Было бы здорово, думал я, перед уходом сказать, что за два приема я здорово прикипел к ней душой, и не могла бы она прийти на мой боксерский поединок или на скачки, где я непременно скормил бы пыли своим оппонентам, вышел триумфатором, и расправил бы плечи, на которые она бросится. Черт-те-что. Мне даже неинтересны лошади. Нечем мне было её удивлять, а прием подводился чертой.

– Вот и всё, – сказала она, вручив мне зеркало. – Здесь я прочистила вам каналы, теперь болеть не должно, а тут пломба. Воздержитесь от еды пару часов, хорошо?

– Конечно. На этом всё кончено?

– Кончено?

– Я имею в виду, закончилась ли эта история с зубами…

– Вы могли бы еще прийти на чистку. С обратной стороны много налета от курения.

Я ликовал. Курить я начал, как и многие дети, взращенные словом Божьим, рано, и плохо себе представлял, что творилось по ту сторону зубов. По эту – ничего хорошего.

– Я приду.

– Приму в последнюю очередь, вас устроит?

Я мог увидеть её ещё один раз – это меня устраивало. Возможно, пути наши более не пересекутся, но, по крайности, это был не последний раз. Благотворно было находиться в ожидании хорошего. Это давно мною позабытое чувство. Я всегда жду, нет, я знаю, что все горести этой многотрудной жизни обязательно произойдут со мной. Оттого и тревога. Но впервые за долгое-долгое время разлуки, это чувство снова со мной. Я быстренько спрятал его пламя глубоко внутрь себя, опасаясь, что свет и тепло обязательно привлекут страшных зверей во тьме.

Я скрывал бодрость духа от Фэй, всё меньше нежничал и внимал, но очевидная моя воодушевленность просачивалась сама. Её это огорчало. «Неужто ты, наконец, признался себе, что не любишь меня?» – спрашивала она. Хлопала дверцами шкафов, топала на кухне, рыдала, принимая ванну, а я упрямо притворялся, не смея поднять глаз от стыда. По временам на меня находило прескверное наслаждение, явившееся от осознания всей пакостности моих поступков. Пускай я и дурил Фэй, но был обнажен перед Богом и собой, не стараясь прикрыться оправданиями и ложью. Но освобождает ли честность от ответственности? Подкупит ли она кого-то?

Агна забредала в мои сны каждую ночь. Я мог заснуть ближе к полуночи, проживать захватывающие, и, зачастую, совершенно несвязанные с любовью приключения, но чувствовать её присутствие в каждом сне. Там, где-нибудь за углом, над потолком, в проезжей машине или где угодно, куда я никак не мог пробиться взглядом во сне, была она. Засыпал я часто с улыбкой, надежно скрытой темнотой от отравленного обидой взгляда Фэй. В этих снах жил образ размытый, не имевший с реальностью ничего общего, но дышащий надеждой. Человеку в моем положении этого предостаточно.

– Сжалься надо мной, – тихо попросила Фэй одной ночью.

Её не разозлил мой смех, последовавший за этим. С ним она была накоротке. Мой смех питается неуместностью. Она отвернулась, зарывшись в одеяло, словно ребенок. Я смеялся, пока не иссякло настроение, и на грудь тут же камнем легла скорбь. Плечи её тихо дрожали, а потом стали сотрясаться, всхлипывание обернулось истерикой. Я ужаснулся, ведь никогда не думал, что страх остаться без меня может кого-то довести до исступления. Почему же я отнёсся к Агне, незнакомке, как к идолу, а её, Фэй, такую осязаемую и достойную поклонения, подвергнул мучениям? Не с ней ли я провел последние пять лет? «Прошедшие» – слово уместнее. Фэй принадлежит к числу женщин, которых лучше встречать на склоне лет и доживать остатки. Я обнаружил в себе присутствие некого злого духа, смутьяна, невосприимчивого к возгласам совестливого разума. Нет, с ужасом я осознал, что нисколько не совестился, а даже стал любоваться своим уродством.

– Фэй, – сказал я.

Молчание. Тишина плавленым свинцом заливала мне уши.

– Что за страсть такая у женщин – пытаться приручить зверей, а потом рыдать, когда они убегают? – спросил я. Фэй что-то прохныкала.

– Ну же, – сказал я, уняв содрогание плеч, – все будет хорошо. Никуда я не убегу.

Я сказал это убедительно. Так, что сам поверил. Конечно, всё будет хорошо. Я взрослый человек, и не могу позволить себе заигрываться в бирюльки с этой Агной, что была суть лишь образом, налетом на случайном человеке, который было потребно отделить от него, и уничтожить.

На следующее утро меня ждал третий прием. Я вошел в клинику с намерением больше не переступать её порога, и оставить в ней все свои пораженные болезнью фантазии.

– Рада вас видеть, Август! – сказала она. – Готовы к последней процедуре?

Я лишь кивнул головой, силясь убедить себя в том, что это взаправду был мой последний визит. Взгляд мой снова соскользнул к линии её губ, и сердце запрыгало пойманной лягушкой. Еще чуть-чуть, и я завою от этой несправедливости, но она вовремя отвернулась. Я был в смятении и не мог вычислить предателя в обуревавших меня чувствах и мыслях, еле поспевавших за ними. О, необоримый фатум! Или последнее искушение?

Мне прочистили и отполировали всю пасть. На сей раз было неподдельно больно, но я не подал виду. По окончанию процедуры, зубы заметно обелились, но красоты им это не прибавило. С этого часа я решил говорить, не раскрывая рта полностью. Губы могли прикрыть это безобразие. Я упорно тренировался перед зеркалом, говорил, не шевеля верхней губой. Получалось недурно, если слегка приспустить голову. Когда я уходил, Агна наказала помощнице прибраться и продезинфицировать инструменты. Я не знал, что мне делать. Напроситься проводить её до дома? Убежать скорей?

– Вы хотели что-то сказать? – спросила она, смутившись охватившим меня параличом воли.

– Я?

– Вы.

– В сущности, ничего такого.

– Что ж, в таком случае… До скорого!

Люби меня, как никого и никогда

Люби так, точно именно для нас и рождена любовь

Коль суждено быть часу пробитым, не торопи его

Коль суждено быть часу пробитым, ты не оттягивай

Чего «скорого»? Отчего мы, люди, попросту не можем сказать «прощай» тем, кому это надо сказать в первую очередь? Я собрался с духом, скрыл гримасу болезненной дилеммы.

– Мне нужно спросить, – уронил я будто ненароком.

– Слушаю.

– Здесь не осталось ни капельки воздуха, не находите? Я подожду вас у входа. Так и сделаю.

И вышел. А когда вышла она, сразу узнал её. Я прижал её к себе, как давно утерянную подругу детства, первую любовь: пугающую, неловкую. В халате, окутанном холодным медицинским светом, она была совсем другой – неприступной, властвующей над моей болью. А при свете грязных фонарей она снова стала моей Агной.

– Мы знаем друг друга, – сказал я. Она нежно, по-сестрински погладила меня по спине. – Я тосковал по вам. Случается ведь такое, что томишься себе и мучишься, а затем приходит избавление, и покидает тебя, углубив былые страдания?

– Такое случается, Август.

– Вы помните мое имя!

– Я его и не забывала. Какие у вас были вопросы?

– Стоит ли мне поменять зубную щетку и могу ли я проводить вас до дома?

– Да.

– Мне не хотелось с вами разминуться вот так вот, теперь, когда… – и я застыл, боясь довершить начатое.

– Всё можно было закончить в первый же прием. А чистка и вовсе была необязательна.

Я стоял в недоумении, а затем понял.

– Так вы ограбили меня!

– Считайте, что платили за возможность меня видеть, – сказала она, и в глазах её снова заиграли смешинки.

– В таком случае, я недоплатил.

– Вам к лицу борода.

– Не у всех она растет, – сказал я. – Мне повезло.

– Люблю везунчиков.

Мы шли и говорили о зубах и о том, какие они чудесные. В голову лезли мысли о Фэй, но я успешно их отгонял, оправдываясь, что пока мне хорошо удается балансировать на линии, не пересекая её, и оставаясь одной ногой в прежней жизни.

– Вам нужна щетка средней жесткости, – сказала Агна.

– Да? Понятия не имею, как такую раздобыть.

– Пойдемте со мной, я вам их покажу.

Мы вошли в близлежащий супермаркет. Я вспомнил, как в юности мечтал превратить обыденные вылазки за продовольствием в милую традицию с любимым человеком. Как прекрасно вот так вот катить перед собой тележку средь бесчисленных полок с едой! Агна резво подошла к полкам и вытащила щетку нежно-розового цвета.