Ах, черт!

Где-то совсем близко, в считанных футах от него, раздалось мягкое пение серебра. Зарычав, Лэйд схватил первое, до чего смог дотянуться, небольшое конторское бюро, набитое стопками каких-то бумажных карточек, и швырнул его назад. Оно даже не успело коснуться пола. Разлетелось в мелкую щепу и конфетти прямо в воздухе. Серебряные струны сплелись в какой-то хитрый морской узел, колеблясь в трех футах над землей.

Лэйд знал, что ему не по силам тягаться с ними в скорости. Кроме того, он проиграл и битву за пространство. Бросившись при первой возможности прочь от смертоносного пения струн, он выбрал неверное направление, ведущее прочь от двери. Едва только тварь покончит с остальными незадачливыми охотниками, тонко кричащими и тщетно пытающимися спасти друг друга, она примется за него. Для этого ей не понадобятся хитрые маневры, достаточно будет прижать его к стене или зажать в угол. Старый Лайв Лайвстоун — это тебе не какая-нибудь проворная мышь, да и тигриной грацией в его возрасте уже не похвастать.

Чертовски неудачно вышло.

Кто-то визжал, пока его тело медленно избавлялось от костей, медленно вытягиваемых из тела. Кто-то катался по полу, заживо свежуемый. Кто-то…

Лэйд ощутил, как съеживается обугленным лепестком надежда.

В этот раз, пожалуй, не уйти. Сам залез в ловушку, вообразив себя спешащим на помощь джентльменом. Сам и превратится в лохмотья, развеянные по комнате.

Кто-то шел по комнате, разъединенный на две половины, зазор между которыми все увеличивался, неуверенно ступая и спотыкаясь с каждым шагом. Кто-то скулил, превратившись в куль из перевитой узлами кожи. Кто-то…

Прижавшись спиной к стене, Лэйд закрыл глаза.

Если этому суждено случиться, об одном прошу Тебя, дрянное ты древнее чудовище. Пусть это случится без лишней боли.

Кто-то выл, медленно вплавляясь в стену и тая. Кто-то лишь хрипло дышал, сложенный пополам, точно стол. Кто-то…

***

Что-то коснулось его бедра, едва не заставив его вскрикнуть. Однако касание это было не нежным касанием серебристых струн, а грубым, небрежным, кроме того, оно породило дребезжание на полу перед ним. Лэйд не собирался открывать глаза, но рефлекс был сильнее — те распахнулись сами собой.

Предметы, лежащие перед ним на полу, не представляли собой никакого интереса ни в качестве оружия, ни в каком прочем. Пресс-папье в виде бронзового оленя с одним отломившимся рогом, стоимостью пенсов восемь, не больше. Пузырек туши, застоявшейся от времени и почти высохшей. Ластик со следами чьих-то зубов. Плоское с одной стороны металлическое яйцо — обычная чернильница. Парочка неумело очиненных карандашей. Сломанная пополам аспидная доска[10] с остатком надписи «…но не в четверг, идиот!». Пухлый блокнот, исписанный по меньшей мере до половины всякой непонятной ему цифирью, с разливом Рейна на обложке. Дешевый бювар[11] в кожаной обложке. Нож для бумаг с коротким, похожим на штык, латунным лезвием. Горсть гнутых скрепок. Еще какая-то дрянь…

Канцелярские принадлежности. Одна из нитей попросту подрубила ножку ближайшего к нему стола, отчего этот конторский арсенал скатился ему на колени. Лэйд слабой рукой взял нож для бумаг. Нелепейшее орудие для защиты, но, может, он успеет вскрыть себе вены, прежде чем не началось самое скверное?..

А может, закидать чертову тварь скрепками? Напугать перепачканным тушью лицом? Или…

Мысль была крошечной, шуршащей, юркнувшей серым мышонком ему в ухо, однако, не успев даже додумать ее до конца, Лэйд ощутил себя так, точно по его сердцу, лежащему на наковальне, опустили сорокафунтовый кузнечный молот.

Нет, это глупо, но…

Рука, бросив бесполезный нож, схватила чернильницу. Не полная, судя по весу, но что-то еще плещется. Дрожащими пальцами он расправил этикетку на ее боку.

«Писчие чернила Гальерди высшего сорта. Две унции».

Товар дрянь. Кольридж успел и здесь. Пусть Гальерди и бахвалится первым сортом, всем известно, что в его товаре до черта танина, из-за которого в чернилах образуется осадок, а сами они с течением времени быстро густеют, превращая писчую работу в сущее мучение. В отличие от каких-нибудь хороших чернил, например, чернил Леонарди, в которых давно используется железный купорос и гуммиарабик. А еще…

Сердце сделало два быстрых затухающих удара.

Так глупо, что может и сработать.

Ломая ногти, Лэйд сорвал с чернильницы пробку и поднялся на ноги.

Даже за те несколько секунд, что он малодушно сидел с закрытыми глазами, зал переменился разительно. То, что завладело им, больше не было пучком серебристых нитей. Это был исполинский кокон высотой в восемь футов[12], разрастающийся с каждой секундой, скрежещущий точно камнедробилка, изрыгающий из себя все новые и новые нити. Теперь они уже не казались серебряными, не пели, распластываясь в окружающем пространстве смертоносной паутиной. Потускневшие, они стали казаться стальными, а воздух, разрезанный ими, гудел и стонал.

Все, что оказывалось в зоне их досягаемости, почти мгновенно уничтожалось. Конторские столы взлетали вверх, теряя крышки и пресс-папье, вздернутые, точно невесомые рыбешки, вытянутые мальчишкой из пруда. Замирали на миг в высшей точке своей траектории — и рассыпались в труху, оседая облаками древесной пыли. Бумаги метались в воздухе ранеными птицами, рассыпаясь на лету и обращаясь тонкими бумажными полосками. Со стен сыпались рассеченные картины и обломки деревянных панелей.

Если кто-то и уцелел в этой вакханалии, то только лишь те, у кого хватило ума укрыться у самых стен. В одном из них Лэйд к собственному удивлению узнал Коу. Тот уже не помышлял о бое. Судя по тому, с какой гримасой он стиснул собственную кисть, начальник отдела безопасности потерял не только самоуверенность и свою автоматическую игрушку, но и все пальцы в придачу. И может потерять куда больше в течение следующей же минуты, если ничего не предпринять.

Чернильница, зажатая в руке Лэйда, казалась не увесистой, как граната, а невесомой, точно куриное яйцо. Не грозное оружие, а жалкий эрзац. Но сейчас это не имело никакого значения. В мире, созданном Им на манер перевернутого театра, в мире, где законы бытия и логики нарушаются куда чаще, чем соблюдаются, многим вещам позволительно выглядеть совсем не так, как полагается. Уж к этому-то он давно привык.

Чернильница пролетела футов шесть, едва ли больше. Стальные струны, точно уловив в ней опасность, а может, подчиняясь какому-то своему нечеловеческому рефлексу, взметнулись ей навстречу, сплетаясь в подобие силков. Будь она пулей, летящей даже со сверхзвуковой скоростью, эти струны мгновенно превратили бы ее в россыпь безвредной свинцовой крошки. Но она не была оружием, она была лишь сосудом для него.

Негромко хрустнуло стекло, и чернила, уже не сдерживаемые оболочкой, выплеснулись наружу бесформенной, едва различимой кляксой. Угодив аккурат в центр ревущего и дребезжащего веретена.

Реакции не потребовалось долго ждать. Почти тотчас стальные нити затрепетали. И если сперва это была легкая дрожь, которую можно было не заметить в страшном гуле, поглотившем зал, то уже в считанные секунды она сделалась заметна и явственна. Это была не дрожь, это была страшная судорога, охватившая все существо, что-то сродни агонии. Нити вдруг взвились с такой силой, будто намеревались разрезать все сущее, растерзать ткань материи вместе с мирозданием. Хлестнуло так, что зашипели разрезанные насквозь стены, а вниз посыпались куски дранки и алебастра.

Это последние усилие было высвобождением не ярости, но боли. По крайней мере, Лэйд надеялся, что это существо способно ее испытывать, пусть и не в человеческом представлении. Все струны разом вдруг затрепетали, словно по ним пропустили гальванический разряд, напряглись, вытянулись, обратившись в провода, задрожали и…

Растаяли. На какой-то миг их цвет изменился с цвета обожженной стали на темно-кобальтовый оттенок, а потом с негромким хлопком все струны превратились в тончайшую угольную взвесь, парящую в разгромленном зале, посреди изувеченной мебели и растерзанных страшной силой тел.