– Даже Юля? – Марченко ехидно прищурился.
Я пожал плечами. Точно. Юля Страхова, нудная, но красивая перфекционистка, отличница и выпендрёжница, мы типа встречались в девятом классе. Ё-мое, это, считай, в детстве.
На Бали и в Тае я встречался с парой девчонок, в основном с русскими – с местными только дурак свяжется. Просто у наших все-таки менталитет родной, с близкими по духу тараканами. Не хочу сейчас никаких отношений – слишком много суеты.
Мать сказала, что устала, что сказывается разница во времени, и мы сняли номер. Я проснулся рано и не смог заснуть. Побродил по базе, размышляя о своем – все о том же. Или сдохну от тоски… или… втяну свои раздраженные тентакли и, как улитка, уйду в себя.
Год. Нужно выдержать всего год. Но я боюсь, что растворюсь… во всем этом, не смогу полноценно тренироваться, потеряю навык и отстану от других дайверов. Фридайвинг не терпит простоя, а после того идиотского заключения тайского врача, мать не дает разрешение на нормальную, полноценную подготовку к чемпионату. До моего восемнадцатилетия и относительной свободы еще пять месяцев. И что делать? Позвонить отцу? Пусть денег даст хотя бы на Турцию.
Я набирал его раз семь, потом только сообразил, что выходной и отец наверняка отсыпается. Пока писал сообщение в мессенджер, добрел до волнореза и уселся на том же месте, где мы вчера сидели с Мартом. Отправил сообщение. Не прочитано. Значит, спит и телефон отключил.
Море было чистым, волны казались розовыми, над мысом вставало солнце. Тоска пошевелилась и утихла в груди. Переживу. Преодолею. Как только достигну глубинной «ломки», когда бездна начнет являться не только во сне, но и наяву. Мне будет сниться глубина, синяя, бархатистая, зовущая. И еще остовы затонувших кораблей среди рифов и золотого света…
– Алё, приятель!
Я поднял голову. Совсем отключился, не заметил, как на волнорезе появились люди. Ну какого черта все прутся сюда? Ах, да, на соседних волнорезах ограждения – там чинят проржавевшие за межсезонье лестницы.
Рядом топтался какой-то субтильный прыщ, из тех, что отращивают жидкие усики, чтобы казаться старше. Вид у парня был испуганный. Он ткнул пальцем себе за спину.
– Слышь, ты видел?
– Не слышал, не видел, – неохотно отозвался я.
– Ну да… там эта… девчонка в воду прыгнула, и, кароч, она там долго уже.
В нескольких метрах от меня на сухом камне волнореза действительно лежало свернутое в рулон полотенце и стояли растоптанные босоножки.
– Так нырни, посмотри, – предложил я.
Парень нервно сглотнул:
– А если она там… того?
– Если того, то тем более, – на полном серьезе сказал я. – Долго – это сколько?
– Ну… минуту, может, меньше. Блин, мне показалось, что очень долго…
– Очки дай.
Парень суетливо сунул мне свои дешевенькие гоглы.
На самом деле, я готовился нырнуть с первых его слов – оценивал глубину и прозрачность воды, прислушивался к дыхалке.
Минута. Для кого-то ничего, а для кого-то – вечность, особенно если приложиться головой о камни…
Поверхность моря отражала свет и не давала вглядеться. Я быстро продулся и мягко ушел под воду. Солнце уже поднялось достаточно, глубина была небольшой.
Я почти сразу увидел «утопленницу» – девчонка болталась у дна в нескольких метрах от меня… в обнимку с камнем: то ли заигрывала с рыбами, то ли просто отдыхала на мягких водорослях. Вокруг ее лица колыхались длинные темные волосы. Заметив постороннего, она оторвалась от камня, шустро оплыла меня по кругу и взвилась к поверхности у лестницы, возле которой лежали ее вещи.
Я вынырнул следом. Жаль, тот парень не засек время апноэ(*), его наверняка интересовала сама девчонка, а не ее дыхательные достижения. Минута? Две? Если две и больше, то где она так прокачалась?
(* апноэ – время задержки дыхания)
Я проводил девушку взглядом. Та быстро ускакала босиком, даже не оглянулась. Ее спина с прикольными ямочками на плечах и талии выражала недовольство. На руке у локтя – татушка, какой-то абстрактный узор. Плечи характерно развитые, бедра крепкие. Плаваньем занималась?
Вот же… потревожили русалку. Я тихонько поржал, с ситуации в целом. Спасатель, блин. Парень с усиками выглядел растерянным. Он подал руку, ойкнул и, побагровев от усилия, помог мне вылезти.
– Ну… прости, что подорвал… я ж не знал, что там все норм. Я типа нырять… не очень…
– Да не парься, – сказал я, оглядываясь на воду и вспоминая картину под водой: гибкую фигуру на камне, привычные шорохи моря и его вечный гул. – Не парься. Правильно сделал. Спасибо.
… Отец перезвонил, когда я шел на завтрак.
– Макс, сейчас никак, – сказал он хрипловатым от сна голосом. В трубке фоном слышался детский смех. – У меня все деньги в бизнесе, выцарапать что-то в сезон нереально. Но это только один момент. Меня очень беспокоит твое здоровье.
Черт! Черт! Узнал! Мать разболтала.
– Мама преувеличивает… если что, – сказал я. – Мне после болезни назначили дыхательные упражнения для восстановления легких, а ныряние только улучшает…
– Лена мне все рассказала, – отрезал отец. – И это серьезно, сын. Никакого дайвинга до полного выздоровления.
Я психанул и отключился. Потом перезвоню, извинюсь. А может, не извинюсь. У нас с отцом сейчас странные отношения. Ни он по мне особо не скучает – у него сын от второго брака, которому сейчас почти год – ни я по нему. Первое время он помогал матери по-крупному, ей даже работать не нужно было, а потом ручеек бабла начал потихоньку иссякать, все уходило в новый дом и в новую семью. Мне всегда было плевать на его деньги, я и сам мог неплохо заработать, обучая новичков в клубе дайвинга, а вот мать с трудом приспособилась к новым реалиям.
Мама и Марченко уже спустились в столовую. Я сел за столик и поздоровался. Застал разговор, в котором мама рассказывала, как поразил ее юг России. Мол, ни масочного режима, ни ограничений. Сетовала, что хотя тайцы дисциплинированные, все портят фаранги*, а двух ее друзей недавно депортировали с Бали за то, что те не закрывали масками нос.
(*фаранг – иностранец)
Марченко пожимали плечами. Они выбрались отдыхать, а не грузить себя чужими проблемами.
Тетя Вика никак не могла прийти в себя после вчерашней встречи. Снова окинула меня взглядом и ошеломленно пробормотала:
– Боже, как все-таки Макс вытянулся! Я его ведь только на фото видела, а он там всегда в море, не поймешь – брызги, солнце. Наверное, девчонки так и липнут. Да, Макс?
– Не без того, – за меня со вздохом ответила мама. – И причем все как одна шизоидные личности, не побоюсь этого слова. Нет, серьезно. Сплошь странные экземпляры. Это в ближайшем будущем, видимо, будет нормой. Нормальная молодежь, культурная, начитанная, высокодуховная, скоро станет редкостью. Нас с вами, я скажу, очень повезло с детьми.
– У нас в классе много замечательной молодежи, – с гордостью сообщила бабушка Димки. – И девочки хорошие есть. Юля, Оля, Алина… Алина мне очень нравится, всегда вежливая, читать любит.
Семья Марченко дружно покосилась на «кровиночку». Димон сосредоточенно ковырял салат. Один глаз у него подергивался.
– Да-да, – суетливо подтвердила Димкина тетя. – Не все девочки плохие.
– Но что будет, когда к нам переведутся детки из… неблагополучной шестнадцатой школы? – мама многозначительно закатила глаза.
Марченко выразились в смысле «ужас-ужас». Разговор приобрел новое, свежее звучание. Бабушка Димки возмущалась больше всех. Она еще «по-о-омнила, хорошо по-о-омнила», какой кошмар творился в нашей прежней школе.
– Да все там нормально было, – опрометчиво вякнул я. – Мы мелкие были просто, дурные.
Тогда все посмотрели на меня.
– Всем приятного. Пойду возьму себе чего-нибудь… – сказал я, подавившись словом «пожрать».
Встал, светски изогнулся и отошел к раздаче. Взял себе пару бутербродов, салат и чай. Сел за другой столик, весело помахав маме. Та недовольно поморщилась, но «прилюдно позориться», зазывая меня обратно в свою тусовку олдскулов, не стала. К моему изумлению, Димон пересел ко мне. В его положении такой поступок приравнивался к революции в отдельно взятой семейной ячейке.
