тихо обронил Лэйд, — Демон разрезал его на части и сшил.

— Мистер Синклер! Ну конечно, едва не забыл про него. Тщась завоевать расположение людей, которые презирали его, он не уставал перекраиваться, чтобы услужить им, не замечая, как нелепо выглядит. Демон пришел ему на помощь, перекроив его настолько, насколько это возможно.

— Кольридж?

— Мы промеж себя иной раз шутили о том, что щупальца Кольриджа, распростертые им во все стороны, пролезли во все отделы и службы компании. Демон, должно быть, счел это славной шуткой. Щупальца Кольриджа вырвались из-под контроля и убили его. На счет Лейтона, думаю, вы и сами догадались.

— Кошка, — пробормотал Лэйд, — «Любопытство убило кошку». Эта пословица всегда казалась мне немного выспренной и странной, но связь я понял. Догадался.

— Догадались… А Лейтон понял все почти сразу. Он многие годы коллекционировал грешки своих подопечных и он первым сообразил, что это значит.

— Значит, все они…

— Да, — сухо подтвердил Розенберг, — Все они. Человек, повстречавшийся вам в лазарете, из которого росли писчие перья, отличался на службе немыслимым крючкотворством, составляя на каждое действие по дюжине бумаг, тем самым изрядно замедляя документооборот. Другой, превратившийся в песочные часы, тянул время на рабочем месте. Женщину, превратившуюся в статую, часто укоряли за бездеятельность, и не случайно. Они все… они…

Голос Розенберга, шелестящий, точно бумага на ветру, сделался таким тихим, что Лэйд едва мог разобрать слова. Этот голос свидетельствовал не просто об упадке сил — Лэйд и сам едва держался на ногах — а о чем-то куда более серьезном. О тяжелой болезни, быть может. Или о чем-то столь же скверном. Рассудок Розенберга оставался ясным, но разум его медленно потухал, это было заметно по паузам между словами, по странным смешкам, которыми он перемежал слова, по натужному хриплому дыханию.

— Что он сделал с вами? — тихо спросил Лэйд.

Розенберг закашлялся. Кашель у него был жуткий, чахоточный, рвущий легкие.

— Я… Я всегда мнил себя самым хитрым. Самым рассудительным. Самым умным. Простительный грех при моих способностях, а?.. Господи, до чего я дошел, исповедуюсь перед лавочником… Кхх-кххх! Да, у меня было право так считать. А у демона было право одарить меня по моим заслугам. Подойдите, Лэйд. Хватит укрываться, я не представляю для вас опасности. Больше нет. Если я что-то и представляю, так это наглядное пособие. Можете взглянуть на меня. Смелее. Надеюсь, вы не боитесь насекомых?

— Нет, — помедлив произнес Лэйд, — Не боюсь. Мне часто приходится просеивать муку от долгоносиков, а уж в сахаре мне попадается такое…

— Подойдите. Хочу посмотреть на вас перед тем, как умру.

Лэйд вышел из-за своего укрытия.

***

Розенберг кашлянул. А может, это его легкие просто судорожно вытолкнули скопившийся в них воздух.

— Вы почти не переменились в лице, — одобрительно заметил он, — А бедную Офию вырвало на пол. Убежала в ужасе, а ведь работала на меня не один год. Впрочем, уже очень скоро у нее появился другой повод для беспокойства.

— Мне приходилось видеть не самые приятные вещи в Новом Бангоре, — сдержанно заметил Лэйд, — И если вы думаете, что находитесь на их вершине, то только тешите свое самолюбие, из-за которого и пострадали.

Розенберг кивнул.

— Вы правы.

Он не шевелился, оттого Лэйд не сразу смог распознать его тело в окружении сплетений из паутины, затянувших стены так, что не было ни единого просвета шире монеты. Паутина здесь была не такой, как в прочих частях кабинета. Свежей, влажной, точно лишь недавно появившейся на свет. Целые гроздья ее свисали с потолка, превращая закуток кабинета в подобие пещеры, на полу же она образовывала целые груды и небольшие курганы, между которых Лэйду пришлось бы перемещаться, вздумай он подойти к столу Розенберга поближе.

Но он не думал, что у него возникнет такое желание.

Розенберг не уменьшился до размеров насекомого, как ему представлялось, даже в своем новом обличье он оставался большим, пожалуй, даже сделался больше. Живот его непомерно разбух, почти превратившись в шар, и шар этот казался огромным на фоне ссохшейся груди, к которому он крепился, и тонких, выпирающих из него лап. Костюм хорошей ткани, легендарный костюм от Кальвино, на который Лэйд когда-то взирал едва ли не с благоговением, давно расползся, превратившись в лохмотья на полу. Едва ли Розенберг испытывал в нем необходимость.

Если он в чем-то и испытывал необходимость, так это в свободном пространстве, которого ему отчаянно не доставало. Кабинет начальника финансовой службы явно не подходил по размеру изменившимся размерам его тела. Его раздувшееся тело застряло в ней, изогнувшись под неестественным даже для его неестественных черт углом. Огромный сейф врезался в шарообразное брюхо с одной стороны, глубоко войдя в него острым металлическим углом. Несгораемый шкаф упирался с другой. Стеллажи для документов, изящные конторки, которыми Лэйд некогда восхищался, секретеры с откидными крышками, стоившие, должно быть, Крамби не один десяток шиллингов, все эти предметы обстановки, созданные для существа куда меньших размеров, чем Розенберг, врезались в его разросшееся тело со всех сторон, врезаясь в хитиновые покровы точно орудия пыток.