Подъяремный размеренности и порядка, я более не представлял абсолютно никакой угрозы миру и ушел на расстояние пяти лет от своего вечного, кочующего огня. И вот он оказался рядом, а я его боюсь и надеюсь снова быть пригретым. А надежде с бездеятельными терять нечего. Им она когда угодно предпочтет тех, кого застанет в движении. Я должен был вернуться к Агне.

Но как же быть с Фэй? Неужели она не заслуживала ясности? В наше первое свидание мы вперились друг в друга и поклялись не смалодушничать, когда одного из нас настигнет несчастье с другим. Из всех обещаний я дал именно то, что оказалось тяжелее всего сдержать. За всю жизнь я так и не научился держаться слова, и предавал все мыслимые и немыслимые обещания. Не потому, что я дрянь малый, а потому, что они отмирали сами. За несколько недель до той проклятой ночи с фильмом мы с Фэй решили разбежаться. То была уже сотая на моей худой памяти попытка оставить друг дружку в покое. И в сотый раз мне недостало мужества слезть с мертвой лошади.

И после каждой попытки мы возвращались, и некоторое время все шло хорошо, и мы не причиняли друг другу ненужных страданий. Затем, как и всегда, послевкусие от прошедшего разрыва, как и от всякой боли, исчезало. Мы шли по протоптанной дорожке, раз за разом наступая на собственные следы. Нельзя изнашивать решение о расставании. Никогда нельзя возвращаться.

Мучимый страхом, я отправился к Агне, надеясь дорогой залучить свое мужество обратно, принудить его вылезти. По крайности, я знал одно: как только её увижу – коли решимость не объявится сама собой – безрассудство не оставит меня на распутье. Перед самим её домом я остановился и закурил. Сигарета давала мне последнюю отсрочку. Если в эту минуту ноги не понесут меня обратно, я пойду искать. Когда табак горит в холод, а последний остужает жгущий глотку дым – вот когда действительно стоит курить.

Взгляд притянуло кое-что необычное: одно окно из всех зажженных отливало багряным. Тотчас же я успокоился. Да, я проделал весь путь, мерз у жилища женщины, касаясь которой наверняка себя обманывал, единовременно саботируя пятилетний союз с проверенной женщиной, и все же пока не дошел до невозвратной точки. Положение обязывало меня все же сделать выбор. Из всех окон именно одно горело не так, как остальные, и я не мог не увидеть в этом знака свыше. Такой он был очевидный. Я решил подыграть.

Образ Фэй, нежной и ранимой, всплыл на поверхность памяти и побеспокоил утихомирившуюся гладь. Во мне жил маленький предатель, что выжидал, пока я наберусь сил и решительности, только чтобы наброситься на меня и сбить с ног. Я снова оцепенел перед выбором. Ни упасть и разбиться, ни взлететь и подпалить крылья, но навечно подвиснуть в воздухе – вот чего он всегда добивался. Конец концов, я всегда жалею обо всем и ни за что себя не прощаю. Сказанное прошлым вечером наутро непременно кажется мне чушью, согласие встретиться опрокинуть пару стаканов с коллегами начинает угнетать меня, когда стою обутый у двери. До чего же мне обрыдло ненавидеть себя за это с таким остервенением, что желваки заходят на скулах! К чему жалеть? Нет никакого, абсолютно никакого смысла в том, чтобы жалеть. Я обратился к холодной расчетливости, принялся ставить разного рода мысленные эксперименты и помечал все «за» и «против». С небольшим отрывом впереди шла опостылевшая, но самобытно крепкая связь с Фэй.

А что последует затем? Чем закупорить поток новых мыслей и мечт? Как низвести Агну с пьедестала?

Демистифицировать её. Мне всего-навсего необходимо узнать её поближе и разочароваться, и желание отпадет, и сон станет крепче. О, мощь иллюзий! Я посмотрю в эти её кошачьи глаза и найду в них все соринки, выжду, пока что-то непростительно невежественное не сорвется с языка, и вернусь к Фэй, чьи изъяны мне на худой конец привычны. О, трижды святой Боже, спасибо тебе за напоминание. С десятками других женщин сработало без осечки.

Окно все еще горело красным. По расположению квартир в подъезде я прикинул, какой двери принадлежит это люминесцирующее окно, но ошибся. Дверь отперла повсюду изрезанная морщинами старуха и принялась трясти из меня ответы.

– Ты жилец? Тогда чего шлендраешь? Это ты по ночам дергаешь ручки и мотаешь удочки? Помочиться зашел? Высоковато поднялся! Ты ищешь шлюх? Их здесь кишмя кишит – тут на каждом этаже по одной.

Я не успел раскрыть рта, как она скрыла изборожденное лицо в темноте и худосочной рукой хлопнула дверью с силой, достаточной чтобы пустить ударную волну мне в лицо. Входной коврик перед соседней дверью гласил: «возрадуйся, всяк, сюда входящий». Изнутри послышался приглушенный голос:

– Тад? Зачем ты к ней стучишься, осел?!

Вот как оно просто оказалось. А я даже и подумать не мог, что у неё был ухажер. Я поднял голову и увидел её тень по ту сторону глазка. Развернулся, чтобы уйти, а щелканье замков так меня испугало, что я поддал ходу.

– Август? Что вы тут делаете? Прошу, простите меня. Старуха давно выжила из ума, да и я, видать, тронутая.

– Ноги приволокли меня к вам. Ну и красное окно, разумеется, я сразу смекнул, что мне сюда. Извините, я ставлю нас обоих в такое неловкое положение, право, простите меня за вероломство. Вы ведь ожидаете кого-то? В таком разе, вы тоже должны извиниться передо мной, потому что и меня ждут дома, – сказал я. – Я не могу не думать о вас и в то же самое время мне хочется броситься отсюда наутек.

– Полно вам! Никого я не жду. Сегодня.

– Правда?

– Да. И я тоже о вас нет-нет подумываю. Не скажу, что чаще вашего, но… такое лицо врезается в память.

– Какое «такое» лицо? – встрепенулся я.

– Не напрашивайтесь на комплименты, ловкач!

– И не помышлял.

Нависла тишина, которую впору было бы назвать неловкой, если бы мы не рассматривали друг друга с таким любопытством. Я нашелся лишь спросить, отчего окно горит таким цветом.

– Сигнал для одного человека… Или нескольких. Не смотрите на меня с таким укором – вас тоже продолжают любить.

– Вы чудачка, – сказал я. – Мне пора.

– Непременно возвращайтесь, как договоритесь с совестью.

Я кивнул и ушел.

– И не забывайте обо мне думать! – сказала она, когда я уже спускался двумя этажами ниже, и сладкое эхо её голоса догнало меня, и я понял, что начинаю любить эту женщину.

Прошло несколько дней. Подступала наша с Фэй годовщина. Пять лет, пусть и не сердце в сердце, но бок о бок. Я боюсь некоторых дат. Этот день всегда подкрадывался бесшумно, но я вовремя замечал его, притаившегося, готовящегося, словно хищник, прыгнуть и броситься мне в шею. Я стоял у отрывного календаря, оставшегося без внимания на долгие месяцы, и приводил его в соответствие со временем. Часы отбивали свой ритм. Эта годовщина приближалась с ревом пикирующего бомбардировщика. Пять лет вместе, вот дела! Пять лет назад я был еще студентом. Пять лет назад я втрескался так, как не думал, что способен. И тут такое горе.

С Фэй меня познакомил мой тогдашний закадычный товарищ. С ним мы, бывало, сидели в разных барах и за выпивкой расходились в беседах.

– Драматурги и режиссеры – вот кто злодеи, вот кто занимается настоящей подменой понятий, когда дело касается любви! – воскликнул он однажды.

– Выкладывай.

– Ты когда-нибудь на экране видал здоровые и долгие отношения?

– Дружище, куда мне знать что-либо о здоровых отношениях! Я их не видывал ни в кино, ни в собственной семье. Мои предки сошлись по грубейшей ошибке. Им показалось, что одной лишь общей заинтересованности в Боге достаточно для жизни людей, но даже Он не оказался достаточен… Их пути разошлись недолго после того, как появился я. Будь я трижды проклят, если меня не ждет та же участь.

– Будешь, если продолжишь доверять свое сердце художникам с воспаленной головой!

– Если ты мне начнешь разбирать вчерашний фильм, я эту бутылку запущу в твою всезнающую рожу.

Днем ранее мы смотрели черно-белый фильм про то, как старые и грустные люди открещиваются от уместных приличий, наложенных на них возрастом, заливаются беспричинным смехом, и изменяют супругам. Прескверная картина, а у одного актера рожа кирпича так и просила. Такой был противный сукин сын с пепельными волосами.